Бераника. Медвежье счастье (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 42

— Старые рукописи уже почти нельзя прочесть, — князь опустил голову. — Все неточно, непонятно. Но все же способ есть, попробовать надо! — он сжал пальцы свободной руки в кулак. — Пустишь меня в свой лес, веда? Дозволишь с внуком повидаться?

— Конечно, — я даже удивилась. — С чего бы я стала противиться? Наоборот!

— Да вот, говорят, хозяйка лесная путь-дорогу к себе закрыла, — вмешался все время молчавший священник, но при этом улыбнулся, показывая добрые намерения. — Не пройти, говорят, не проехать к вам.

— Глупости, — фыркнула я. — Никакая хозяйка ничего не закрывала, просто дорогу занесло, я сегодня сама впервые тропку протоптала с осени. А что касается злыдней всяких, так их собственная злоба и не пускает. Добрым людям все пути открыты.

— Так ведь дело такое, — вздохнул отец Симеон. — Побаивается народ, а от страха сплетни придумывает, сам себя еще больше пугает. Видимо, очень строго у вас там в лесу проверяют, у кого какое добро. А люди грешны по мелочи. Каждый свой грешишко вспомнил на опушке, его и заморочило. Может, послабление какое выйдет? А то совсем неудобно же людям — ни за хворостом в ту сторону, ни за чем другим.

— А вы вот сами приходите в гости и посмотрите, что там за строгость у нас в лесу, — немного натянуто улыбнулась я. Вот ведь, ну откуда мне знать, как эту сторожевую систему настраивать? Я ведь просто попросила.

— Сейчас и поедем, — подхватился старый князь. — Ты не против, веда? Не терпится мне…

— Ой, а як же ж! — всплеснула руками Ваяна, весь разговор тихонькой мышкой просидевшая у самовара. — Як же ж до гостей и без гостинцев? Да и диты там же ж! Нелюбо так! От я зараз короб спроворю, погодите маленько, будьте ласки!

Ее хлопотливое возмущение немного разрядило атмосферу, и мы даже спокойно допили чай, пока хозяйка складывала в корзинку разные вкусности.

Я вспомнила было, что собиралась еще по своим делам пробежаться, но махнула рукой — Вежеслав важнее, к тому же они там волнуются — и так задержалась дольше, чем рассчитывала. Потом еще раз в село сбегаю, не велика дорога.

Идти пришлось пешком, потому что князев возок все равно не проехал бы по лесной тропе, там все еще сугробы едва не по плечо и только узкая тропка между ними. Первой шла я, за мной князь, а следом за нами отец Симеон при полном параде — в рясе, с серебряным знаком святого круга на груди. Деревенские мальчишки, вечно шныряющие где попало, моментом срисовали нашу походную колонну и разнесли весть по селу. Пока до околицы дошли, уже из-за всех заборов торчали любопытные головы — кто украдкой посматривал, а кто и открыто здоровался и спрашивал, куда идем.

Думаю, такая демонстрация нам на пользу. Пусть люди убедятся, что ничего страшного с тем же священником у меня в доме не случится. Это их от сплетен отвернет гораздо вернее, чем Астасьины слова или тех теток, с которыми у меня дела.

Пока дошли, солнышко уже за полдень перевалило. Пригревать стало так, что тропа под ногами захлюпала, а в теплой одежде стало жарковато. Так что во двор мы ввалились слегка запыхавшиеся, красные и совсем не представительные.

Дверь в дом закрыта, Вежеслава не видно. Все, как и уговаривались. Сначала приглядеться к гостям, если нагрянут, а потом уже и выходить навстречу.

Князь, всю дорогу напряженно и взволнованно молчавший, остановился у калитки и вдруг заливисто, по-разбойничьи, засвистел, выводя довольно затейливый мотив.

Глава 44

Свист этот стеклянным горохом раскатился по лесу и затих. Несколько секунд было тихо-тихо, даже какая-то суетливая пичужка, чирикающая на березе у плетня, и та замолчала.

А потом по земле прокатилось низкое, утробное рычание, такое, что внутри что-то в унисон завибрировало. Из-за дома одним махом выметнулось огромное, бурое, грозное.

Но нет — ни в рыке, ни в движениях зверя не было ничего угрожающего. Только радость, пусть и с легкой ноткой настороженности, которую я уже научилась чувствовать даже не умом, а душой. Словно Вежеслав был счастлив видеть деда, но слегка опасался головомойки. И еще за меня тревожился, как бы не обидели, и даже на главу рода готов был нарычать, если тот вздумает хоть слово неласковое мне сказать.

