Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 8

Родрик проследил за сияющим взглядом Кадмира. В тёмном дверном проёме тонким лучом света замерла изящная фигура. Юный стройный эал в белоснежных полупрозрачных одеждах помедлил ещё мгновение, будто давая возможность разглядеть себя, а потом шагнул вперёд с задумчивой улыбкой, с лёгкостью ребёнка и грацией танцора. Узкие босые ступни едва касались ковра, тихонько позванивали серебряные колокольчики на щиколотках. Смолкли разговоры, лишь музыка звенела и переливалась, будто лесной ручей.

— Познакомьтесь, лорд Родрик, — проговорил принц, протягивая руку юноше. — Это Ландыш, мой возлюбленный, моя радость, лучшее, что произошло со мной в жизни.

Эал улыбнулся и с низким поклоном проворковал:

— Большая честь для меня, лорд Родрик…

— У лорда на севере большая крепость высоко в горах. Тебе хотелось бы взглянуть на горы, любовь моя? — неожиданно спросил принц.

— Очень хотелось бы, мой принц.

Юноша подарил хозяину точно такой же поклон. Рассмотрев эала вблизи, Родрик решил, что Ландыш скорее мил, чем красив. Кривоватый передний зубик, заметный в улыбке, чуть привздёрнутый нос, россыпь бледных веснушек на переносице делали его удивительно живым, похожим на симпатичного мальчишку, а не на изящную безделушку, вырезанную из слоновой кости. На него хотелось смотреть. Ему хотелось улыбаться. Но в жемчужном ожерелье, охватившем его стройную шею, заметил Родрик овал рабского амулета, и ему внезапно расхотелось и смотреть, и улыбаться.

— Радость моя, я вижу, что Анемон устал. Не станцуешь ли ты нам сейчас, пока он не ушёл отдыхать? — спросил принц и коснулся губами ладони невольника.

— Конечно, мой принц…

Эалы обменялись коротким взглядом. Музыка изменилась, стала плавной и лёгкой, заструилась белой позёмкой между стволами вековых сосен. Ландыш вскинул над головой белые руки, и Родрик забыл, как дышать. Исчезла голубая комната, пропали шпалеры и ковры, принцы и купцы, поэты и приживалки, осталась лишь музыка да тонкая фигура, светлая птица, парящая в синеве, прекрасная, и сильная, и свободная. Каждое движение Ландыша дышало тонкой грацией и обманчивой лёгкостью, но был в его танце и более глубокий смысл, незаметный глазу, воспринимаемый другими органами чувств. Слишком болезненно изгибалась тонкая талия, слишком отчаянно взлетали над головой руки-крылья, слишком мучительный надлом угадывался в каждом шаге босых ног, едва касающихся пола, будто не по ковру, а по раскалённым углям ступал невесомый танцор…

Ландыш танцевал о том же, о чем прежде пел Анемон. И сжималось сердце от того, что никогда эта птица не взлетит больше в небо, никогда не покинет клетки, от того, что жажда смерти в улыбающемся мальчике была сильнее жажды свободы.

Танец закончился. Нежный танцор присел у ног принца, с усталой улыбкой прислонившись плечом к его колену. Кадмир обнял юношу за плечи и прижался губами к влажным от пота кудряшкам.

Родрик думал об этой сцене, возвращаясь домой. Так приваливается к его ноге старый и самый любимый волкодав по имени Месяц, повинуясь инстинкту, желанию быть ближе к хозяину. Такого приказа не отдашь. Значит, ошейники не препятствуют эалам испытывать такие чувства. Улыбаться, петь, танцевать. К радости от такого открытия примешивалось неясное беспокойство, будто на короткое мгновение он успел понять что-то важное, но теперь позабыл, упустил это из виду.

Его Горностай не спал, глядел в потолок, на появление хозяина, по обыкновению, не отреагировал. Какие уж тут улыбки.

— Как он? — спросил лорд у лекаря. Тот лишь пожал плечами:

— Без изменения, лорд.

Родрик обратился к эалу:

— Я был сегодня у принца Кадмира. Он пришлёт тебе своего лекаря, опытного с такими, как ты. У принца двое эалов, один из них играл и пел, другой танцевал.

Это привлекло внимание. Горностай повернул голову, взглянул на Родрика мрачно.

— Он называет их именами цветов, — продолжал лорд. — Мне кажется это нелепым. Как мне звать тебя?

