Болтливой избы хозяйка 2 (СИ) - Шкот НатАша - Страница 148

Степка дернула головой, отвернулась. Цепкий холод пробрался под мокрую одежонку, выстуживая до костей. Теперь она его почувствовала.

— Бросаешь? — подключился Никита к обвиняющей речи.

— После всего? — это снова Гора, — не стыдно?

— А как же мы? Ты о нас подумала?

— Знаешь, что мы пережили, пока метались, тебя разыскивая?

— За что, Степанида? Чем мы заслужили?

— Так, все! — не выдержала женщина, — нечего мне на совесть давить! И так хреново!

— По заднице бы всыпать, но с этим успеется! А сейчас домой! Заболеть не хватало!

На плечи Степке упало что-то тяжелое, укутав теплом до самый пят. Сходу застучали зубы, словно команды ждали. А затем женщину подхватили, как мешок с картошкой и на плечо взвалили. И что странно, ни сил, ни хотения спорить вмиг не стало.

— А это вы деревья с корнями рвали? — Степка задрала голову на поваленные ряды деревьев, сваленные по обоим сторонам дороги. Погода постепенно успокаивалась.

— А черт его знает, — вздохнул лесник, поправляя ношу на плече, — может и мы…

Они притащили ее к домику, весь путь не проронив ни словечка. Злились. Степка животом чувствовала эмоции лесника, от вибрации его стиснутых зубов ее колотило, как припадочную. Или от стужи зимней, что тоже могёт быть.

— Сразу в баню! Девчонки ждут! — скомандовал Никита, заперев за собой калитку. Женщина и возразить не успела, как была передана в руки Весты и Беляны.

В четыре руки те вмиг раздели ее и сунули в парилку. Тоже молча. И началось. Терли, веничком парили, горячей водицей поливая. Степка сперва визжала от боли, а потом сомлела. Глазки прикрыла, окунувшись в полудрему.

И почти не заметила, как ее, снова укутанную с головой в одеяло, внесли в спальню.

— Пей! — Степка поморгала, удивляясь смене состава. Водяник, с парующей кружкой, сидел на краю ее кровати, настойчиво тыча под нос неизвестную субстанцию.

— Фу! Что это?

— Лучший из отваров Лукерьи! Пей-пей!

Женщина высвободила ладони и аккуратно взяла кружку. Поглядев на Митю вздохнула. Этот тоже злился. Лицо изможденное, вены проступили на висках, словно он снова обезвожен, губы сжаты в скорбную линию, в глазах обида-а-а-а-а.

— Спасибо! — отхлебнула напитка, на удивление оказавшегося приятным. Она пил, она молчал. Степке едва удавалось проглатывать варево под сим пристальным взглядом.

— Там…где ты была, тебя сильно обидели? — проскрежетал наконец осипшим голосом, словно выплевывал не слова, а щебень.

— Нет. Под землей нет.

Митя с таким видимым облегчением выдохнул, аж посерел весь.

— Мы думали. Опять не уберегли. Испугались.

— Прости, Мить! — Степка шмыгнула носом, пытаясь не заплакать, — я и правда не думала про вас, когда убежать хотела. Просто… не справилась. Извини.

— Ты жива, здорова, это главное. Волосы… кто?

— Сама…

— Хорошо. Завтра поговорим. Нам всем нужен отдых, — и только сейчас женщина увидела, что на нем надеты все те же лохмотья свадебного костюма. Слезы, непрошенные, неконтролируемые, опять хлынули по щекам.

— П-прости-те… вам тоже досталось, а я…

— Ничего. Ты маленькая слабая женщина, ничего… — проговорил Митя кивая, вроде сам себя убеждая.

— П-понимаешь, я н-не смогла. Сю-сюда при-йти. Все б-бы спра-шивали: «Ч-что случилось, ч-что случилось?» А к-как сказать? Я… з-заледенела внутри.

— Понимаю, Панни.

— Н-не понимаешь. О-обижаешься.

— Нет, перенервничал. На тебя не обижаюсь. Никто не обижается. Давай завтра поговорим. Или послезавтра.

— Да, конечно. Идите отдыхайте, — Степка утерла слезы углом одеяла. Нет, не поймет ее никто из мальчиков, надеяться не на что. А может и правда она не достойна понимания. Может, она и сама себя не понимает? Почему не пошла домой, не объяснилась с домашними, не позвонила мальчикам? Вот, почему? Просто не смогла и все тут! Не железная она. Не отыскала внутри себя волшебную кнопку, боль отключающую. Может она и человек плохой, эгоистичный. Но, уж какая есть! Обижаются? Ну, пусть обижаются. Хуже чем есть уже не будет.

