Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 34

Лекарь принялся накладывать повязку на бедро. Родрик в бессильной тоске поглядел на широкий разворот плеч, на крепкие мышцы груди, на мощные длинные руки. И вдруг столкнулся с темным взглядом, странно живым на мертвом лице. Склонился к приоткрытым губам и услышал едва различимое:

— Позови его… Позволь…

Кивнул с торопливой и виноватой улыбкой:

— Конечно, Рен. Сейчас позову.

Просить Аля не пришлось. Он согласился сразу, едва услышав просьбу раненого. Лишь у самой двери лазарета крепко, до боли сжал руку Родрика. Тот не выдержал, сгрёб эала в охапку, прижал к груди, зашептал в теплый висок:

— Радость, мой единственный, хороший…

Аль мягко освободился из объятий и скользнул в приоткрытую дверь. И Родрик понял, что за этой дверью он будет лишним.

Прошла ночь, а за ней и день. И только следующей ночью в самый глухой час Родрик проснулся, будто от удара. И сразу увидел тонкий силуэт у окна, облитый лунным сиянием, словно сотканный из прозрачных лучей. Подошёл, накинул плед на зябкие плечи. Долго стояли они молча, едва соприкасаясь, пряча в темноте общее горе и вину — каждый свою. Аль сказал, обращаясь даже не к Родрику, а к ночи за окном, к луне и горным вершинам:

— Он любил меня. Он действительно меня любил.

Хоронили Ренольда тихим осенним утром. Жарким огнём полыхала крада, дым поднимался к синему небу, плакали женщины, печально склонив головы, стояли орлы, Аль нервно теребил богатые браслеты на запястьях — посмертный подарок, от которого не отказываются, мешал ему. А Родрик думал о том, что нет у него теперь наследника. Что Кейн — бастард, никогда не признанный отцом, и это не имеет значения лишь оттого, что молочный брат ни на что не претендует. Что Метгар смог бы выплыть в тухлом болотце придворных интриг, но никогда не поведёт за собой в бой. А значит, оставить крепость не на кого. Родрик думал об этом и сам поражался: что же он за бесчувственная скотина такая, что в скорбную минуту думает о крепости? И подозревал, что потеря сына ещё ударит его, ещё отзовётся щемящей пустотой там, где всегда было тепло, неизменное и оттого незаметное, неоцененное.

Предаваться горю было некогда. Крепость попала в осаду. Внешний двор, перевал и вся дорога, насколько можно было рассмотреть её с Плачущей башни, кишели подводами, усталыми лошадьми, угрюмыми караванными стражами, нервными купцами. Во внешнем дворе образовался сплошной базар, где наскоро продавали друг другу коней и рабов, шерсть и вино, иголки и драгоценности, яды и снадобья от всех болезней… Родрик охрип, объясняя, что дорога в Логосс закрыта. Ему предлагали золото и драгоценные камни за любую, самую трудную дорогу в обход завала, его просили, пытались разжалобить, купить и запугать. Он объяснял — его не слушали. Предлагали больше золота. Обещали пожаловаться королю. А потом пошёл первый снег. Родрик поступил жестоко, не пустив никого дальше внутренних ворот. Правда, потом послушался Аля и впустил в крепость детей. Дрянная погода в сочетании с неласковым приёмом все же сделала своё дело: желающие попасть в Логосс отчаялись пройти горный путь до наступления холодов и повернули вспять. Родрик ускорил исход, пустив среди слуг слух: те из чужаков, кто останется зимовать в крепости, будут работать хуже рабов. Нахлебники в Гнезде ни к чему. А если погода позволит, то можно непрошеных гостей приставить разбирать завал на Сумеречном, может, как раз к весне и управятся. На самом деле Родрик решил, что трудным и опасным делом будут заниматься по весне пленные логоссы. Их набралось много, семьдесят два человека, и их тоже нужно было и кормить, и лечить, и стеречь. Лишняя обуза, а ничего не поделаешь. Завтра кто-нибудь из орлов попадёт в плен, на всё воля Света. И тогда уж придётся рассчитывать на милость Равенсроха, а на севере милость — товар дорогой. В этот раз оказался среди пленных один из двенадцати сыновей лорда Харолда. Мальчишка бился в первых рядах, вот и успел уйти из-под обвала почти целым.

