Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри - Страница 38

— Ты уверен, именно «нам»? — вкрадчиво уточнил Кириамэ. — Или только тебе?

— Ёжик, я намеки скверно понимаю, а посередь ночи — особенно, — малость озлился царевич. — Вроде не первый день вместе живем, так что не юли, а спрашивай напрямую. Ты позарез хочешь знать, не мечтаю ли я затащить Гардиано на пуховую перинку. Порой — да, страсть как хочется. Аж поджилки трясутся и дух перехватывает. Думается, если б я или ты предложили ему малость позабавиться, он бы согласился. Да только совсем не потому, что якобы мы ему с первого взгляда запали в душу. А чтобы укрыться от одиночества. Хотя бы ненадолго и в чужой постели.

Ёширо поднял руку с колена, накрыл ладонью кисть царевича, успокаивая. Ладони у нихонского принца в любую жару оставались малость прохладными, с едва ощутимыми бугорками мозолей, натертыми рукоятью меча. В бессчетный раз Пересвет подумал, как ему посчастливилось — пусть его счастье кривобокое и странное, не такое, как у всех. С Кириамэ можно откровенно говорить обо всем на свете. Он поймет. С ним никогда не прискучит, как прискучила бы на третий год брака любая красотка, ставшая законной супругой. Что занимает женщин? Дети, наряды да сплетни. Нет, порой рождаются на свет такие девицы, как Жасмин или сестрица Славка, но разговор-то не про них…

Губы Ёширо всегда отдавали легким холодком — отчего поцелуй не обжигал, мгновенно сводя с ума, но словно бы затягивал в неспешный, неодолимый круговорот. Куда так легко соскользнуть, но почти невозможно выбраться, где прикосновения почти неуловимы — и слишком поздно сознаешь, что незаметно пришедшая из глубин волна накрыла тебя с головой и утянула за собой. В зыбкую, текучую, переливчатую синеву. Там, в глубине, забываются имена, приходит всеобъемлющее спокойствие и нет ни следа испепеляющего, сжигающего изнутри пекельного жара. Там ты обретаешь себя в обоюдном единении, а не теряешься посреди изнуряющего душного одиночества пустыни.

Глава 10. Странствие

Как и намеревался, царевич покинул Столь-град с третьими петухами и первыми лучами солнца, бледно окрасившими туманное небо в розовый и золотистый. Выспаться толком не удалось. Пересвету мнилось, он едва успел прикорнуть, как Ёширо безжалостно растолкал его, без малейшего снисхождения пихая твердым как деревяшка ребром ладони под ребра. Царевич кряхтел, ругался, пытался укрыться под одеялами и сулил оторвать сердечному другу все, что отрывается, а потом повтыкать обратно как на ум взбредет. Сущее же свинство, люди добрые — поначалу соблазнить, распалить и учинить бешеные скачки за уходящей луной, а потом гнать уставшего человека в дальнюю дорогу!

Однако, заметив тщательно собранные и увязанные дорожные сумы на столе, Пересвет малость застыдился и ворчать перестал. Сам-то он опосля бурных утех завалился дрыхнуть, а Ёжик, выходит, вообще глаз не сомкнул?

— Махать вслед платочком не стану, и не надейся, — сухо заявил нихонский принц. Вышвырнув зевающего до судороги в скулах Пересвета из постели, Ёширо сам занял угретое место и с наслаждением потянулся: — Будем надеяться, твой почтенный отец не пожелает спозаранку выяснить, где тебя носит. Сайонара [до свидания].

— Я, понимаешь, отправляюсь навстречу неведомым опасностям, — возмутился Пересвет, — и все, что ты можешь мне сказать, это короткое «до свидания»?

— Сказанного более чем достаточно, — утомленно отмахнулся Кириамэ. — Тебя ждет занимательная поездка, а мне предстоит изощренно лгать твоим родителям. Ах да, еще заботиться о твоем… нашем душевно неуравновешенном госте. Сгинь с глаз моих. Не дай встречным чудовищам убить себя… и не потеряй коня, не то по возвращении тебя прикончит Джанко, — он самым нахальным образом повернулся к царевичу черноволосым затылком.