— Пообещай одно, пожалуйста? — грустный голос ворвался в совершенно дурацкие мысли, вырвав оттуда с корнем.

— А? Что?

— Не убегай больше. Хотя бы пока не поговорим.

— Обещаю! — выдохнула. «Дура я, такое в голову лезет! Они ведь хорошие, мои-не-мои мальчики»

— Спасибо.

— Пожалуйста, — но от чего гадко на душе и в горле кисло? Не от отварчику ли Лукерьи?

— Когда проснешься, приведешь себя в порядок, позвони. Кому-нибудь из нас.

— Да, обязательно, — сказала еще тише. Силы уходили с каждым словом, — Мить! — позвала, когда он уже взялся за ручку двери, — как Славик?

— В больнице. Ожогов много, но жить будет.

— Вы там были?! — боже, когда они все только успели?

— Нет, Никита созванивался с каким-то его товарищем. Нас уверили, что опасности жизни нет. Поваляется в больничке денек, наберется сил для оборота, а в теле волка поправится быстрее.

— Ты правду сейчас говоришь?

— Конечно.

— А… а Антон?

— Дома. В полном поряде. Спит богатырским сном.

— Слава Богу! Спасибо!

— Спи, Рыженькая. Теперь все будет хорошо…

И с этими словами, сладко шипящими в голове: «все будет хорошо-о-о-о» она провалилась в сон.

Вечером наступившего денечка Степанида с трудом очи продерла. Приняла душ, спустилась вниз, движимая голодом, все еще пребывая в сонно-вялом дурмане.

За столом сидели все домашние. Веста и Беляна поприветствовали Степку теплыми, но грустными улыбками, пряча взгляды. Одна Ната в своем духе выдала:

— Здорóво, подруженция! Скажи адресок цирюльника, мотнусь руки ему в жопку запихну!

— Цыц, расщеколда! — шикнула на нее Лукерья и медово пропела: — кофей, хозяюшка?

— Не-е, спасибо, — ответила Степка, падая на стул, — нет ли у нас супчика легкого, или бульона куриного похлебать? Жрать охота и спать…

— Чичас организуем!

Через пару мгновений перед слагалицей стояла чаша с бульоном и горсть ржаных сухариков на блюдечке. Степка с наслаждением выпила предложенное и прикрыла очи. Ух, хорошо пузу.

— Что, не спросите ни о чем? — спросила, открыв один глаз. Говорить не хотелось, однако домашние заслуживали пояснений.

— Дык, это… сгораздишься, сама поведаешь, чаво в душу-то лезть?

— Да и ведаем мы, что стряслось, барышня! — добавил со вздохом Егорыч, — сожалеем…

— Ничаво-ничаво! — подключилась Лукерья, а Конопатка по торчащему ёжику погладила, — мы сваво не профасоним! А чужого нам ни нать!

— Мы эт к чему, — добавил Егорыч смущенно, — ежели чего, мы на вашему боке, барышня. Усё перемелется, перетопчется. Из проблем пыль будеть! Ежели понимаете, чаво сказать хотел.

— А я так ваще, за любой кипишь, лишь бы с тобой! — добавила русалка, помахивая хвостом, разбрызгивая хвостом воду из аквариума. У Степки от чувств аж в горле запершило.

— Кончай вертихвостить мне! — вдруг зашипела клецница, — чичас дам вехотку, пойдешь полы надраивать!

— Упс, — виновато улыбнулась Ната и нырнула на дно, скрываясь. Девчонки захихикали, а Степка улыбнулась.

— Господи, до чего хорошо дома! — выдохнула, — спасибо вам, родные!

— И вам благодарствуем, хозяюшка!

— А куда ж мы без тебя, — шепнула Лукерья так, чтоб слышала только она слова нежные, — роднюсенькая ты нам, теперича!

Тем вечером, чуть позднее, выпила Степа еще чаю успокоительного, любезно предоставленного охоронницей и отправилась снова спать. И спала до самого утра крепким, легким сном без сновидений.

«С кривдою жить больно, с правдою тошно»

Утро началось позитивно. Завертелись девичьи дела. Девчонки ее в оборот взяли. Криво-косо остриженные волосы подровняли, сварганив лихую молодежную стрижечку, пусть и коротковатую. Обломанные ноги подпили, свежим лаком покрыв, даже легкий макияж нанесли, маскируя бледность и синяки под глазами.