Дунай в огне. Прага зовет
(Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 83

— Мамо, а консервы? — напомнил Вилем.

Женщина смутилась.

— Мне казалось неудобным угощать гостей их же консервами: ведь вы получали их с русских складов.

— Давай, мамо: они не взыщут, — успокаивал Вилем.

Беседа за столом была оживленной.

Мать Гайного с виду молодая к еще сильная женщина, но уже поседевшая и с усталым лицом. Много горя привелось перенести ей за время отсутствия сына. Рассказывала она просто, без всякой аффектации, как человек, умеющий сдерживаться, и в то же время с той скрытой внутренней силой, которая всегда и наверно действует на чувства слушателя. Муж ее — художник — был без памяти влюблен в искусство. Его особо интересовали произведения, выражающие идею справедливой силы. Он собирал их копии и репродукции, составлял альбомы, коллекционировал скульптуры, копирующие выдающиеся произведения великих мастеров. Во время одного из обысков гитлеровские палачи вели себя особенно нагло, так что многое перепортили. Густав, так звали мужа, раскричался, и его забрали. После побоев в застенке старика выпустили, но он не мог поправиться и умер. Вздохнув, женщина отпила глоток чаю и продолжала дальше. Сестра Вилема уехала в Пльзень, там и жила и работала в подполье, а в Прагу приезжала изредка и тайно. Сегодня парад, и она будет дома. А вот младшего сына не уберегла. Как он погиб? Женщина покачала головой. Вспомнить, так сердце разрывается. Его звали Яном, а дома запросто — Яником. Он все с Вилемом просился в Россию. Не отпустили, молод, боялись: ему четырнадцать было. И, конечно, хуже сделали. Он и тут не остался без дела: листовки расклеивал. Схватили. Как мучили, — только он сам знает. А смолчал. Никого не выдал. Потом вызвали ее и показали на обезображенный труп. «Знаешь кто?» — спросил палач. Она покачала головой, не знаю. «Это и есть твой сын! Бери и всем расскажи, с каждым коммунистом будет вот так же!» Она не упала в обморок, и не вскрикнула даже, только ноги подкосились сами собой, и она рухнула на его распростертое тело. Руки сразу окрасились яниковой кровью. Не помня себя, она показала фашисту руку и сказала: вот она, кровь сына, ее ничем не смыть! Наклонилась, подняла родненького и понесла, не помня себя понесла!

Мать! Есть ли что на свете сильнее счастья и горя матери! Андрей встал из-за стола и остановился у высокой полочки, на которой стояли еще уцелевшие и сохранившиеся скульптуры отца Вилема. Это известные миниатюры-копии, сделанные с великих творений Микеланджело. Вот его «Мадонна с младенцем». Ни по каким фотографиям невозможно представить ее силы. Мадонна — это не божья, а человеческая мать, и ребенок ее — не небесного происхождения, а настоящий, земной. Мать спокойна и счастлива, она кормит малыша, и радость материнства придает ее лицу выражение высокого благородства. В нем и гордость за сына, и физическое блаженство, и тень нежной улыбки, и забота о сильном. Вот так же и наши советские и вместе с ними чешские, румынские, польские — матери всего света кормили и растили своих детей. А скольких из них загубили фашистские палачи! Как же велика и возвышенна сила, уничтожившая это чудовище и спасшая человеческую цивилизацию!

Андрей перевел взгляд на другую скульптуру-миниатюру, тоже с работы Микеланджело. Это «Давид». Библейская легенда рассказывает о юноше, который смело вышел на поединок с великаном Голиафом и «с божьей помощью» уложил его камнем из своей пращи. Но в скульптуре совсем не чувствуется ничего божественного. Фигура юноши, лишь слегка опирающаяся на правую ногу, готова к быстрому и решительному усилию. Голова чуть наклонена вперед, и в ее движении искусно передано упрямство, собранность и воля. Лишенное злобности, его упрямство как бы вырастает из естественной, как дыхание, веры в свои силы. Мускулы еще расслаблены, и великий художник удивительно верно схватывает тот самый мгновенный покой, за которым следует взрыв всех сил.

