Кофе в бумажном стаканчике (СИ) - Сотникова Ирина - Страница 24

Они целовались очень долго, заново привыкая друг к другу, пробуя друг друга на вкус, пока просто целоваться стало уже невозможно. Сергей развязал пояс ее халата, провел рукой по гладкому животу, широкая ладонь легла на тугую грудь. Надя вздрогнула — горячая мужская ладонь на обнаженной груди ее невообразимо взволновала. Она не знала, что делать дальше, и не могла больше оставаться с этой чужой ладонью, нежно гладившей ее напрягшийся сосок. Ей показалось, что еще чуть-чуть, и жар от его ладони прожжет ее насквозь.

— Пойдем в спальню, — он сказал это едва слышно, слегка касаясь губами ее уха.

— Пойдем, — она прижалась к нему еще сильнее, никакая сила больше не была способна оторвать ее от его тела, зов природы, наконец, победил все страхи.

Он легко поднялся с кресла вместе с ней, подхватив ее на руки, в спальне уложил в кровать, лег рядом. Его тело пылало, будто у него внезапно поднялась температура. Пытаясь взять паузу, словно перед прыжком в пропасть, Надя попросила его остановиться и сказала, что хочет его поцеловать не торопясь. Она столько раз представляла в своих мыслях, что делает это так, как ей хочется, что сейчас не могла себе поверить — это, наконец, случилось. Она медленно гладила его щеки, волосы, трогала уши, касалась губами лица, чувствуя жесткие ресницы и чуть влажные веки. Неужели она совсем недавно хотела сбежать от него? Это немыслимо! Лучше сразу перестать существовать. Как же она его любит! Он некоторое время лежал, замерев, будто пытался осознать, что она с ним так неумело делала, потом провел руками по ее спине и бедрам и снова настойчиво прижался к ее губам, мешая дышать. Сердце его забилось рывками, будто хотело выскочить прочь, он стал неудержимо порывистым, уверенно вовлекая девушку в собственный ритм движений.

Она сдалась, подчинившись, ей показалось, что вокруг начал стремительно зарождаться ураган, в эпицентре которого постепенно исчезали недавние сомнения, и в эти минуты они остались последними живыми людьми на всей земле, которым был подарен только этот вечер. Надо было успеть почувствовать друг друга, изучить, попробовать, запомнить вкус и запах — пока этот ураган окончательно не уничтожил их. Их движения, биения сердец, сбивчивые дыхания постепенно слились в один непрерывный поток. Она знала, что совсем скоро в ее жизни впервые произойдет нечто очень важное, чему еще не было объяснения, но после чего она изменится навсегда, и торопилась достичь этой вершины, и непроизвольно торопила его. Появилась уверенность в том, что происходящее было предельно важным. Если бы этого не случилось, они бы оба, наверное, погибли, не дожив до утра.

…Когда все закончилось, он отпустил ее и неуклюже, будто совсем лишился сил, перевалился на бок. Очарование единства исчезло — Сергей неудержимо отдалялся от нее, ослабевший и уже почти чужой. Надя была потрясена этим внезапно нахлынувшим ощущением телесного одиночества. На глазах непроизвольно выступили слезы, сердце сжалось от внезапной обиды — ей показалось, что он, еще минуту назад такой страстный, стал равнодушен к ней. Сергей обеспокоенно заглянул ей в лицо.

— Тебе больно? Почему ты не остановила меня? Я сам не мог, прости.

Надя погладила подушечками пальцев колючую щеку.

— Это было невозможно.

— Дурочка ты моя маленькая, — он осторожно поцеловал ее глаза, собирая губами с ресниц соленые слезинки.

От этой тихой ласки Надежда горько разрыдалась, словно смертельно боялась не дождаться ее. Унизительное чувство внезапного одиночества отпустило, на смену ему пришло облегчение — она больше не одна. Сергей крепко прижал ее к себе и стал гладить, приговаривая какие-то глупые нежные слова. Почувствовав кожей его большие ласковые руки, она затихла, слезы постепенно высохли, дыхание успокоилось. Она тихо позвала его.

— Сережа…

— Что, моя девочка?

— Я очень боялась, прости…

— Я тоже. Ты мне очень нужна.

— Ты мне тоже…

Некоторое время они лежали молча, разговаривать не было сил. Он быстро уснул, прижавшись к ней всем своим большим телом, сонно задышал в макушку. В спальне стало совсем тихо, будто ее стены на веки вечные отгородили их от всего мира, только чуть слышно потрескивало отопление. Надя тоже удовлетворенно задремала, не думая о завтрашнем дне, — до него теперь было невозможно далеко. Уснула она совершенно счастливой — будто бесконечно долго среди чужих враждебных берегов искала свою собственную пристань благополучия, и, наконец, нашла.

