Дерзкие рейды
(Повести) - Одинцов Александр Иванович - Страница 28

Подруги долго ждали «своего» особиста. Когда наконец он явился, то позвал одну только Зину.

…В узком длинном коридоре полуподвального помещения они подошли к отдаленной двери. Зина вздрогнула от щелчка ключа в замке. Опередив особиста, вбежала в каморку, освещенную чахлым фитильком в консервной банке. На кровати, положив голову на тумбочку, сидел парень. Он встрепенулся:

— Зинка-а! Выручай!..

Только по голосу она распознала Самсона. Внимательно всмотрелась. Он резко изменился. Втянулись его полные, рыхловатые щеки, остро выступили скулы. Маленькие глаза потонули в глубоких темных впадинах.

Поначалу Зина не могла понять, в чем подозревают Самсона. Потому что никогда не слышала о «самострельщиках». Не представляла, откуда могут появиться такие…

Подозрения возникли на другой день, когда парня спрашивали, при каких обстоятельствах он откололся от группы… Замешательство Самсона побудило задать вопрос: уверен ли он, что товарищи слышали не только его выстрелы, но и немецких автоматчиков?.. И тогда напомнили ему, что ранившая его пуля была выпущена выстрелом чуть ли не в упор.

Зина подтвердила многое в его показаниях.

— Очень хорошо, — сказал офицер, — однако вы, товарищ Морягина, не слышали никаких иных выстрелов, кроме винтовочных? И как раз в стороне братской могилы, куда подследственный был послан за оружием. Потолкуйте-ка наедине с ним по-товарищески!

Офицер вышел.

Чтобы поскорее покончить с этим неприятным разговором, Зина принялась бить в одну точку: почему группа не слышала автоматных очередей?.. Самсон в конце концов признался: поначалу бахнул он трижды, так как в шелесте листвы послышалось, будто кто-то подкрадывается в темноте. Сразу же понял: померещилось. Однако живо представилось, как все примутся потешаться, когда откровенно расскажет об оплошке.

— На всех других я начхал бы, но в твоих глазах осрамиться, Зиночка, — свыше сил моих! — уверял Самсон. — Я же тебя люблю. Потому решил двинуть назад, к передовой. Воевать в общей, нормальной воинской части… Не казни презреньем, а посочувствуй.

И так далее, все в том же духе.

Офицер вернулся через час. Объявил, что отыскал в госпитале красноармейцев, которые видели, как мордатый парень с тремя винтовками бежал к их окопу. Его подкосило на глазах. Подозрения о «самострельстве» снято.

Зина обрадовалась, но все-таки не могла преодолеть неприязни к недавнему товарищу.

Нине Шингаленко разрешили побывать в части на праздничном вечере в честь годовщины Великой Октябрьской революции.

Майор, который договорился об этом с главным врачом, сам и привез ее в клуб.

Четверо подруг снова оказались вместе.

Нина была еще очень слаба. Не танцевали и ее подруги. Дружная четверка притулилась у стены и слушала, как из отдаленного угла зала струилась третья часть Восьмой — «Патетической» — сонаты…

Радость была не полной. Рядом с ними не было никого из комсомольцев-подрывников. Погиб геолог Генка. При переходе линии фронта ему загорелось во что бы то ни стало добыть языка. Зажег идеей и командира, и Кима. Комсомольцы захватили шофера порожней немецкой трехтонки, но в перестрелке Генку убило разрывной пулей.

— Понимаете, девочки, — заговорила Леля. — Ребята никогда не простят себе гибель Геннадия. Командир отказался от отпуска, попросил отправить его на передовую. Ким, из солидарности, — то же самое. Короче, праздник они отмечают в окопах.

…Старинный вальс «Березка» сменился маршем. Зина Марягина поднялась: захотелось разглядеть пианистку.

— Зинка! Мы же видим, тебя тянет станцевать. И — пококетничать. Чего теряешься, дурочка?

— Идите вы, — отмахнулась от подруг Зина. Лавируя между парами, она подошла к пианистке.

Та подняла раскрасневшееся круглое личико; с улыбкой глянула на Зину.

— Хочешь заказать свое любимое? Ну так и быть, выполню еще одну персональную заявку. Слушаю!

Зина отрицательно повела головой.

— Вовсе не заказать, а… Ты заговорила, и по голосу, только сейчас, я узнала тебя. Мы вместе дежурили на крыше. Ты была с задиристым парнем Владиком… А я — Зина. Твой Владик потом тушил зажигательную бомбу.

