Письма мертвой королеве (СИ) - Старк Джерри - Страница 36

Он ничего не смог сделать. Заварил кашу и предоставил действовать другим. И единственное хорошее, что с ним случилось за последнее время — это друзья. Настоящие.

Бальдр с рождения самоуверенно полагал своими друзьями всех окружающих. Ведь к нему все так хорошо относились. И дома, в Асгарде, и в Ванахейме, и в землях альвов. Ну, может, посмеивались слегка. Поддразнивали, сколь немужественное занятие он избрал себе, и на празднествах обязательно норовили нахлобучить на голову веночек — Бальдр не обижался, воспринимая такое отношение, как должное. Жил, пребывая в счастливом глуповатом неведении и бездеятельности. Вечный ребенок под бдительным присмотром любящей матушки.

От судьбы не уйдешь. Судьба, она такая: найдет тебя, схватит за шкирку и, словно нашкодившего кутенка, ткнет носом в собственную лужицу. Его затянувшееся детство завершилось. Повзрослевший мальчик жертвует свой деревянный меч на алтарь богов, девочка, ставшая девушкой, отдает богине домашнего очага кукол, а он — он сожжет свои письма к Хель. И признает, что единственными настоящими его друзьями стали отпрыски Локи. Маленькая стая, живущая по собственным законам, держащаяся сама по себе. Они сделали для него все, что могли, хотя никто их не просил и не заставлял. Даже не рассердились на него, когда в запале он предложил Фенриру разом покончить с этим балаганом. Один-единственный удар — и все!

— Я не могу, — ответил на это хмурый волкодлак. — То есть и мог бы… но не стану.

Вернувшаяся с высокого совета в Валаскьяльве белка принесла им весть о том, что на просьбу Бальдра будет отвечено решительным и бесповоротным отказом. Рассказала она и о задуманном Фригг чародействе, добавив, что провести подобный ритуал — это вам не пивка мимоходом отхлебнуть. Плетение столь могучих чар требует сил и занимает изрядно времени. Но, когда произнесут последние слова и начертают руны, будет уже ничего не изменить. С Фригг или Ньёрдом не поспоришь, против их воли не попрешь. Если Ньёрд запретит морским волнам принимать тебя, ты не утонешь, даже выпрыгнув из корабля посреди бушующего океана. Непременно подвернется лодка, бревно, неотмеченный на картах островок. Если на твое счастье поблизости не сыщется ни того, ни другого, из моря вынырнут девять Волн-русалок, дочерей Эгира, подхватят тебя и насильно доволокут до безопасных мест.

— Тогда убей меня, — предложил Бальдр… но Фенрир замотал головой. — Но почему? Это же все разрешит! Это же самый простой и легкий выход! Мы еще успеем, пока они будут ворожить, и…

— Уймись, — сказал Ёрмунганд, и Бальдр поперхнулся невысказанными словами. — Уймись и задумайся. Ты много не знаешь… впрочем, и он тоже не знает, — Ёрм кивнул в сторону прикусившего язык брата, — но догадывается. Представь, что он исполнит то, о чем ты просишь. Подумай, чем это будет выглядеть в глазах Одина и прочих асов. Убийством его любимого сына, совершенным чудовищем, невесть отчего до сих пор разгуливающим на свободе!

— Я могу составить запись о том, что Фенрир невиновен. Что он совершил это по моей просьбе! — Бальдру показалось, он отыскал достойный выход из положения.

— Если ты так торопишься свести счеты с жизнью, почему бы тебе не сделать это самому, не прибегая к посторонней помощи? — прищурил змеиные, бесстрастные глаза Ёрмунганд. — Ты никогда не задумывался о том, почему Один оставил нам жизнь? Как тебе предстоит стать заложником Асгарда, так и мы с рождения служим живым намёком. Всякий день и всякую ночь напоминая нашему отцу о том, что он должен держать свой неуемный нрав в узде, а не в меру говорливый язык — на привязи. Мы сидим тихо — его не трогают. Он сидит тихо — не трогают нас. Даже позволяют умеренные вольности и сумасбродства. Мы на цепях, и эти цепи в руках у Одина. Отец сказал: лучше уж золотые ошейники, чем смерть, и нам пришлось согласиться. Но если пройдет слух, что Фенрир поднял на тебя руку… а слух непременно пойдет… представь, что станется с нами. Может, мне и повезет ускользнуть. Но Фенрир ответит за все. Для начала у него отнимут телесные облики, — оборотень вздрогнул, скалясь, — и все, что ему останется — быть спящим и скованным до конца времен. В предвестии Рагнарёка Одину и его ближним вполне может взбрести в головы светлая мысль прикончить заодно и Лунного Волка. Так, на всякий случай. И все ради того, чтобы Хель, возможно, стала немного счастливее?

