Холодные шесть тысяч - Эллрой Джеймс - Страница 119

— Расскажи мне секрет, которого я не знаю.

— Например?

— Не притворяйся. Пит расставил жучки в половине отелей Вегаса.

Барби повертела в пальцах нож:

— Хорошо. «Ослик» Дом уже давно не покидает «Пещеры». Четыре дня подряд трахается с Сэлом Минео — оба еще не выходили из номера. Коридорные приносят им попперсы[147] и смазку. Интересно, долго ли это продлится?

Уэйн рассмеялся и посмотрел на игравших. Честер кинул кости — на сей раз выиграл. Тоже приличную сумму.

Барби улыбнулась и встала из-за столика, направляясь в сортир. Вурдалаки осадили Честера-Хьюза. К нему точно магнитом тянуло зевак.

Честер впитывал восхищение и великодушно позировал с желающими.

Вернулась Барби. К столику она шла нетвердой походкой. Ресницы ее дрожали, глаза то и дело закатывались, как бывает, когда вмажешься.

Она улыбнулась и повертела в пальцах нож. Уэйн влепил ей пощечину. Она сжала рукоятку и сделала выпад. Слишком низко — руки Уэйна не пострадали.

Уэйн снова ударил ее. Она сделала еще выпад. Острие впилось в столешницу — издав резкий и неприятный звук, нож застрял.

Барби обхватила голову руками. Потерла глаза. Пустила слезу.

Уэйн схватил ее за руки, привлек к себе.

— Тебя затянуло. Нюхаешь порошок — и всякий раз, когда ты это делаешь, ты обманываешь Пита. Думаешь, если тебя бесит его работа и война, то тебе все можно? Ничего подобного. Ты — всего лишь барная певичка, вдобавок прогрессирующая наркоманка и, черт возьми, ограниченная…

Барби вырвала у него руки и схватила нож. Уэйн закатил ей оплеуху. Нож выпал. Она потерла щеки и вытерла слезы.

Уэйн коснулся ее волос:

— Я люблю тебя и не позволю, чтобы ты опускалась на дно за здорово живешь.

Барби поднялась из-за столика. Вытерла глаза и побрела прочь нетвердой походкой наркоманки.

Честер устроил шоу. Собрались зрители — сплошь алкоголики и неудачники. Честер навязывал себя Лас-Вегасу.

Мимо протанцевали журналисты. При виде зрелища брезгливо поморщились. Пошел ты — извращенец из детской передачи.

Уэйн наблюдал за происходящим, не спуская глаз с игроков.

Глотал бурбон и скучал. Нюхал салфетку Барби — она пахла ее кремом для рук и маслом после душа.

Честер раздавал автографы и отпускал непристойные шуточки про грудь Джейн Расселл. Похотливо пялился на маленьких детишек.

Он глотал спиртное. Мысли его лихорадочно сменяли одна другую. Мелькнула Дженис — все еще хромала и важничала; так и не закрасила седую прядку.

Она прошла в игровой зал и принялась кидать монетки в автоматы. Выиграть ей не удалось. А… удалось. Она сгребла монету и всучила ее ошивавшемуся возле автоматов бродяжке.

Тот бухнулся на колени и рассыпался в благодарностях. На нем были разные ботинки. И тут же засыпал добычу в автомат и дернул ручку. И тут же все продул.

Пожал плечами, подобрался и пошел восвояси стрелять мелочь. Пристал к Честеру. Тот послал его подальше.

Дженис, прихрамывая, прогуливалась. И вскоре Уэйн потерял ее из виду. Вероятно, она вышла через заднюю дверь, что вела на поле для гольфа.

Ясно: она направляется в номер Уорда — полночное рандеву.

Уэйн понюхал салфетку. Почувствовал запах Барби. И внезапно вспомнил про Дженис. Его мысли блуждали. Он понял, чего хочет.

Дорога подпрыгивала перед его глазами. Он выжимал почти сто шестьдесят километров в час. Приехал — и сразу вошел в дом. Достал из бара бутылку и направился к отцу.

Вот она, веранда. Там сидел Уэйн-папаша, теперь почти старик. Шестьдесят с лишним. Но совсем не изменился.

С той же ухмылкой, в том же кресле, смотрит в том же направлении, что и раньше.

— Теперь ты пьешь из горла. Всего два года прошло — а ты так изменился.

Уэйн ухватил скамеечку для ног:

— Ты так говоришь, будто это единственное, чему я научился.

— Нет, конечно. Мне докладывают, и я в курсе, что это далеко не так.

