Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич - Страница 44

Естественно, все эти раздумья не вращались вокруг моего собственного «я». Они были связаны с моим поколением, с возможной ролью этого поколения в жизни страны. «Я» — всего лишь одно из действующих лиц на общественной сцене, представленной миллионами оставшихся в живых на фронте или прошедших сквозь трудные испытания тыла военного времени.

На войне мои сверстники насмерть бились за свободу и независимость своей Родины. В этой битве они утверждали и свою личную свободу, свою личную независимость. Не может быть Родина свободной, если ее граждане несвободны. Государство должно служить людям. Оно их слуга, а не наоборот. И это должен быть не лозунг, а повседневная, будничная практика государства.

Пройдя по многим странам, мое поколение могло сравнить жизнь своего народа с жизнью других народов. Было очевидно, что наш многонациональный советский народ достоин лучшей доли.

На каких исторических путях можно добиться прогресса, благополучия и общенародного счастья? Ответ для нашего поколения был однозначен — на путях социалистического развития.

Мы приняли исторический опыт предшествующих поколений. Но он в известной мере — перед величием свершенного народами нашей страны в годы Великой Отечественной войны на поле кровавых битв и в голодном героическом тылу — был отодвинут на второй план, а лики вождей тех времен потускнели. Время Великой Отечественной породило своих героев. Надо было сделать так, чтобы поколение Великой Отечественной стало реформатором страны — с учетом новых исторических реалий, собственного нравственного облика и высоких общественных устремлений.

Естественно, что для того, чтобы поколению встать во главе преобразований страны, предстояло сохранить и передать другим поколениям свой идейно-нравственный заряд, заразить весь многонациональный народ пафосом новых свершений, убедить в их исторической необходимости.

Однако на этом пути, рассуждал я, были очевидны три преграды.

Во-первых, поколение не должно было растерять под ударами жизненных обстоятельств то положительное, что оно приобрело в годы войны, а должно было встать над ними, быть их творцами.

Во-вторых, наше поколение в своей значительной части полегло на полях сражений. Вырубленное поколение. Оно стало небольшим слоем в народной толще и потому самой историей было призвано консолидироваться, но не уйти в себя, не погрязнуть в мелочах жизни. Передать свой опыт, надежды, устремления следом идущим поколениям, зажечь их своими идеями и тем самым приумножить свои ряды на пути дальнейших социалистических преобразований.

И, в-третьих, поколению необходимо было выпестовать и выдвинуть своих лидеров, политических вождей, твердо стоящих на единственно правильной позиции — политика должна быть нравственной. Если этого не произойдет, то делу социализма может быть нанесен урон.

Глава VI

ГОРИЗОНТЫ И ЛАБИРИНТЫ

Переход из здания НКВД на Лубянке в здание ЦК ВЛКСМ на Маросейке занял несколько минут, оба они расположены на одном московском пятачке.

После громады дома № 2 на Лубянке, где работали в основном мужчины — среднего и старшего возраста, внешне весьма степенные, помещение Цекомола показалось мне маленьким; здесь по коридорам сновали молодые люди — и, как мне показалось, все больше «слабого» пола. Да и посадили меня в комнате, где «сильный» пол представлял я один, что для меня было весьма непривычным, стеснительным.

Разглядывали они меня без всяких церемоний, в такой же манере и расспрашивали: кто я и зачем? Поводили по комнатам второго этажа, где размещался орготдел, познакомили с другими товарищами. А на первом партсобрании попросили рассказать о себе, и поподробнее. Мне было поручено готовить к секретариату ЦК ВЛКСМ апелляционные дела исключенных из комсомола. Это были в основном просьбы от юношей и девушек, остававшихся на временно оккупированной фашистскими войсками территории и исключенных из ВЛКСМ за те или иные виды связей с немецкими оккупационными войсками. Для меня, профессионального следователя, разбираться в апелляциях, конечно, не составляло труда. В подавляющем большинстве случаев оснований для исключения из комсомола не было. Местные комсомольские органы по неопытности, а нередко не утруждая себя тщательным разбирательством сложившихся обстоятельств, исключали юношей и девушек из комсомола. Секретариат ЦК обращал внимание комитетов комсомола на необходимость внимательного отношения к судьбам комсомольцев, попавших в оккупацию, — это была не вина их, а беда.

