Туманы Серенгети (ЛП) - Аттэр Лейла - Страница 35

Бахати хватило приличия сделать вид, что ему немного стыдно.

— Кто-нибудь хочет завтракать?

Он бросился прочь, не дожидаясь ответа.

К тому времени, когда я спустилась вниз, он приготовил кофе и помогал Джеку загружать машину.

— С тобой всё будет хорошо? — спросил Джек Гому, когда она вышла нас проводить.

— Всё будет прекрасно. И со Схоластикой тоже.

Она была не из тех людей, кого обнимают или целуют на прощание.

— Вот о ком я беспокоюсь, — она наклонила голову к Бахати.

— Что ты имеешь в виду? — сказал он. — Никто здесь не принимает меня всерьёз. Вот почему я…

Джек завёл машину, заглушая остальную часть его комментариев.

— Пока, Гома, — я помахала рукой, когда мы выехали из гаража. — Пока, осел Кихот.

В то утро облака висели низко, скрывая следы пыли, которую мы оставили за собой. Мы проехали прибрежные леса и лесистые холмы с возвышающимися термитниками. Обычно пейзаж превращался в сухой и коричневый, с небольшим количеством неряшливых кустов. Затем дорога стала петлять сквозь Великую Рифтовую долину, предлагая потрясающие виды, от которых у меня перехватило дыхание. Эта обширная впадина в земной коре простирается от Ближнего Востока на севере до Мозамбика на юге. Это также наиболее существенная физическая деталь на планете, видимая из космоса. Проезжать вдоль неё, обнимать отвесные стены, которые я когда-то показывал на карте своим ученикам, было сюрреалистично. На горизонте, не очень далеко, ползли огромные грозовые тучи с пеленой дождя, такие широкие, словно бескрайнее море.

Когда мы подъехали, дождь простёрся над нами сильными диагональными полосами серого цвета. Стеклоочистители скрипели, работая в двойном темпе, но было невозможно разглядеть ничего больше, чем на несколько футов впереди.

— Нам придётся подождать, — Джек потянулся и выключил двигатель.

Мать-природа разыгралась не на шутку, стуча по крыше, оконным стеклам, двери, словно пытаясь размазать всё, как на шедеврах Моне. Это был день неизбежной влажности.

Настроение Джека изменилось, переходя в мрачное, как грозовое небо. Я почти не могла разобрать его слов в оглушительном рёве дождя.

— Она меня покидает, — сказал он.

— Кто тебя покидает?

Он не сводил глаз с окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу быстрыми, яростными ручейками.

— Лили, — он прижал ладонь к стеклу, в том месте, где были постепенно исчезающие шоколадные отпечатки с другой стороны. — Я теряю последнее, что осталось от неё.

Если муку можно было бы потрогать, то это можно было бы сделать в паузах между его словами.

— Мой ребенок там, под тем большим деревом. Я всегда смотрю на неё. Каждый раз, когда начинается дождь, я стою рядом с ней. Я думаю о её маленьком теле, пропитанном дождем, и не могу избавиться от мысли о том, что ей одиноко. Но сегодня меня там нет, и она меня покидает. Я теряю свою девочку.

Он медленно разваливался, его стены рушились кирпичик за кирпичиком, словно дом, в котором он жил, был сметен оползнем. Когда он заплакал, в этом была какая-то первобытность, агония, которая говорила о потери, открытой ране, которая была не обработана. Сначала всхлипы душили его, как будто он пытался удержать своё горе. Я не знала, насколько глубоко он похоронил его, но оно захлёстывало его волнами. Он сгорбился над рулём, его руки сжимались и разжимались, словно ища что-то, за что можно было бы ухватиться, чтобы его не засосал очередной всплеск боли.

— Джек, — сказала я. Но он был в своём собственном мире, потерянный для меня.

Он не останавливался, пока не выплакался, пока не позволил себе утонуть в этом, пока всё его тело не стало дрожать, от того, что его разрывало на части. Когда он, наконец, поднял голову, то представлял собой картину полного опустошения.

Впервые я была свидетелем того, как кто-то может излучать чистую силу из чистой боли. Иногда самая героическая вещь, которую мы можем сделать, — вступить в схватку с самим собой и просто появляться на другой стороне. Потому что это не просто одна битва. Мы делаем это снова и снова, пока мы дышим, пока живём.

