Дунай в огне. Прага зовет
(Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 82

Жаров залюбовался. Памятник просто символичен. Прага тоже была смертельно раненой и истекала кровью. Еще немного, ее совсем бы искалечили фашистские варвары, но вовремя пришли друзья и отсекли палаческую руку, они вдохнули жизнь, и смертельно раненый город-воин уже дышит вольно и свободно. Сейчас он ничем не напоминает о беспомощности и смерти, у него только одно движение: в бой, в жизнь!

И в самом деле, куда ни взгляни, гремит и ликует Злата Прага. По улицам города ни пройти, ни проехать без того, чтобы тебя десятки раз не остановили с вопросом, не предложили возможно необходимую помощь, не выразили сердечного слова привета. А уж остановив, непременно пожмут руки, восторженно улыбнутся, если ты свободен, зазовут на квартиру и станут угощать, о всем расспрашивать и рассказывать сами. Ты не знаешь дороги — они рады тебе помочь и напрашиваются в провожатые. Искристое солнце слепит глаза, и ты достаешь платок — несколько человек разом протягивают тебе свои темные или розово-дымчатые очки, какие тут носят очень многие. Не подумай отказаться: это невозможно. Люди влюбленно смотрят тебе в глаза, они мгновенно выполняют твое любое желание, и вместе с тем они нисколько не подобострастны: смелый, мужественный и независимый народ!

Могучим живым потоком машину Жарова вынесло в шумное людское озеро Вацлавской площади и прибило к тяжеловато торжественному всаднику с копьем. Ее сразу окружили чехи:

— Вам куда? Хотите поможем? — наперебой предлагали они офицерам, которые спешили на митинг-парад чехословацкого войска. Молодой шустрый чех в больших дымчатых очках охотно вызвался в провожатые. Снова и снова замелькали каштановые бульвары и площади, каменная летопись которых напоминает о большой и бурной жизни: готические башни, фасады ренессанса, барочные статуи.

— Як вам се ту либи?[34] — спросил чех-проводник.

— Очень, очень нравится! — без всякого преувеличения за всех ответил Жаров.

Мимо несли яркое полотнище с надписью: «Се Совецким Свазем на вьечны часы!»[35]

— А нигды инак! Никогда иначе! — произнес юноша по-чешски и по-русски.

— Вы знаете русский? — спросил Березин.

— Мало, будем изучать, как язык прогресса, — ответил чех.

Всюду без конца живой человеческий поток, устремленный к центру, где бушевало тысячеголосое людское море, расцвеченное флагами и знаменами, полотнищами лозунгов, огневыми красками национальных костюмов. Чудный майский воздух звенел песнями радости и музыкой гимнов и маршей.

Оставив машину, офицеры пробились на Староместскую площадь, где величественно возвышалась аскетически строгая, черная фигура Яна Гуса, обращенная лицом к Тинскому костелу с его поразительными легкими архитектурными линиями. Мужчины и женщины в живописных национальных костюмах: моравцы в своих зеленых альпийских курточках, обшитых медными пуговицами; коренастые словаки в костюмах из белой шерсти, с пастушескими топориками-посохами в руках, рослые чехи из ближайших к Праге деревень в расшитых кожушках. Все жители столицы тоже во всем лучшем и праздничном, девушки в венках и многоцветных лентах, дети, облепившие весь памятник Яну Гусу, с маками в руках. Рабочий и крестьянский люд заполнил всю площадь, все прилегающие к ней улицы, балконы выходящих на нее домов, гроздьями повис на деревьях.

Мимо правительственной трибуны шли колонны чехословацкого войска, у которого славный боевой путь от Днепра до Влтавы. Вот оно, молодое детище новой демократической армии! Стройные ряды проходят мимо, и нет конца лозунгам привета и одобрения, которые звучат то по-чешски, то по-словацки, то по-русски.

— Хорошо идут! — порадовался Жаров.

— Еще бы! — согласился Григорий. — Родная сестра нашей армии.

— Славная сестричка! — и Андрей пристально вглядывался в ряды колонн, отыскивая знакомых, но пока никого не видно.