— Поначалу было так весело, — буркнул Фенрир. — Как увлекательная игра. Уговаривать вёльву, пробиваться через миры… разгадывать загадки, сражаться, спорить с Мимиром… но тягаться с Одином и высшими асами? С равным успехом можно грызть корни Иггдрасиля или кидаться на Стену Троллей в надежде проломить ее башкой. И… — он замешкался, не в силах подобрать нужных слов.

— Мы не желаем доставлять лишних неприятностей нашему отцу и его семье, — жестко завершил Ёрмунганд. — Если вёльва права и скоро все полетит кувырком, пусть нашим подарком ему станут несколько лет относительного покоя. Ты хороший парень, Бальдр, но на такое мы не пойдем. Прими свою судьбу. Будь стойким в испытания, вот и все, что тебе остается. В конце концов, твоя участь не так уж и дурна. От тебя требуется просто жить.

— Жить, ни во что не встревая, ни с кем не споря, ничего не совершая! — огрызнулся Бальдр. — Проще обернуться камнем и торчать где-нибудь под воротами Асгарда. А что, тихо и безопасно!

— Судьбу не выбирают, — пожал плечами Ёрм. — Думаешь, нам приятно признавать, что в мире есть силы, которым нам нечего противопоставить? По сравнению с которыми мы — всего лишь теленок, пытающийся бодаться с ясенем? А если уж говорить совсем начистоту…

— Это жутко, — перехватил недоговорённую фразу Фенрир. — Мы с рождения слышали пророчество о том, что Рагнарёк грядет. Жили в его зловещей тени. Но собственными руками приблизить конец мира? Увидеть, как все вокруг полыхнет огнем, и знать, что это целиком и полностью твоя вина? Знаешь, я как-то не готов. Когда-нибудь потом, когда весь Асгард и ты в том числе станете мне костью поперек горла — тогда я отведаю твою кровь на вкус. Тогда, но не теперь.

— Они все требуют, чтобы я перестал быть ребенком, — пробормотал Бальдр.

— Забудь о ней, — негромко и равнодушно посоветовал Ёрмунганд. — Заставь себя забыть. Будет трудно, но другого выхода нет.

— Как сумел забыть ты? — Бальдр вспомнил туманные и неясные слухи о том, что в жизни Великого Змея тоже некогда была женщина, то ли смертная, то ли дева-ваниар, с которой ему пришлось расстаться не по своей воле. — И сколько десятилетий тебе для этого понадобилось, если не секрет?

— Я ушел в океан, у которого нет памяти, — просто отозвался Ёрм. — Обретя покой и со временем поняв, что моя привязанность обернулась бы горем для нас обоих.

Нынешним утром по решению Бальдра они сожгли письма. Все до единого. Расчувствовавшаяся Рататоск пыталась уберечь парочку, твердя, что они пригодятся сказителям и историками будущего, но Бальдр был непреклонен. В огонь — значит, в огонь! Пусть горит, пусть полыхает, исходя дымом и пеплом.

— Я ухожу, — сказал Ёрмунганд, когда отполыхавший свое костер рассыпался кучкой углей и обуглившихся поленьев. — Хватит с меня прекрасного Асгарда. Хотя быть трактирщиком мне понравилось.

— Можно тебя проводить? — Рататоск шмыгнула носом.

— Конечно.

Навьючив на спину свой видавший виды дорожный мешок из шкуры дракона, Ёрм зашагал к побережью — по тропе меж высоких, начавших облетать зарослей ковыля и серебристой полыни. Фенрир, Рататоск и Бальдр тащились следом. Хотелось забраться куда-нибудь в глушь, обратиться малым зверьком, затаиться в норе, стать одним целым с желтеющими деревьями и вянущей травой. Ничего не знать, ни о чем не думать.

Невесть отчего Бальдр ожидал, что выйдя на береговой урез, Ёрмунганд сиганет головой вниз в серые с пенными барашками волны, на лету перевоплощаясь из мрачноватого парня в сверкающего чешуей огромного змея. Но оказалось, что в укромной бухточке пришвартована самая обычная лодка. Ёрм забрался в суденышко, такое хлипкое на вид, а Бальдр и Фенрир оттолкнули его от берега. Налетевший ветер захлопал поднимаемым на мачте косым парусом, старательно залатанным в нескольких местах. Ёрмунганд перебрался на корму, взялся за руль, и лодочка, поймав ветер, как по нитке потянулась к выходу из бухты, рассекая невысокие волны.