…Туман лег на землю плотным облаком, закрыл самый лучший Надин день от яркого солнца и спрятал в ватных ладонях оголенные верхушки деревьев. Облетевшие листья кленов, еще недавно лежавшие на газонах яркими желто-багряными лоскутьями, скукожились и почернели, бесформенно распластавшись коричневыми мокрыми тряпками, видимое пространство исчезло в молочном мареве. Остались только тротуары под ногами, ныряющие в мелкую туманную взвесь прохожие и постепенно растворяющиеся в ней дома. Этот грустный город, недавно казавшимся таким чужим, стал невероятно близким. За его сумрачными пределами для Нади больше ничего не существовало, даже степного Цюрупинска с его милыми вишневыми садочками.

Когда она вошла в аудиторию, Викины подруги, до этого активно что-то обсуждавшие, затихли и осторожно зашептались, кидая на нее косые взгляды. Не менее странные взгляды она ловила и от остальных, будто, уехав с Сергеем Неволиным, совершила тяжкое преступление. Не обращая на них никакого внимания, Надя подошла к своему столу и как можно удобнее устроилась на стуле — после проведенной вместе с Сергеем ночи сидеть было неудобно, но этот легкий дискомфорт наполнял ее чувством невероятной гордости. Она больше не была «порченой», как не так давно ее окрестили в родном городишке, и это сделал ее единственный любимый, невероятно желанный мужчина. При мысли о Сергее у Нади перехватило дыхание.

Вечно грустная Лиличка неожиданно, без предисловия, выпалила:

— Все думали, ты врешь. Девицы решили тебя выследить. Собрались сыграть в такую игру и потом тебя разоблачить, посмеяться при всех. Я не говорила тебе, потому что тоже думала, что ты врешь. И злилась на тебя.

Надя безразлично пожала плечами. Лиличка с ее прыщами на щеках, мученической любовью и слишком серьезным видом казалась ей теперь наивно смешной.

— Пусть разоблачают, — Надя не стала продолжать эту тему.

После пары к ним подошла Лагодина. Откинув пышные волосы за спину, она облокотилась точеным бедром о край стола и изучающе уставилась в Надино лицо, взгляд ее был злым. Бедная Лиличка замерла и втянула голову в плечи.

— Ну, попелюшка, и где это ты зацепила Неволина? Он у нас жених свободный, на него элитная очередь. И тут вдруг ты со своей провинциальной простотой.

Она говорила, растягивая слоги, и поглядывала на Надежду с неприкрытой яростью — как на зверушку, которую скоро придется убить. Представив себе, как она взбешена, Надя подняла голову, смело посмотрела в ее тщательно подведенные глаза и отрешенно подумала, что визажист у нее профессиональный, очень дорогой. Наверное, где-то в городе существует и личный стилист. Отвечать на давно надоевшее хамство было лень, но не ответить нельзя — пора было прекратить этот балаган. В конце концов, Надя теперь имела на это безоговорочное право.

— Вика, а ты какая по счету в этой элитной очереди? Последняя?

Лагодина от неожиданности открыла рот и стала похожей на жабу, на миг показалось, что она вцепится идеальными ногтями Наде в волосы. Опомнившись, Вика разжала пальцы и быстро облизала кончиком языка ярко накрашенные губы.

— Головенко, ты что, с ума сошла?

— Да. От любви!

— Дура! Тварь! Все равно он тебя бросит. Оттрахает, как последнюю суку, выкинет на улицу и женится на мне, — взвинченная Надиной наглостью, она убралась, оставив стойкий приторный запах дорогих восточных духов.

Лиличка порывисто вздохнула и что-то пробормотала себе под нос. Сидела она оцепеневшая, перепуганная и, казалось, ничего вокруг не слышала. После пары, когда группа перешла в новый кабинет, она переместилась за другой стол и больше с Надей не общалась. День потянулся своим чередом, но для Нади все вокруг безвозвратно изменилось. Несмотря на обозленную до предела старосту и перепуганную Лиличку, которые еще день назад безмерно ей досаждали, появилось стойкое ощущение полноты сущего. Ее больше не волновали разговоры и сплетни в группе, а погода за окном, мрачная и серая, казалась лучшей погодой на свете. Время стало плавным, спокойным, будто она исполнила, наконец, свое главное жизненное предназначение, и торопиться ей было больше некуда.