Гарри Поттер и новая семья. Последний курс (СИ) - "DVolk67" - Страница 39

— И судя по тому, что написано в «Волховании», они нашли то, что искали, — сказал Гарри.

— Да, — кивнула Элин. — Но дальше происходит что-то непонятное. Все источники сходятся в том, что способ Герпия оказался столь ужасен, что Годелот отказался его использовать. Это при том, что Годелот «ради всеобщего блага» готов был пойти на действительно ужасные вещи...

Гарри вспомнил описанный в «Волховании» ритуал принесения в жертву семимесячного плода, извлеченного из чрева еще живой матери, и содрогнулся.

— Теперь-то я понимаю, почему Годелот отказался от создания крестража, — продолжала Элин. — Ведь все, что он делал до того, затрагивало только телесную оболочку, которая, в сущности, не что иное, как временное обиталище души. Ну, подумаешь, запытал кого-то до смерти, так ведь исключительно из благих намерений, и вообще, жертва сама виновата, а если вдруг вышла ошибка — не важно, Господь разберется и душа мученика сразу попадет в рай!

А вот крестраж — это уже другое дело. Вероятно, Годелот полагал, что раз душа, в отличие от тела, бессмертна, то и расколоть ее — пойти против Божьего замысла и лишиться вечной жизни. И поэтому он не только отказался от создания крестража, но даже не стал писать о нем в «Волховании», дабы не соблазнять менее крепких в вере читателей...

К сожалению для себя, Годелот не учел, что Геревард не разделял его взгляды. Скорее даже наоборот, если Годелот — пример крайнего религиозного фанатизма, то Геревард — пример того, к чему в ту эпоху могло привести полное отрицание веры. Он уже додумался до идеи «если Бога нет, то всё дозволено», но еще не дошел до того, что мораль и нравственность могут существовать и вне религии, как внутреннее убеждение человека... эм-м-м... Что-то меня опять в сторону заносит.

В общем, Геревард взбунтовался против отца и обманом отнял у него волшебную палочку. Но по какой-то причине он не убил Годелота, а заточил в подземелье без пищи и воды. Ни один писатель не мог понять, зачем он это сделал — это слишком по-магловски, у темных волшебников есть масса других способов обеспечить врагу медленную и мучительную смерть.

— Ты думаешь, он сделал отца своим крестражем? — спросил Гарри.

Элин кивнула.

— Видимо, он решил посмотреть, что произойдет, если сделать крестраж из живого человека, — сказала она. — Но если это был эксперимент, то не очень удачный, во всяком случае, после того как Гереварда победили в первый раз, он больше не возрождался. То ли потому, что некому было создать для него новое тело, то ли по какой-то другой причине... Известно только, что спустя много лет Самсон Уиблин предъявил Визенгамоту и Совету волшебников «неопровержимые доказательства смерти Годелота и Гереварда». Собственно, от Самсона и стало известно, что Годелот содержался в заключении, но какие-либо подробности он сообщать отказался.

— Ну и хорошо, — удовлетворенно кивнула Гермиона. — Если Годелот мертв, значит, и крестраж Гереварда в нем разрушен, и нам не надо беспокоиться еще об одном бессмертном духе. Нам и одного Тома Риддла более чем достаточно.

Последние слова заставили Гарри очень серьезно задуматься.

— Луна, ты не могла бы сделать мне одолжение?

— Конечно, Гарри, все что угодно.

— Посмотри, пожалуйста, мой шрам.

— Хочешь поиграть в доктора?

— Нет, я... Ай, что ты делаешь... Ну, Луна, я серьезно... щекотно же... Ох... Луна, ну не здесь же!

— А где?

— Луна, я серьезно! Посмотри на мой шрам так, как ты умеешь. Ты не видишь в нем ничего странного?

— Нет. А что в нем может быть особенного? Это же просто шрам от проклятия.

— В нем нет ничего похожего на дневник Тома и на медальон Слизерина?

— Вроде бы нет... Ой. Ты думаешь, что когда Том оставил этот шрам...

— Я думаю, во мне оказалось что-то от него. Что-то очень плохое. Прости, я не могу сказать больше... пока не могу.

— Я поняла. Дай-ка я еще раз посмотрю.

...

— Нет, Гарри, в твоем шраме ничего такого нет.

— Слава богу!

— Оно в тебе самом.

— Что?

