Морфы: отец и сын (СИ) - Огнев Евдоким - Страница 38

— Хочу проверить одну теорию, — ответила она, не вдаваясь в подробности, а вовсю руководя мужчинами. Её решительный взгляд вызвал опасения, срывая пелену безразличия к окружающему миру. Я попытался возразить. Хотел сказать, что дойду сам, забывая, что ноги не слушаются. Меня никто не слушал. Они довольно грубо закинули меня на каталку и повезли в коридор. Я себя чувствовал беспомощным бревном, которое потеряло способность сопротивляться. И это бревно зачем-то закинули в воду. Большая деревянная кадка была наполнена холодной водой, которая пробирала до костей и вызвала с моей стороны ругань.

— Как водичка? — довольно спросила Олива.

— Что это за издевательства? — выныривая из воды, спросил я.

— Говорят, что вода способствует лучшему заживлению ран у фитоморфов. Вот и хочу проверить насколько эта теория верна.

— Она отчасти верная. Земля и вода на нас хорошо влияют, — ответил я. — Но это не значит, что нужно меня в холодную воду закидывать!

— Почему? — Олива подошла к краю кадки и облокотилась на её край. После этого положила голову на руки. В глазах был интерес, а на губах скользила улыбка.

— Потому что холодно.

— Холод хорошо прочищает голову, — ответила она. — Как? Прочищает?

— Прочищает и хочется ругаться, — пробормотал я.

— Ругань — это первый признак жизни. Уже хорошо, — довольно сказала она, растягивая слова.

— У тебя всё хорошо, — ответил я, садясь в ванне.

— Кроме моментов, когда притворяется больным и создаёт себе проблемы, — усмехнулась она. — У тебя прошла нога. Ты здоров, но из-за заморочек в голове создаёшь себе болезнь.

— Это такой способ сказать, что я здоров и мне пора перестать занимать койку? — спросил я, наблюдая за ней.

— Я не могу сказать, что ты здоров, но ты и не болен, — ответила она. И опять её ладонь коснулась моего лба. — Температура спадает.

— Олива, а тяжело с железной рукой?

— Нет. Она почти полностью заменяет обычную руку. Да и когда выбора нет, то приходится приспосабливаться к тому, что есть.

—У вас есть какие-то критерии красоты, в связи с этими железками? К примеру, красивее тот, у кого больше или меньше железа?

— Я тут ничего не могу тебе сказать, потому что мой взгляд предвзятый. Я смотрю на железо, как на необходимость, которое поддерживает организм и продлевает нам жизнь. Мода же довольно переменчива. Некоторые любят кода железа много, другие когда его почти нет. Это зависит от вкусов.

— Понятно, что от вкусов, но в своей массе?

— У женщин чтоб было меньше, а у мужчин, чтоб было больше. Хотя я этого не понимаю. Это же как мериться цветом волос или веснушками. Глупо ставить во главу угла то, что дано природой.

— Но наличие железа в организме — это не связано с природой.

— Связанно отчасти. Если иммунитет сильный, то он больше борется с заразой. Отсюда меньше железных частей. Есть любители, которые добавляют себе железа, чтоб быть сильнее и выносливее. Но это уже отдельные личности, которых меньшинство, — ответила она. — А к чему такой интерес?

— Профессиональный, — ответил я.

— Это хорошо. Интерес лучше, чем бред в кровати. Но я тебе сразу скажу, что к тебе работать не пойду. Мне и на своём месте хорошо, — сказала она, поднимаясь. Я только усмехнулся. В этот момент холодный водопад обрушился на мою голову.

— Сдурела?

— Всё нормально. Под контролем, — рассмеялась она.

— Можно было и предупредить!

— Шоковая терапия — это хороший эффект стресса. А тебе стресса не хватает.

— С таким лечением ты меня на тот свет отправишь!

— А тебе не всё ли равно? — спросила она. Мы встретились взглядом. За всеми этими показательными улыбками и пустыми разговорами скрывалось что-то большее, но вряд ли я это смог бы когда-то разгадать, да и не нужно мне это было.

— Не помню момента, когда мы с тобой перешли на «ты», — перевёл я тему разговора.

— Когда я разгадала твой хитрый план, — ответила она.

— Какой?

— Поставить жирную точку без продолжения. Я видела слишком много таких точек в своей жизни, чтоб позволять тебе пополнять список тех, кто отказывался продлевать линии. Если такая аналогия тебе более понятна, то пусть будет она. Но не мы выбираем продлевать линии, строить ли новые схемы в нашей жизни. Не нам решать, когда ставить точки.

