Заклятие немоты - Дарт-Торнтон Сесилия - Страница 1

Сесилия ДАРТ-ТОРНТОН

ЗАКЛЯТИЕ НЕМОТЫ

ГЛАВА 1.

НАЙДЕНЫШ

Дождь не имел ни начала, ни конца. Он все барабанил и барабанил, словно кто-то в нетерпении стучал пальцами по столу.

Беспрестанная дробь дождя да собственное хриплое дыхание — вот и все, что знало Существо. Оно понятия не имело о том, кто оно, не помнило, как попало сюда… Зачатки инстинкта гнали Существо вперед, в темноту. Ползком преодолевало оно шершавые каменные уступы, продиралось сквозь мокрые когтистые заросли. Порою засыпало, но лишь на пару мгновений — а может быть, то были провалы в сознании.

Дождь начал терять силу.

Время тянулось.

Безымянное Существо, чьи члены совершенно онемели, продолжало двигаться. Достигнув ровной площадки, оно встало на трясущиеся ноги и пошло. Обрывки мыслей, подобно мертвой листве, носимой ветром, вихрем кружились в голове.

Вдруг ноги потеряли опору. Тело сорвалось вниз. Обвязывавшая руку лента зацепилась за выступ скалы, и худенькое Существо повисло на ней, тихо раскачиваясь из стороны в сторону, словно наживка на крючке.

Затем медленно, с огромным усилием, подняло другую руку. По-птичьи тонкие пальцы нащупали узел и ослабили его. Лента развязалась, Существо полетело вниз.

Упав на камни, оно нашло бы легкую смерть, но судьба не сжалилась, и вместо этого Существо приземлилось в заросли ядовитого плюща.

Несколько часов оно пролежало там без чувств, в то время как отравленные соки капали с листьев на лицо, разъедая кожу. Существо проснулось слишком слабым, чтобы закричать; собрав последние силы, оно отползло подальше от ядовитых кустов. Рассвет застал его лежащим в окоченении, с изуродованным лицом, обращенным к нёбу.

Благословенное тепло начало закрадываться в продрогшую плоть, проникая до самого костного мозга. Существо отстранение, будто издали, почувствовало, как ему разжимают челюсти, затем вдохнуло ароматный пар горячего бульона — и невольно сделало глоток. Благоухающая питательная жидкость потекла внутрь, распространяя по телу волны приятного тепла. Существо сделало еще один глоток — и снова упало в изнеможении.

Пока тело только силилось вернуться к жизни, мозг работал стремительно. Одна мысль; вцепившись мертвой хваткой, не давала покоя: сколько Существо себя помнило, веки его всегда были закрыты. Оно попробовало разжать их, но не сумело; попыталось снова и, прежде чем беспамятство в очередной раз поглотило его, успело-таки разглядеть лицо старухи, чьи седые космы торчали клоками из-под запятнанной шали, словно паучьи лапки.

Тысячелетия, а может быть, дни, а может быть, минуты прошли в теплом туманном полусне. Порой Существо просыпалось, чтобы попить, увидеть перед собой все то же лицо, стянутое сетью морщин, и ощутить первые, еще неясные признаки возвращения сил в измученное тело. Пришло также осознание стен, грубых одеял и соломенной подстилки на каменном полу рядом с источником тепла — огромной обложенной железом печью, полыхающей днем и ночью. Онемевшее лицо Существа начало зудеть и чесаться. Ощущения возвращались, стало тяжко выносить кислое зловоние одеял.

В комнате появились истопники, накормили проголодавшуюся печь лакомыми для нее дровами, с лязгом захлопнули стальную задвижку, поорали друг на друга и ушли прочь. Откуда-то взявшиеся дети с волосенками пивного цвета принялись глазеть на Существо, держась на безопасном расстоянии.