Герой-одиночка в бою с великаном! Что ж, честь и слава ему, его мужеству и силе. Только в наше время этой силы мало. Разве она заменит силу коллектива, массы. Будь Яник героем-одиночкой погиб бы и все. Но он был малой частицей коллектива-гиганта, в котором и советские люди, и патриоты других стран, поднявшиеся на борьбу с фашизмом. И кто бы ни пал в этом бою, коллектив-гигант живет и борется, он наверняка побеждает.

— Честь праци, пане полковник! — услышал Андрей за спиной приятный женский голос и мгновенно обернулся. Перед ним молодая чешка с твердым взглядом карих глаз, резко очерченным красным ртом. Она очень красива, смелая и гордая девушка, так что увлеченный своими мыслями, Жаров не сразу опомнился и повернувшись:

— Честь праци! — повторила она, ласково смеясь и протягивая ему руку. — Власта Гайная.

— Здравствуйте, Власта, — ответил Жаров, пожимая руку. — Я засмотрелся на скульптуры и не слышал, как вошли вы. С приездом!

— Благодарю. Однако вас так увлек Микеланджело, что вы ничего не замечаете…

Андрей рассказал о своих мыслях.

— Вы правы, правы, как и все советские люди, брат Вилем просто влюблен в вас, впрочем, не один Вилем, — поправилась Власта, — а все чехи и чешки влюблены, как в старшего, опытного и умного брата, у которого все хочется перенимать.

— Против фашизма, — сказал Евжен Траян, не спуская с Власты влюбленных глаз, — я признаю только одно оружие, которое стреляет.

— Есть сила и более могущественная, — спокойно возразил Березин, слегка отодвигая от стола свой стул.

— Это какая?

— Сила справедливости и чести — наше могущественнейшее оружие: без нее немыслима теперь никакая победа.

— Чехи в 1938 году были очень справедливы, однако они не победили, — не сдавался поручик.

— Они победили, когда пошли по правильному пути, победили с помощью советских людей.

— С помощью их оружия все-таки…

— Да, но не только. В наше время, когда война вовлекает в борьбу огромные массы, идейное, духовное оружие — величайшая сила. Без нее, учит Ленин, нельзя победить. Как молодому офицеру новой демократической армии, вам нельзя забывать об этом. Вот так, брат мой, — Григорий дружески тронул его за локоть, — подумайте об этом.

— Евжен, не спорить, сразу нахмурилась Власта, но, тут же улыбнувшись, добавила: — Не прав — сдавайся: это признак силы и мужества.

— Я готов был отступиться, Власта, и без твоего приказа, — произнес Евжен, — я слишком уважаю майора, чтоб не поверить ему.

— То-то!.. — ласково погрозила она ему пальчиком.

Андрей взглянул на часы: пора ехать.

Офицеры тепло распрощались, обещая друг другу завтра встретиться в гостинице «Алькрон».

Глава двадцатая

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Власта, она очень походит на ласточку: маленькая, гибкая, стремительная. Легкое платье ладно облегает ее тонкий стан. Черные волнистые волосы, перехваченные лентой, свободно откинуты назад. Особая же прелесть в ее лице, в темных блестящих глазах, которым чуть надломленные брови придают неуловимый оттенок наивности, задора и властности одновременно. И ко всему у нее фейерверочный темперамент.

— Ну, как ты можешь, как! — наскакивала она на Евжена, вздумавшего было отстаивать свою неправоту. — Ошибся — уступи: упрямство — ненадежный щит слабых, — и горячо споря с ним, девушка беспрестанно обращалась за поддержкой к Березину, авторитет которого одинаково непререкаем для обоих.

«Умна и красива, — с удовольствием подумал Максим Якорев, с интересом присматриваясь к чешке, — да и упорна, эта спуску не даст!» Он сравнивал ее с своей Олей, что сидела сейчас рядом, и находил в них много общего, только черноволосая Власта, привыкшая командовать (она возглавляла партизанскую группу), была более резкой, а белокурая Оля выглядела нежнее и ласковее, хотя ее порывистость временами оказывалась столь упорной, что Максиму приходилось во всем уступать девушке. Сейчас же она просто светилась радостью и не скрывала, как соскучилась по Максиму. Еще бы! Она не видела его с злополучных витановских событий, когда он на руках принес се в санчасть, всю израненную и истекавшую кровью.