— А кому? Кто придумывает наши жизни? Кто заставляет совершать ошибки и заставляет есть горечь потерь? Боги? Предки? Мы сами?

— Мы не выбираем, когда рождаемся. Не нам выбирать, когда умирать. Мы лишь можем бороться.

— Бороться, когда бороться не хочется? Но зачем? Зачем тратить силы на то, что не принести пользы? Моя смерть ничего не решит для этого забытого счастьем мира. Может кто-то вздохнёт свободнее оттого, что я не продлил свою линию.

— Ты не прав.

— Почему?

— Мы не можем знать всё на свете. Не можем видеть, как наши линии пересекаются с другими линиями. А ведь каждая линия — это жизнь. Чья-то жизнь, которая благодаря нашей линии не прервалась.

— Ты опять вспоминаешь про тех детей? — Я закрыл глаза, откидываясь на спинку кадки и погружаясь по подбородок в воду. Тело уже начало привыкать к холоду и вода начала казаться комфортной.

— Хотя бы про них.

— Я не знаю, почему им тогда помог. Они были слабыми. Тащили неподъемный груз для своих лет. Мне показалось преступлением пройти мимо. А вот почему помогла ты? Ты могла сделать так, чтоб меня обвинили.

— В помощи? Тогда не смотрели на поступки. Больше смотрели на расу, — ответила она. — Но если наказать за хорошее дело одного, то второй пройдёт мимо, потому что испугается.

— Значит ему не по силам хорошие дела. Хорошие поступки не требуют смелости. Они делаются без задней мысли. Ты их делаешь лишь потому, что не можешь поступить иначе. Иногда понимаешь, что от этого будет один убыток и неприятности, но иначе не можешь. Заставлять же других делать что-то хорошее, когда у них не лежит к этому душа и на это нет сил — это только вредить.

— С чего ты решил?

— С того. Смотри сама, ты живёшь привычной жизнью. Спасаешь, выкладываешься по полной. А вот приходит к тебе кто-то и говорит, что тебе надо отказаться от привычного образа жизни и вместо спасения, позволить пациенту умереть. А другого помочь отправить на тот свет. Тебе понравится такие указания? Нет. Они заставят тебя сломаться. Сломают твои представления об этом мире, привычной жизни и окружении. Всё это тяжело принять. В условиях, когда приходится ко всему приспосабливаться после потери прежней жизни из-за войны, такие перемены в привычном восприятии воспринимаются в штыки. Сознание начинает спорить. Не факт, что всё закончится хорошо. Так с навязыванием как хорошего, так и плохого. Я знаю о чём говорить. У меня сын отправился в действующую армию. Когда он столкнулся с тем, что надо воевать, то был к этому не готов.

— А у вас тесная связь, которая переедает всё так, словно ты рядом стоишь.

— Это наш дар и наше проклятье, — ответил я. — Но я слишком хорошо всё это чувствовал. Как и его ломку. Только ничего не мог сделать, потому что он сам выбрал такую жизнь. Если бы ему этот образ жизни ещё и навязали, а не дали бы выбрать, то он сломался бы.

— У вас слабое место — это психика.

— А у вас иначе?

— Детали. Они имеют свойство выходить из строя и ломаться. Но вот твой сын. Ты не боишься его одного оставить?

— Лешик взрослый парень и вполне может справиться без меня. Я никогда ему не был указом. А после того, как ему исполнилось семнадцать лет, так и вовсе авторитет потерял. Хотя думал, что всё будет иначе.

— Тебе повезло с ним, — улыбнулась она.

— Это чем?

— Он у тебя есть. И самостоятельный. Может ты не понимаешь этого и держишь на него обиду, за то что он не подчиняется тебе, но это порой лучше, чем ходить за тобой шаг за шагом.

— Может так и есть. Независимость лучше трусости, но его ошибки…

— Ошибки будут всегда. Мы не можем их избежать и избавить детей от них. Из ошибок мы извлекаем уроки, поэтому они часть нашей жизни. Вот я смотрю на тебя и вижу, что ты совершаешь ошибку, но я не могу ничего изменить, потому что у тебя своя кривая, которую ты должен выстроить сам. В моих силах прочертить для тебя новую линию, но ты ей не воспользуешься потому, что она начертана не тобой. Так же и с твоим сыном.