Вместе с другими, более опытными товарищами я стал, в том числе и в составе бригад ЦК ВКП(б), выезжать в командировки, где анализировал положение дел в комсомольских организациях, их связи с другими общественными организациями, влияние на молодежь, степень авторитета в ее среде. Побывал я в Красноярском крае, Татарии, Киеве, Новосибирске, Ставрополье и в других местах. Поездки обогащали меня знанием жизни, общественной практики.

В Новосибирске перед воротами городского рынка в тельняшках, с обнаженными культями ног сидели четыре матроса и под гитару пели наши фронтовые песни. Стоял трескучий мороз. Из их ртов валил пар. Но они пели так, что перехватывало горло, хотелось выть, кричать на весь белый свет — как же можно допустить такое, неужели у советской власти нет возможности помочь этим защитникам Отечества? Люди стояли стеной. Слушали. Вытирали слезы. Бросали медяки, скомканные рубли…

Я побежал в обком комсомола. Первым его секретарем был тогда Алексей Рапохин, с которым потом судьба надолго соединит меня. Рассказал об увиденном. Приехали на базар. Поговорили с матросами. Втащили их в автомобиль. Привезли в обком комсомола. В тот же день решили все дела с устройством их жизни — работой, местом проживания, медицинским обслуживанием. Матросы были наши ровесники, защитники Севастополя.

Уже после моего отъезда Алексей Рапохин провел бюро обкома комсомола с участием представителей партийных, советских и других общественных организаций, на котором были определены меры по оказанию помощи инвалидам — участникам Отечественной войны.

Душа русского человека так устроена, что он всегда на стороне обиженного, оскорбленного, страдающего. Ныне много говорят о милосердии как о чем-то забытом в народе, которое-де надо воскресить. Но, если приглядеться к тем, кто говорит, так это мелкота от политики. Они оскорбляют наш народ, ибо он никогда не забывал о милосердии. К тому же милосердие заключается не в подачках пятаков, а в умении государства оказывать подлинную помощь нуждающимся, не оскорбляя их личного достоинства.

Будучи с бригадой Центрального комитета партии в Костромской области на хлебозаготовках глубокой осенью 1946 года, я в Сусанинском районе увидел, что колхозники, не веря в возможность получить на заработанные трудодни достаточное количество зерна, чтобы безбедно прожить до нового урожая, уходили в лес и занимались там подсечным земледелием. Я спрашивал у руководителя нашей бригады, заместителя председателя Совета Министров РСФСР П.: зачем у колхозников «выгребается» почти все зерно?

«Указание такое, — отвечал он, — просили коммунисты Франции: хлеб поможет им победить на выборах».

«Что же это за политика, — думал я, — оставлять своих людей без хлеба ради возможной победы на выборах левых сил во Франции, при всем глубоком к ним уважении?!»

Каждая командировка учила меня. В Красноярском крае мы, работники ЦК комсомола, трудились бригадой. Между собой решили, что я выеду по Енисею в Туруханск, Курейку, а если успею, то и в Норильск. О поездке в те края просил и первый секретарь крайкома ВКП(б).

Какие дивные места проплыли мимо меня, подолгу не уходившему с палубы тихоходного грузопассажирского пароходика «Мария Ульянова»! Завидит капитан на берегу человека, гудком дает знать — мол, увидел, погоди — и начинает подгребать к нему. Все делалось просто, по-человечески, без всяких реверансов и подачек «в лапу». Так же, как и у нас на Волге. А чему удивляться: Сибирь ведь тоже русская земля. Ширь Енисея в нижнем течении поражала меня. Подчас не было видно его берегов… И тайга, тайга. Редко на берегу «станок» — селение.