Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 82

— Угодно ли молочка парного! Либо кваску, только подошел? А то есть отвар, на бруснике и смородине. У нас... — она запнулась, — мы это питье все уважаем.

Хотела сказать «дети», но спохватилась. «Дети» хотела сказать, это ясно. Чуть полнее меня девица, а много моложе, и полнота свежая, здоровая... Встретив выжидающий взгляд девушки, ответила с присущей ей искренностью:

— Какое совпадение! Брусничный отвар! Да это же мой любимый напиток!

Серафима взглянула на Капитолину Александровну таким глубоким и хорошим взглядом, что та поняла, что разгадана если не полностью, то наполовину.

Всем существом ощущала, что тишина в доме не одинокая, не глухая, но предутренняя, сонная, живая, готовая пробудиться движением, звуками, смехом.

Серафима вернулась из сеней с большим коричневым кувшином и небольшой чашкой с ушком, осторожно поставила оба сосуда перед гостьей.

— Пейте на здоровьице, госпожа... — И, осмелев: — Прошу прощения, это, что на крыльце, не Яринским привезено?

— Это все для вас, душечка, ваше, вот только негодный парень, в дом не занес, в лес к медведям понесся.

— Дозвольте вас оставить, сударыня, я мигом приволоку в сенцы, чтобы не стыло, не морозилось... Управлюсь и без Пети!

Девушка уже вполне успокоилась, голос подобрел, глаза потеплели. Посмотрев ей вслед, на крепкую прямую спину, на сильные стройные ноги, на легкую и сильную походку, Капитолина не усомнилась: управится. И как она тепло произнесла: «Петя». Ну негодный мальчишка, тебя только в заговорщики брать, — так преданно беречь чужую тайну!

Она налила из кувшина в чашку розовато-желтую жидкость, пахнущую и лесом, и садом, и травой, и пряностью, и прохладой, сделав глоток, глянула в окно — серо-зеленый склон сопки, белые березы по крутику, развесистые черемухи с гроздочками черноглазых ягод, уцелевших от дроздов и свиристелей, а за сказочным бережком — узкая, изогнувшаяся струйка Хилы, — и весь этот мир — словно в летучих блестках, в золотом переливе солнечных лучей сухого и ясного осеннего утра. В какой красоте и среди какого чуда живут и растут меж любящих их женщин дети ее деверя. Может, и напрасно ее вторжение в их маленький, теплый и отчужденный от суеты и недоброты мирок.

С такими мыслями она отвернулась от окна.

И застыла с чашкой у губ.

Перед нею у дверей напротив неподвижно стояли два маленьких привидения в длинных, до пят, рубашонках, с босыми ножками и глядели круглыми, полными изумления и восхищения глазами. Кто это перед ними — Снежная Королева или пушкинская Русалка?

А сидела немолодая дама в горностаевой горжетке, которую не скинула, а лишь распахнула, открыв изящную синюю дамскую жилетку и такого же цвета широкую юбку с широким красного бархата поясом. Королева!

Но самым-самым прекрасным и сказочным в наряде этой спустившейся с небес дамы была шляпа — необъятной округлости, с пестрым верхом и широкими, чуть загнутыми полями, из-под которых на детей глядели серо-голубые, внимательные и растерянные глаза.

— А мы думали — папа! — сказало привидение повыше и посмелее с очень на кого-то похожим смуглым лицом. — Будто папа приехал!

— Ага, папа! — Крошечное привидение со встрепанной золотистой головкой зевнуло во весь ротик мурлыкающим зевком заспавшегося котенка.

— А я не папа, а я тетя Капа! — прижмурившись как от невыразимой сладости, волшебница глотнула из чашки и поставила чашку на стол. — Ох, и вкусно же!

— Я тоже хочу пить! — сказало маленькое создание.

— Пей! Будешь из моей чашки?

— Буду, — девчушка подбежала к столу, вскарабкалась котенком на колени к тете Капе; пила весело и шумно, держа обеими пухлыми ручонками чашку и запрокинув золотистую головенку. Оторвалась, фукнула и снова за чашку, и снова оторвалась:

— Папа — Капа, Капа — папа! — И залилась смехом. И за чашку.

Мальчик неодобрительно смотрел на сестренку.

— Ну раздурилась, Фила! А вы, тетенька, кто?