На низкой трибуне скорее всего замечаешь Клемента Готвальда, он бодр и возбужден, много шутит, и смеется, восхищенно следит за колоннами, шагающими мимо трибуны, и время от времени бросает людям жгучие и пламенные слова, вызывающие самый горячий отклик в их сердцах.

— Смотри, — указал Березин, — видишь кто?

— Гайный! — вскрикнул Жаров от удивления, хотя давно искал его среди участников парада, и когда колонна поравнялась, офицер громко и отчетливо крикнул:

— Капитан Гайный! — и приветственно замахал рукою.

На них смотрели и радостно улыбались чехи и чешки.

— Честь труду! — крикнул в ответ Вилем. — Ать жие Руда Армада!

Поручика Вацлава Конту они не увидели. Убит или ранен? Зато как только пошли танки, Жаров первым увидел светловолосую в пилотке голову Евжена Траяна, высунувшегося из открытого люка.

— Траян, Траян! Ать жие Чехословенска Армада!

— Ать жие Москва! — обернувшись, крикнул Траян.

Долго гремит и ликует древняя Прага, празднуя победу и свое освобождение. Когда пришли Вилем Гайный и Евжен Траян, офицеры горячо обнялись и расцеловались на глазах у сотен людей. Да, Вацлав Конта ранен и лежит в одном из пражских госпиталей.

Офицеры направились к машинам. По пути на свою квартиру, Вилем долго кружил по городу, стремясь показать наиболее достопримечательные места родной столицы. Жаров и Березин залюбовались Карловым мостом, с которого чудесный вид на замок. Полукилометровый мост построен еще в четырнадцатом веке и украшен тридцатью статуями, каждая из которых совершенное произведение искусства. Машина проходит через старинный аристократический квартал Мала Страна, застроенный церквами и монастырями, шикарными особняками и дворцами старой знати. К северу отсюда другой квартал Бубенеч с виллами и садами пражских буржуа.

— Людей этой Праги мы не видели и не слышали, — кивнул Березин на особняки чехословацкой буржуазии.

— Да она чуть не вся продалась немцам или заокеанским заправилам, — сердито ответил Гайный. — Ее сейчас не услышишь: засела в норы и роет под землей…

Вилем пригласил взглянуть теперь на рабочие кварталы столицы. Повернув на Высочаны, машина по дороге на несколько минут остановилась у сильно разбитого бомбами предприятия.

— Пока они работали на немцев, — указал на поверженные корпуса Вилем, — американцы их не трогали, а перед самым вашим вступлением в город, взяли и разбомбили.

— Союзнички, называется! — возмутился Березин.

У заводских развалин Вилем неожиданно встретил знакомого. Это Йозеф Вайда, друг и товарищ их семьи. Будучи социал-демократом, уговаривал Вилема и его друзей сдать оружие. А потом сам строил баррикады и бился с немцами, и уже коммунист. Видите, как жизнь учит.

— Спасибо вашим, — проникновенно сказал Вайда, — запоздай они немного, конец бы и нам, и Праге.

Он говорил только по-чешски, и все, что неясно и непонятно, переводил Гайный или Траян. Вилем забрал Вайду с собой в машину.

Наконец, и Высочаны. Они тянулись сплошной и однообразной стеной. Ни деревьев, ни зелени. На всех домах слой многолетней пыли и копоти. Живут скученно, без всяких самых элементарных удобств. Всюду ветхие хибарки, где ютится рабочий люд. Трущобы и только.

Да, вот они, рабочие жилища красавицы Праги!

— Станем хозяевами, — сказал Вайда, — уйдем в город. А тут — тут все надо строить заново.

Вилем повез офицеров в Летенские сады, раскинувшиеся на высоких холмах над Влтавой. Это любимое место отдыха пражан. Справа возвышаются Градчаны, как зовут здесь пражский тысячелетний кремль, а прямо перед ним во всей своей красе стобашенная Прага. Всюду опрокинутые орудия Шернера, из которых его головорезы собирались расстрелять восставшую Прагу, чтобы сравнять с землей ее дворцы и башни, ее фабрики и заводы. К счастью, не успели.

Квартира Гайного в одном из небольших переулков в Нове место. Офицеры приехали уже к вечеру, и мать Вилема встретила их радушно. Все с удовольствием сели за чай, к которому подан суррогатный хлеб с кисловатым повидло.