— Ну как тебе объяснить... Понимаешь, в дневнике и в медальоне было семечко, сверху которого сидел ужастик. В дневнике — большущий наргл, который сосал силы из того, кто в нем пишет, в медальоне — паук, который тянул в свою паутину всех, кто рядом. В тебе нет ни наргла, ни паука, но семечко есть. Правда, очень маленькое и уже проросшее, его вообще не видно, если специально не искать. Помнишь, при нашей первой встрече я сказала, что у тебя два шептугля, черный и белый, причем черный все время спит? Я так видела твое семечко, только тогда я еще не понимала, что именно вижу. А теперь, когда ты сказал...

— Я понял. Луна, пожалуйста, не говори никому, хорошо? Ни Элин с Гермионой, ни своему папе, ни Дамблдору, если он вдруг спросит. Вообще никому. Пусть это будет только наш секрет.

— Ты боишься, что семечко сделает тебя плохим? Не нужно, Гарри. Ты ведь хороший, и ты намного сильнее Тома и всех его семечек, сколько бы их ни было.

— Я боюсь другого.... Пообещай, Луна.

— Хорошо, Гарри. Если ты так хочешь, то я обещаю.

31 октября 1995 года

Если бы Долорес Амбридж сказали, что у нее есть что-то общее с Гарри Олсеном и его друзьями, она, вероятно, крайне удивилась бы. Тем не менее, это было именно так: они все просто ненавидели Хэллоуин.

Гарри не любил этот праздник потому, что в этот день он стал сиротой. Элин не любила Хэллоуин потому, что тридцать первого октября непременно происходила какая-нибудь пакость, а еще потому, что ненавидела тыквенный пирог, тыквенный сок и вообще все тыквенное, кроме семечек. Гермиона не любила Хэллоуин потому, что он отвлекал от учебы, ну и просто за компанию с друзьями.

Профессор Амбридж ненавидела Хэллоуин по гораздо более уважительной причине: она ненавидела детей, а поскольку детям обычно нравился Хэллоуин, она ненавидела и этот праздник тоже. По той же причине Долорес Амбридж ненавидела Рождество, мороженое, щенков, зоопарк и клоунов. Исключением из правила были котята, но Долорес позволяла себе поблажку только в отношении тех представителей кошачьих, что были нарисованы на фарфоре. Завести себе живого кота ей и в голову бы не пришло.

Отчасти по этой причине Амбридж выбрала утро тридцать первого октября для того, чтобы объявить о новой инициативе Министерства. Конечно, дети, скорее всего, мало что поймут, но по крайней мере взрослые (и особенно один конкретный взрослый с длинной бородой) наверняка оценят красоту момента.

— Кхе-кхе.

Это тоже было особое искусство — кашлянуть так, чтобы тебя услышали на противоположном конце зала, и Долорес Амбридж овладела им в совершенстве.

— Уважаемые коллеги, дорогие дети, я рада сообщить вам приятную новость, — сказала она. — Министерство магии, проявляя заботу о вашем благополучии и стремясь к процветанию нашей любимой школы, назначило меня генеральным инспектором Хогвартса и поручило проверить качество работы преподавателей. Я буду выставлять оценки профессорам, хи-хикс, разве это не мило?

Амбридж очаровательно улыбнулась и повернулась к профессорскому столу, чтобы оценить произведенный эффект. Профессор Хагрид под ее взглядом вздрогнул и опрокинул полный тыквенного сока кубок прямо на профессора Граббли-Дёрг. Профессор Макгонагалл смотрела на Амбридж с плохо скрываемым возмущением, а Блэк, судя по выражению лица, готов был убить генерального инспектора прямо тут на месте. Профессор Дамблдор, как всегда, добродушно улыбался и кивал. Лицо профессора Снейпа выражало мрачное удовлетворение (первый кандидат в союзники — отметила Амбридж). Прочие профессора выглядели скорее удивленными, чем возмущенными или испуганными. Что ж, если они не будут пытаться ей мешать, то пусть работают.

Амбридж снова повернулась к Большому залу и нахмурилась. Нет, она вовсе не ожидала, что дети поймут смысл сказанного, но все же рассчитывала на какое-то внимание к своей персоне. За столами же царило какое-то нездоровое оживление, часть учеников столпилась вокруг дальних концов факультетских столов, другие, вытянув шеи, внимательно прислушивались и пытались рассмотреть то, что было скрыто спинами впереди стоящих.