Раненый с трудом разлепил пересохшие губы. Ответил хрипло:

— Имя даёт хозяин. Зовите меня как хотите, хозяин.

— Как звал тебя куратор Уллиан?

Презрительная улыбка искривила тонкие губы.

— Он звал меня Куницей, хозяин.

— Не называй меня хозяином! — возмутился Родрик. — Зови меня лордом, как все мои люди. Я не хочу тебе приказывать. Просто прошу.

— Уж лучше прикажите, хозяин, — ответил эал тихо. — Так будет честнее.

Родрик на мгновение задержал дыхание. Вот оно: честнее. Он понял, наконец, что так не понравилось ему в гостиной принца Кадмира. Все эти меха и драгоценности, милые имена, комплименты и слова любви, обращённые к эалам в рабских ошейниках, — все это было ложью. Ложью были их улыбки и слова. Лишь песни и танцы были там правдой. Есть много способов отдать приказ. Ошейник заставляет их повиноваться. Как же трудно им, наверное, петь песни их утерянной родины на потеху новым хозяевам, как унизительно притворяться счастливыми, любящими, свободными. И Кадмир это знает. Сними он ошейники со своих возлюбленных, Анемон спрыгнет с крепостной стены, а Ландыш, нежный улыбчивый танцор с веснушками на переносице, упадёт на меч. А значит, все это ложь.

— Я буду звать тебя Эдмиром, — сказал Родрик. — Так звали моего младшего брата. Он погиб в бою. Надеюсь, ты сумеешь его заменить. Приказываю, если угодно.

Покидая комнату раненого, он чувствовал, как Эдмир глядит ему вслед, глядит с тревогой и с тоской.

Лекарь принца пришёл на следующий день. Родрик не захотел оставить его наедине с эалом и оттого вынужден был присутствовать при всей процедуре осмотра. Лекарь, довольно молодой блондин с глубокими залысинами на высоком и бледном лбу, долго мял сильными пальцами бок раненого, заглядывал ему в глаза и в рот, нажимал на ногти, нюхал его мочу и заживающую рану и делал много другого, непонятного и, на взгляд Родрика, бесполезного. Пытка продолжалась долго и оставила Эдмира покрытым холодным потом, дрожащим от слабости и боли. Потом лекарь принца дал раненому сонного питья и обратился к Родрику со странным предложением:

— Лорд, я готов дать вам свои заключения и рекомендации. Но, если позволите, я хотел бы это сделать в более уединенном месте.

Такое место нашлось в саду у фонтана, к которому вели четыре хорошо просматриваемые дорожки. Сначала слова лекаря не вызывали подозрения и не объясняли нужды в такой секретности:

— Лорд, ваш эал желает смерти. Все они желают смерти, но ожерелья не дают им себе навредить. Но если появляется возможность принять смерть, при этом не навредив себе нарочно, каждый из них охотно ею пользуется.

А потом в ладонь Родрика легла сложенная вчетверо записка. Лекарь понизил голос:

— Мой принц просил вас прочесть. Вернуть записку мне. Дать ответ на словах.

Ничего другого не оставалось. Он развернул маленький листок.

«Дорогой лорд Родрик! Вы произвели на меня впечатление человека доброго и сильного, что дало мне надежду, что вы не откажете в моей просьбе. Когда меня не станет, Анемон и Ландыш перейдут в вашу собственность. Пожалуйста, дайте им защиту и кров Белого Гнезда. Они — ласковые и преданные создания, которые сумеют отблагодарить вас за заботу своим талантом и искренней привязанностью. Передайте ответ лекарю Темрину. Молюсь за вас и всех ваших».

— Если я соглашусь, как же я смогу получить их? — удивился Родрик.

— Вам их доставят, лорд, — ответил лекарь. — Доставят прямо в крепость.

— Хорошо, я согласен, — ответил лорд, не придавая большого значения просьбе принца. — Но все же ответьте и вы мне: что мне делать с моим раненым? Как мне заставить его поправиться?

— Постарайтесь его убедить, что ему есть ещё для чего жить, — пожал плечами лекарь, пряча в рукав записку принца.

Родрик проводил гостя к ожидающему его слуге. День прошёл в раздумьях, но к вечеру он так ничего и не придумал. Кроме одного. Он должен снять с Эдмира ошейник. Не для этого ли он купил раненого эала, физически не способного себе навредить? Так чего же ждать? Хуже не будет. Эдмир не поправится, если не перестанет быть рабом.