— Чтоб тебе любимая тещинька пригрезилась, — буркнул Пересвет, взвалил на спину мешки и утопал на конюшни. Рыжий Буркей вел себя пристойно, за ночь никого не загрыз, при виде угрюмого царевича обрадованно закружил по деннику. Настроение у жеребца было игривое. Он долго и ловко увертывался от попыток сонного Пересвета накинуть узду, а, ощутив наваленное на спину седло, не придумал ничего лучше, как раздуть брюхо. Не выдержав, царевич похерил наставления ромалы и ткнул разрезвившееся дитя Арысь-поле кулаком под ребра. Буркей шумно выдохнул, Пересвет рывком затянул подпругу, закрепил сумы с дорожным скарбом и потянул жеребца к конюшенным воротам. Размышляя, почему Ёжик ни словечком не заикнулся против внезапной отлучки царевича и не попытался навязаться в сопровождающие. Неужто в глазах нихонца Пересвет наконец удостоился права на капелюшку самостоятельности? Или Ёширо рад-радешенек хоть пару дней побыть в одиночестве — а заодно лишний раз уязвить добрым словом ромейского гостя?

Поди угадай, что творится на уме у нихонской тайны со змеиной улыбочкой.

Отъехав на пару лучных перестрелов от городских стен, царевич придержал мелко рысившего Буркея. Свернул на первую попавшуюся тропку, спрыгнул из седла и полез в подсумки. Рассудив, что показывать на глазах у конюхов и прислуги коню позаимствованный в библиотеке чертеж земель Тридевятого царства — как-то малость чересчур.

— Смотри, нам надо добраться сюда, — Пересвет повел пальцем вдоль нарисованных синих жилок Молочной и Порубежной рек, миновав Уссольский волок. Чувствовал себя царевич при этом превесьма неловко и неуклюже, как если б левой рукой скреб за правым ухом. Что, если Джанко по извечной традиции ромалы жестоко подшутил над доверчивым и глуповатым царским сынком? Однако Буркей не порывался сжевать карту, а, навострив уши чуткими топориками, внимал. — Вот Плещеево озеро, вот река Березина, вот Синь-озеро. На Синь-озере вроде как стоит Буян-остров, хотя на чертеже он не отмечен. Понимаешь ли меня, клыкастый?

Жеребец захлестал себя хвостом по бокам, вроде как раннего слепня отгоняя.

— А, выбора-то все едино нет, — Пересвет взгромоздился обратно в седло, разобрал поводья. — Эх, дитя Арыси, что ж за масть-то у тебя такая пестрядная, не как у приличных коней? Не то сивый, не то бурый, не то вообще рыжий…

«Провели тебя, как последнего дурачка на ярмарке. Хоть Буркей и впрямь добрый конь, но в три дня нипочем в такую даль не домчится. Ну и ладно. Коли к вечеру пойму, что ничего толком не выходит, развернусь обратно».

Выбравшись на пустынную дорогу в рытвинах, колдобинах и поблескивающих голубизной неба осколках луж, Буркей гулко фыркнул и пошел, разгоняясь и не нуждаясь в понукании — сперва частой рысью, потом тяжким намётом. Пересвет, как оно и полагалось, склонился вперед, к конской шее. Жесткая грива с двух сторон хлестнула его по лицу. Копыта с хлюпаньем выбивали из мокрой земли четкий ритм, и в такт ему царевич привставал на стременах или опускался в седло. Бурый жеребец с соломенной гривой ничуть не уступал в резвости лучшим коням царских конюшен… и все ж никакому скакуну не под силу одолеть столько вёрст единым махом.

Но покамест конь привольно несся вперед, а Пересвет наслаждался бешеной скачкой. Влажным ветром, бьющим в лицо. Черными полями в белых пятнах тающего снега, сливающимися в единую грязно-серую ленту. Краем глаза царевич уловил ослепительно-золотой проблеск солнца на колокольном кресте — где-то за черноствольной рощицей по левую руку от дороги…

Солнечная искра высверкнула, дробясь в слезящихся от ветра глазах, пахнуло снежным холодом, и колокольня оказалась совсем не там, где стояла миг назад, но значительно дальше. Как будто отпрыгнула на добрый десяток верст и сгинула, блеснув на прощание. Да и медленно выкатывающееся на небосвод солнечное колесо рывком взмыло над ломаной линией горизонта.

Пересвет разинул рот — и тут же заплевался, закашлялся, избавляясь от липкой паутины конских волос. Буркей с дробным топотом пронесся по широкому мосту через Молочную, разминулся с двумя крестьянскими телегами. В лицо царевичу опять ударило стылым морозцем, а тракт обступили невесть откуда взявшиеся сосны.

— Тпррру! — Пересвет столь резко натянул поводья, что у недовольно взвизгнувшего жеребца аж голова назад запрокинулась. Четыре копыта прочертили в грязи длинные глубокие полосы. — А ну, стой!