Во внешнем дворе ещё стояли лагерем самые упрямые из купцов, когда появились в Гнезде ожидаемые гости. Посольство Равенсроха было выбрано с умом. Лорд Харолд послал к старому врагу людей известных и уважаемых по обе стороны границы. Родрик вглядывался в знакомые лица и узнавал немолодого жилистого Хакку, Кадма с уродливым шрамом от виска до челюсти, великана Брока, старшего сына самого Харолда, с которым он однажды бился на мечах, и потерпел поражение, и был помилован. А год спустя и Родрик, расправившись с неудачным логосским рейдом, подобрал раненого Брока, привёз в Гнездо, вылечил и отпустил домой. Долг оплачен. Можно честно взглянуть в глаза сильному врагу и, не поморщившись, ответить на медвежье рукопожатие. Старый враг — это уже почти друг и, во всяком случае, человек не чужой.

Людей Равенсроха приняли как гостей, дали отдохнуть после трудной дороги и лишь на следующий день занялись делом. Северяне потребовали показать им пленников. Остались и довольны и недовольны: боевые товарищи и родичи накормлены и ухожены, но стерегут их крепко, не вызволишь ни хитростью, ни силой. Пришлось заняться делом непривычным: переговорами. Начали с крепкого лилового ваекийского вина, быстро перешли на торк, а когда на столах появился тёмный медвяный эль, тогда и заговорили о деле.

— Сам понимаешь, лорд, негоже нам оставлять родичей в плену. Люди этого не поймут, — сказал Брок, от смущения утирая усы ладонью. — И без того у битых какой настрой? Злой — вот какой. Сколько людей положили, больше половины войска. А из тех, кто выжил, половина же раненые. Охотиться не могут, как зиму переживут?

— Прости, Брок, что не разделяю твоей печали, — ответил Родрик с усмешкой. — Что вам дома не сиделось? Чья блестящая идея была идти войной на Гнездо?

— Так не на Гнездо же, лорд, — хлопнул по столу ладонью логоссец. — Мы же вас хотели из крепости выкурить да и мимо пройти. А пока вы спохватились бы, мы б уже в Баркле пиво пили и баб щупали. Хороший план был.

— А мы для чего здесь в крепости сидим, как ты полагаешь? Чтобы вот этот эль варить да купцов ощипывать? Мы здесь как раз для того, чтобы ты со своими родичами мимо не прошёл.

— Нет, план был хороший, — заспорил Брок. — Только кто-то выдал! Кто? Ведь не скажешь же?

— Не скажу, — схитрил Родрик. — Ведь и ты не скажешь, кто из моих орлов получает серебро от лорда Харолда.

— Никто не получает, — удивился логоссец.

— Вот и я о вашем плане сам догадался, — засмеялся Родрик.

Выпитое не принесло ни радости, ни покоя, противной тяжестью осело в груди. Родрику не хотелось говорить. Скорее бы покончить с этим и пойти к себе, где грустит у окна его Аленький. Он уговорил эала не выходить из покоев, пока в крепости логоссы, не показываться на глаза опасным гостям. На севере суровые нравы. Там не любят слабых, заботятся о скотине больше, чем о рабах, а тех мужчин, что позволяют использовать себя как женщин, и вовсе за людей не считают. Родрик знал: один косой взгляд в сторону его мальчика, одно обидное слово, и посольство в Равенсрох не вернётся. Их вечная война вспыхнет с новой силой, будто тлеющие угли, на которые плеснули торка…

— И все одно, родичей надо выручать, — повторил Брок, видимо, не в первый раз.

— Что лорд Харолд может мне предложить за семь десятков воинов? Разве найдётся в Равенсрохе достаточно серебра? Есть ли у вас наши пленные?

Брок покачал головой.

— Я так и думал. Так что же твой лорд может мне предложить?

— Зачем они тебе, лорд? — неуклюже сменил стратегию посол. — Ведь зима на носу. Они обожрут тебя, пленные. А толку с них никакого.

— Ты не представляешь себе, Брок, сколько у меня в крепости припасов. Просто складывать некуда. Ведь северный путь закрыт, купцы, которых я здесь поворачивал домой, отдавали за бесценок вино, зерно, масло, скот, сало в бочках, окорока копчёные. Да что хочешь. Я теперь десять лет могу в осаде сидеть. Что мне семьдесят ртов? С другой стороны, я уж давно собираюсь постоялые дворы поставить между Гнездом и Барклом. Вот думаю весной нанять каменщиков да отдать ваших родичей в услужение. Стану им платить. Кто сам себя сможет выкупить, домой вернётся. Лет через пять, думаю, многие вернутся. А кто захочет остаться, тоже хорошо.