Джек прижал лоб к окну, от его дыхания запотело стекло. Отпечатки пальцев Лили исчезли, смытые серебряными потоками, стекающими вниз по склонам долины. Над нами проплыли грозовые облака, и мир блестел от воды. Всё было влажным, скользким и обновленным. Прутья из мягкого люминесцентного света замерцали в лужах, когда сквозь дымку появилось солнце.

— Помнишь, когда ты сказала мне, что если я не смогу поговорить с Лили, я должен просто послушать? — сказал Джек.

— Я не осознавала, что ты никогда не отпускал её до этого момента…

— Я слушаю, — он указал на другую сторону долины.

Там, на графитовом горизонте, через всё размытое небо повисла мягкая цветная дуга.

— Радуга.

— Лили любила радугу. Всё было радужным. Её пачка, брелок, носки, карандаши… — Он прервался, словно заново открывая её красоту в новорожденном свете.

— Я сказал ей танцевать как буря. И это именно то, что она сделала. Она привлекла моё внимание. Всё это время я искал её в неправильных местах — под дождем, громом и молнией. И всё это время… вот она, прячется в радугах.

Мы сидели в молчании, являясь свидетелями чуда солнца, дождя и цвета. Затем Джек глубоко вздохнул и завёл машину.

— Увидимся на другой стороне, малышка, — сказал он радуге на той стороне долины.

***

Деревня Маймоси расположилась у реки, на лугу, усыпанном баобабами. Лишённые листьев и фруктов, они тянулись в небо, как массы когтистых корней, выглядя так, будто они были посажены вверх ногами.

Маймоси был намного больше, чем я предполагала, с широкой дорогой, вдоль которой тянулись скромные палатки. Она было грязной от дождя, но это не останавливало всех от хлюпанья по округе в резиновых шлёпанцах. Женщины с бритыми головами выбирали фрукты и овощи, громко торгуясь о цене. Мясник в красной бейсбольной кепке вешал куски блестящей козлятины, окруженный стаей надеющихся на угощение собак. Тонкий дымок вырастал из горелок с древесным углём, пока продавцы варили чай с молоком и жарили хлеб мандази для своих клиентов (Прим. восточно-африканские пончики, которые обычно подают к кофе или к чаю).

Мы припарковались у реки и вышли. Женщины сидели на корточках, стирали одежду и вешали её сушиться на кусты терновника. Дети тащили домой ведра с водой, оставляя за собой следы мокрых брызг. Пастухи с ослами и крупным рогатым скотом ждали своей очереди, чтобы подойти к ручью.

— Бонго Флава! Бонго Флава! Идёмте, посмотрим! — нас окружила процессия из детей, стучащим по кастрюлям и сковородкам, — красивые дети, лица которых были серыми от пепла.

— Что такое Бонго Флава? — спросила я их.

Они посмотрели на меня, как будто у меня выросло две головы, и начали смеяться.

— Музыка! — объяснила одна из девочек. — Тебе понравится.

— Спасибо, но я здесь не для этого. — Я попыталась вырваться из клубка рук, когда они начали тащить меня вместе с ними. — Мы ищем Сумуни. Вы знаете Сумуни?

— Да! Приходите на Бонго Флава!

Я стрельнула в Джека вопросительным взглядом, когда они тащили меня мимо него.

— Мы должны это проверить, — сказал он. — Похоже, все дети идут туда, — он указал на круг из детей, уже сидящих перед импровизированной сценой. Она была похожа на боксёрский ринг с верёвкой, подвешенной на четырёх деревянных столбах. Вышел оркестр — трое детей с самодельными инструментами. У одного из них была перевернутая тыква, стоявшая в ведре с водой. Я предположила, что это барабан. Другой держал коробку из-под обуви с резиновыми лентами, обернутыми вокруг нее. Я не могла себе представить, для чего она нужна. Последний ребенок загремел двумя консервными банками, наполненными камнями, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Ньямаза! — сказала она.

В тишине, последовавшей за этим, на ринг вышла невысокая фигура, одетая в халат с капюшоном. На самом деле это было одеяло, подвязанное на талии поясом в цветочек, который выглядел так, будто его стащили с женского платья.