Пианистка всплеснула узкими длинными пальцами.

— Помню! Еще бы! Тогда с тобой на крышу поднялась еще одна ревизорша, построже.

— Нинка тоже здесь. Только мы не танцуем, потому что… Неважно — почему.

Пианистка вскочила, чмокнула ямочку на щеке Зины и сказала:

— Все дороги ведут сюда! Поверишь ли, вот этого очкастого брюнета, ценителя музыки, разок я тоже встречала. Тоже при запоминающихся обстоятельствах… Ему, однако, память отшибло. Вот и торчит здесь, уставясь на меня, старается припомнить. Сменив иронический тон на ласковый, крикнула кому-то через плечо: — Джана! Поиграй падеграс, это простейший танец, сумеешь! — Шепотом скомандовала Зине: — Ухвати меня левой за правую, стану кавалером. И так доберемся до твоей подруги.

— Ты все еще не назвала себя, — напомнила Зина. — Правда, говорила — недовольна своим именем. Однако раз уж мы в одной части…

— Никуда не денешься, — усмехнулась пианистка. — Точнее сказать, не люблю не самое свое имя — Винцента… Не по душе дисгармония его с прозаичнейшей фамилией — Грибанова. Мать полька, отец русский — вот и разгадка.

— А по-моему, хорошая фамилия. Совсем недавно брели по лесам и думали: какая бы радость найти рыжиков или подберезовиков.

— Вы, значит, уже побывали… Побывали там? — зашептала Винцента.

Зина подвела ее к своим подругам.

— Вы, как я понимаю, все вместе, — сказала Винцента. — Наверно, в одной комнате. Не разрешите ли прийти завтра к вам, хотя бы ненадолго?

— С удовольствием бы, — улыбнулась Леля. — Но ты же знаешь внутренний распорядок. Хождения в гости запрещены.

— Тогда после обеда прогуляемся по Москве, — предложила Зина. — Возьмем с собой Винценту. Надеюсь, не откажешься?

Та согласно кивнула.

К девчатам подошел черноволосый парень в очках. Это бывший студент «Цветмета» Виктор Бударов. Винцента встречала его в горкоме комсомола. Парень настаивал, чтобы его отправили на фронт. Просился в разведчики, но тогда ему отказали.

— Тебе приходилось выступать как пианистке? — спросил он Винценту.

— А что?

— Я читал о служителях искусства… Они непроизвольно вносят свое резко индивидуальное «я» и в те сферы, где надо руководствоваться совсем другим. Где, как говорится, не до искусства. Мне сейчас пришло в голову: вероятно, тебя тянет и самую свою жизнь исполнить, как мелодию. Или — поэму. Не надо бы этого. Где железо против железа, там уместны лишь боевые марши, но не сонаты, не всякие там си бемоли да ре миноры. Думаешь, я не прав?

Она ответила не сразу.

— Считаешь, пианистке не место на фронте? — Она говорила все тише, почти шепотом. — А я хочу быть там, где решается судьба страны. Вот и все. Кстати, я увлекаюсь не только музыкой, но и иностранными языками. И, между прочим, имею на тебя виды. Да, да. Я радовалась, что ты словно примерз к роялю и тебе не надоедает слушать. Старалась играть получше — прежде всего, для тебя! Потом охотно с тобой разговорилась. И знай: все это неспроста. С целью!.. Но об этом поговорим при следующей встрече.

— Уже без двух минут десять, — Леля взглянула на мужские ручные часы, которые накануне получила вместе с личным оружием — наганом. — Без двух… И последний на сегодня вальс.

Голос ее чуть дрогнул. «Не только на сегодня, — подумала Нина, — но может, последний и в жизни». А вслух произнесла:

— Не могу наглядеться на нашу Зинку… Какова? С партнерами без умолку щебечет. И хохочет, и кокетничает, а ножки — сами по себе. Фигуры выполняют уверенно, безошибочно.

Нина рассказала подругам о недавней студенческой вечеринке, о дурачествах одного ухажера. Тот на лету чмокнул Зину… Получив затрещину, притворился умирающим: упал и задергался, будто в конвульсиях. А Зина вдруг отчаянно разрыдалась: «Товарищи наши гибнут, а мы тут скоморошничаем, изображаем смертельно раненных!»