Седовласая женщина дала своему подопечному немного бульона и заговорила на непонятном наречии. Существо вздрогнуло, когда старуха подняла его вместе с одеялами и всем прочим и отнесла в маленькую комнату. Развернув ворох постельных принадлежностей и сняв с Существа лохмотья, женщина опустила его в ванну с тепловатой водой. Оно уставилось в изумлении на собственное тщедушное тельце, колыхавшееся в воде подобно длинной бледной рыбе, и обнаружило, что тоже является человеком, с руками и ногами, как и спасительница, только гораздо моложе. Позади ванны стоял отдельный бак, в котором женщина делала с волосами Существа что-то, чего оно не могло видеть, намыливая их душистым мылом и ополаскивая снова и снова.

Старуха облачила спасенного в одежды неописуемого желтоватого оттенка: теплые штаны и хитон с длинными рукавами, стянутый веревкой на талии. Тяжелый островерхий капюшон с широким горжетом висел за плечами, оставляя голову открытой. Вокруг шеи Существа женщина повязала кожаный ремешок с амулетом в виде петуха, грубо вырезанным из рябины.

Сбитое с толку, ослабшее Существо прикоснулось тощей ручонкой к своей голове. Паукообразные пальцы потрогали короткую поросль и принялись ощупывать лицо, несмотря на легкое раздражение всей кожи. Они обнаружили нелепое скопление наростов и опухолей: шишковатый, выступающий вперед лоб, толстые губы, асимметричный кочан цветной капусты вместо носа, щеки, подобные мешкам с желудями. Глаза его наполнились слезами, — а благодетельница продолжала беззубо шамкать, болтая сама с собой, словно и не замечала его мук.

Время поделилось на дни и ночи. Дневное время, в свою очередь, поделилось на приемы пищи, дремоту и утомительные минуты бодрствования.

Пауковолосая ткнула себя в грудь похожим на обрубок большим пальцем.

— Гретхет, — повторила она. Несомненно, старуха уже заметила, что ее подопечный не страдает глухотой.

Мгновенно исполнившись благодарностью за эту первую попытку общения, он открыл было рот, чтобы ответить.

Ни звука не сорвалось с губ.

Челюсть беспомощно повисла, недоверчиво разинутый рот напоминал полый кратер вулкана: Существо просто забыло — если, конечно, знало раньше, — как произносятся слова. Оно стал исступленно рыться в своих воспоминаниях… И вот тут холодная рука отчаяния со всей силой сжала сердце найденыша.

Воспоминаний не было.

Никаких.

Несчастный пролежал полночи, уставившись в жаркую железную темноту, но, к своему совершенному унынию, не сумел извлечь из недр памяти ни крупинки знания о прошлом. Не удалось вспомнить даже собственное имя, если только оно когда-нибудь было.

Шли дни, и смущавшие его прежде бессвязные звуки, издаваемые другими людьми, понемногу превращались в полуосмысленные слова. Новичок все еще дичился людей, однако разглядывал их украдкой и как-то, сравнив их одежду с той, которую получил от Гретхет, пришел к выводу, что он мужского пола. Хоть какая-то надежная истина среди той трясины неопределенности, в которой он погряз.

Вторым открытием было то, что он никому здесь не нужен.

Несмотря на неспособность понять или хотя бы наполовину догадаться, о чем говорят окружающие, несчастный юноша легко чувствовал их презрение и ненависть. Он залезал в угол за печкой и сжимался в комок, превращаясь в жалкую кучку тряпок и костей, когда дети шипели и плевали на него. Они брезговали прикасаться к столь отвратительному созданию, иначе ему наверняка пришлось бы снести больше обидных щипков, чем любой из ребят получал от своих товарищей. Мужчины и женщины обычно игнорировали его, а если замечали, то принимались отчитывать Гретхет, которая выглядела абсолютно безучастной. Иногда, как бы в свое оправдание, она показывала волосы чужака, и это в чем-то их убеждало.

Причина этого явления оставалась для юноши загадкой. Возможно, старуха просто упряма, никто не мог сбить ее с толку. Так или иначе, хрупкий найденыш не обманывался: спасительница ни капли не любила его. Да, ее огрубелое сердце было по-своему добрым, но он видел также, что за любым поступком старухи стояло одно: личная выгода. Стать эгоистом, как быстро понял юноша, было единственным способом здесь выжить.