— Я — папина сестра, — ответила Капитолина Александровна. — Папы вашего. В гости к вам, проведать.

Девочка все пила с дивным наслаждением. Мальчуган, глядя на нее, шумно сглотнул слюну.

В сенях скрипнула входная дверь, шумнули укладываемые пакеты.

— А там кто? — спросил Миша. — Серафима?

— Да, — ответила дама. — Там вам гостинцы от папы.

— Дядя Петя привез? Да? Вы с ним приехали?

— Да. С ним. Он пошел охотиться.

— Знаю, — ответил Миша и подошел к столу. — Фила, не будь жадюгой, дай и мне.

— На, — сказала та, протянув брату пустую чашку и облизывая острым язычком припухлую губу. — Пей. — И засмеялась.

Капитолина Александровна поспешила снова наполнить чашку.

— Папа — Капа! Капа — папа! — вдруг снова запела, пританцовывая толстой ножкой на коленях, девочка. — Папа — Капа, папа — Капа!

Миша с чашкой в руках возле столика, Фила на коленях у гостьи, — вот такую картину застала Серафима, войдя в комнату после переноски с крыльца и укладки в сенях привезенных припасов.

— Это что такоича... — начала она.

— Это тетя Капа, — ответила Фила. — Папина сестра. Петя привез ее с гостинцами. Петя ушел на медведя. Симочка, Симусенька, а что в гостинцах!

— Умоетесь, оденетесь, позавтракаем с тетей Таней...

— Во! — надула щечки девочка и ткнула в Серафиму сразу два розовых указательных пальца. — Во непонимаха, говорят ей Капа, а она — Таня!

Серафима с недоумением взглянула на гостью.

— Ну и детки-малолетки, секунды не прошло, больше моего уже знают! Марш, говорю!

И она с легкостью, как пушинки, подхватила одной рукой Мишу, другой Филу, и они, сидючи в ее крупных согнутых руках, как в креслах, помахивая новоявленной тете пальчиками, покинули комнату, — Серафима понесла их направо, в другую половину избы, откуда послышалось поплескивание воды и веселое повизгивание.

Снова Капитолина Александровна осталась одна.

Значит, в доме кое-что знают о бутинской семье, иначе бы Серафима не смещала Капу и Таню, Бутин рассказывал и о ней, и о Татьяне Дмитриевне, и о Марье Александровне, немного, но рассказывал.

Но где же Зоя-Зоря, где мать детей, почему не слышно ее голоса, почему она не выходит? Не хочет выйти? Или отлучилась? Не в Нерчинск же уехала? Быть здесь и не объясниться с невенчаной женой Михаила Дмитриевича? Не внушить ей, что в доме Бутиных у нее есть друзья и сочувствующие сердца...

Младшая из сестер не была за чаем, не вышла к разбору гостинцев, не показалась к обеду, не напомнила о себе и в минуты отъезда, когда появился дышащий тайгой, сосновой шишкой, мшаником и порохом Петя Яринский и стал запрягать Алмаза и Агата. Досадно, неуютно, беспокойно было тете Капе до той минуты, когда Серафима не сказала вполголоса, отведя ее от заигравшихся детей:

— Не сердитесь на нас, милая барыня, не готова сестра к встрече с вами. Ну, забоялась, растерявшись... Ежли наведаетесь в другой раз, то уж как родную всем кругом встренем!

Она поцеловала Серафиму. Дети не отпускали ее. А какое удовольствие было написано на их лицах, когда их прокатили в коляске за черемушник до речки, и они сидели, угретые доброй и красивой тетей в коляске. Они долго махали ей руками, что-то кричали, а она за спиной Яринского молча, радостно и безутешно плакала, прижимая розовый платочек к покрасневшим глазам...

Подошла Серафимина свадьба, а он обещал, что все будет по всем правилам, пристойно, торжественно. «Как у людей».

Ошурков и его воспрявшая от хилости и немощей мамаша, польщенные приходом Бутина, — в первый раз он явился один, пробыл всего несколько минут, как ближайший родственник, опекун Серафимы Глебовны и ее семьи после гибели отца, пришел познакомиться с женихом, обговорить день обручения, место, составление брачного договора, приданое, — Ошурковы, обрадованные и растерянные вниманием первого богача Нерчинска, нежданно оказавшегося покровителем и чуть ли не родней невесты! — ничего не просили, соглашались на все условия.