— Живой, поганец, — старый князь прямо засветился весь от радости. — Живой… Иди сюда, неслух упрямый, ухо откручу, как в детстве бывало! Иди-иди, ишь, морда наглая, мохнатая, как в одиночку со всем миром воевать, так первый лез, а как отвечать, так в кусты?

Медведь виновато опустил голову и — я едва не протерла глаза — чуть ли не по-собачьи попытался завилять хвостом. Только вот хвост у косолапого не особо-то вырос, чем там вилять? Вот и вышло совсем комично, когда этакая туша припадает на передние лапы и крутит задом.

Старый князь вдруг совершенно по-медвежьи растопырил руки и пошел на своего мохнатого внука тяжелой переваливающейся походкой, ни дать ни взять еще один топтыгин. Вежеслав радостно взревел и тоже встал на задние лапы.

А потом они встретились посреди двора и обнялись так крепко, что пару секунд даже казалось, что пытаются друг друга задушить.

— Медвежонок ты глупый… — пробормотал старик в густую шерсть внука. — Как же мы волновались…

Я отвернулась, чтобы смахнуть невольную слезинку, и краем глаза поймала характерный жест отца Симеона — он тоже вытер глаза, правда быстро сделал вид, что просто солнце слепит.

Разглядев в окошко, что наш охранник никого не съел, гости улыбаются и я взираю на эту возню благосклонно, во двор выбрались дети. Сначала они жались на крыльце, потом шило в пятой точке младшего сына, как обычно, раскалилось и провернулось. Правда, умный ребенок выждал, пока Лис отвлечется, и только потом с лихим воплем сиганул с крыльца и помчался обниматься третьим.

Тут уж смеялись все. Только обозленный Лисандр после бурных приветствий все же поймал юного неслуха за шиворот и оттащил за угол, за баню. Вернулись они через три минуты, вполне мирно. Только слегка притихший Шон потирал красное ухо и прятал его в воротник.

Три часа спустя мы все сидели в комнате и пили чай с гостинцами от Ваяны. Дети накинулись на сдобные пироги и пряники так, что за уши не оттащить, а я сегодня не стала их одергивать. Зиму мы не голодали, это верно. Но и разносолами не баловались. А тем более сладкими пирогами.

Мед остался только для лечения, как и сухая малина, а остальное, перетертое в муку с помощью каменных жерновов, я регулярно добавляла в хлеб, в похлебку, к мясу, да везде. Для сытости, объема и витаминов. Сушеная ягода без сахара — та еще кислятина, так что вполне заменяла нам приправы и соусы.

Вот и сейчас малышня на сдобу налегала, а мужчинам я поставила на стол кашу с мясной подливой. Интересно было наблюдать, как гости оглядываются, с каким любопытством и постепенно просыпающимся уважением оценивают порядок в доме, аккуратно выметенный пол, побеленную печь, мои кривоватые, но чистые и выстроенные на полке самодельные глиняные горшки…

— Я смотрю, веда, зачахнуть в дикости ты ни моему внуку не дала, ни деткам своим, — одобрительно прогудел старый князь. — Словно и не была когда-то изнеженной пансионеркой, которая носик морщит, если мимо на улице крестьянин пройдет, — дескать, простым духом пахнет.

— Да я и не была такой никогда, — пожала плечами. Проверяет меня, что ли? Вот старый умник, вроде комплимент делает, а с подковыркой. — Кто вам про таких пансионерок рассказал? В заведении мадам Лашенталь белоручек не воспитывают, знаете ли. В жизни женщины может случиться всякое. И в богатстве, и в бедности надо уметь себя содержать в достоинстве, это первым делом объясняют в хорошем пансионе, с первого курса. Ну а уважать людей независимо от сословия меня жизнь научила.

Главное, не солгала ведь ни словом. И в моей первой жизни наши классные дамы об этом постоянно твердили, и здешняя Бераника о таком от своих наставниц не раз слышала. А остальному-то да… жизнь научила.

Мокрый медвежий нос поддел меня под локоть, и я, даже не глядя, привычным жестом положила ладонь на широкий меховой лоб, чуть провела пальцами между ушей. И так спокойно стало, что сама почувствовала, как губы расползаются в улыбке. Мне с ним всегда хорошо, медведь он, человек… без разницы.