Уэйн улыбнулся:

— Значит, прощупывал почву.

— А ты меня избегал.

— Значит, время не пришло.

Уэйн-старший улыбнулся:

— Говард Хьюз и мой сын в один вечер. Бедное мое сердце.

Табуретка оказалась низенькой. Уэйну пришлось смотреть на отца снизу вверх.

— Не бери в голову.

— Бондюран ускорил приезд Хьюза. Значит, со дня на день придет Уорд и будет вымаливать у меня одолжение.

Уэйн услышал выстрелы с севера. Такие выстрелы знакомы любому вегасскому копу: проигравшийся палит по ненавистному городу — выпускает пар.

— Уорд никогда не умоляет. Ты уже должен это усвоить.

— Хочешь, чтобы я похвалил твоего адвоката?

Уэйн покачал головой:

— Всего лишь пытаюсь поддержать разговор.

Уэйн-старший ткнул носком ноги скамеечку. Задев при этом колено сына.

— Чушь. Какие посиделки отца и сына обходятся без вопросов «в лоб»?

Уэйн встал и потянулся. Пнул скамеечку ногой.

— Как твои листовки — все еще сеешь ненависть?

— Да ну тебя. Ты ненавидишь сильнее меня.

— Я задал вопрос — отвечай.

— Хорошо. Я перестал рассылать листовки — дабы приспособиться к изменившимся условиям и перейти на другой, высший уровень.

Уэйн улыбнулся:

— Вижу руку мистера Гувера.

— У тебя всегда было превосходное зрение. Рад, что оно не испортилось.

— Ну же, расскажи.

Уэйн-старший повертел тростью:

— Я работаю с твоими старыми друзьями — Бобом Релье и Дуайтом Холли. Мы тут отдали в руки правосудия несколько самых безбашенных расистов во всех южных штатах.

Уэйн прихлебывал бурбон, сплевывая осадок. Скоро он прикончил бутыль.

— Продолжай. Мне понравилась эта история.

Уэйн-старший улыбнулся:

— Еще бы. Можно ненавидеть глупо и с умом — и ты так и не усвоил разницы.

Уэйн улыбнулся:

— Может, я ждал, что ты мне это растолкуешь.

Его отец зажег сигарету с позолоченным фильтром.

— Мое твердое убеждение — цветным следует предоставить право голоса и уравнять в правах с белыми, что укрепит их коллективный разум и научит сопротивляться демагогам вроде Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди. Ваша фармацевтическая эпопея дает им успокоительное, нужное большинству из них, изолирующее от нынешних глупых лозунгов. Мои друзья из полиции говорят мне, что число преступлений, совершенных черными в белых районах Вегаса не особо возросло с начала вашей фармакопеи, так что она, как ни крути, помогла изолировать цветных в своих районах, где им, по большому счету, и место.

Уэйн потянулся. Посмотрел на север — туда, где виднелся Стрип.

Его отец принялся пускать колечки дыма.

— Задумался. Я-то уже надеялся услышать в ответ что-нибудь умное.

— Я очень устал, извини.

— Ага, значит, ты пришел в нужное время.

— В каком-то смысле так и есть.

— Расскажи про Вьетнам.

Уэйн пожал плечами:

— Скучная и бессмысленная война.

— Да, но тебе там нравится.

Уэйн схватил трость отца и принялся выделывать кунштюки. Подбрасывать и ловить. Вертеть и выписывать восьмерки.

Отец отобрал трость.

— Посмотри на меня, сынок. Смотри на меня: я скажу тебе одну вещь.

Смотри: ты похож на него. У тебя его глаза.

Уэйн-старший бросил трость на пол и сжал его ладони — очень сильно.

— Прости меня за Даллас, сынок. Это единственное, о чем я сожалею в этой жизни.

Смотри — он говорит правду — на его глазах выступили слезы.

Уэйн улыбнулся:

— Иногда мне кажется, что я там родился.

— Ты мне благодарен?

Уэйн выдернул руки. Встряхнул, чтобы разогнать кровь. Пощелкал большими пальцами.

— Не надо на меня давить. Не заставляй меня жалеть о сказанном.

Уэйн-старший затушил сигарету. Пепельница аж подпрыгнула — так тряслись его руки.

— Ты уже убил Уэнделла Дерфи?

— Я его не нашел.

— Тебе известно, где он?

— Думаю, в Эл-Эй.

— Я знаю кое-кого из тамошней полиции. Они могут устроить «сигнал всем постам».