Бэтмен. Убийственная шутка - Фауст Криста - Страница 46

Его взгляд был одурманен, но на вид он казался приличнее его спутника. Странно, но он даже был чисто выбрит.

– Джокер сказал что-нибудь еще?

Он постарался скрыть гнев в голосе. Внушение страха лишь усложнило бы задачу.

– Он завел машину и сказал тем, что сидели сзади со стариком посередине: «В цирк», и укатил отсюда. Смех у него режет ухо, как железо по стеклу.

– Цирк, – прохрипел Бэтмен, поворачиваясь к своему транспорту. Старый заброшенный парк развлечений? Он казался идеальным фоном для театрального черного юмора Джокера.

Он подумал о Барбаре, которая боролась за жизнь в больнице. В конце концов, ее стойкость и сообразительность могут привести его к неуловимому мучителю. Он молча пообещал ей, что ее усилия не будут напрасными.

В этот момент ночной воздух прорезал бэтсигнал.

Буллок с полицейским в форме стояли на крыше рядом с горящим солнечным прожектором. Не выпуская изо рта окурок сигары, Буллок шагнул вперед. В кои-то веки он не сделал ни одного остроумного замечания, протягивая небольшой конверт. На нем была летучая мышь.

Бэтмен открыл конверт и извлек его содержимое.

34

Вагонетка с грохотом въехала в первые двери, оставив их в полной темноте. Затем она врезалась в другие двери, и Гордон наклонился, закрыв руками пульсирующую голову.

Гротескный карлик в пачке схватил его за плечо когтистыми руками, в то время как другой схватил его за потные волосы, одернув голову назад.

– Вверх, вверх! – произнесло существо ужасным голосом, похожим на детский. Над ними был огромный экран с крупным ухмылявшимся лицом Джокера.

– А-а-а, – сказал маньяк. – Выше нос, комиссар! Нечестно прятать глаза на поезде-призраке, старый вы трусливый кот!

Это не по-настоящему. Все не по-настоящему.

Было попеременно то темно, то ярко, по мере продвижения с перебоями мигали стробоскопы. С грохотом врываясь в другие двери, вверх и вниз по путям, они переходили из одной комнаты в другую, в каждой был свой гигантский экран. Все они показывали одно и то же изображение. Ненавистное лицо Джокера, повторенное сто раз. Гордон вцепился в тугие брезентовые ремни, пытаясь отвернуться, но экраны были повсюду. Разных форм, разных размеров, не было такого места, куда бы он не мог взглянуть, чтобы не заразиться этими злобными красными ухмылками.

– А, я знаю, – продолжал Джокер, – вы сбиты с толку. Вы боитесь. Да кто бы не испугался? Вы в адской ситуации. – По сравнению со стареющей звуковой системой, этот голос был куда ужаснее, он натягивал каждый нерв. – Но знаете, хотя жизнь – это миска вишен, а здесь – их косточки, навсегда запомните эту...

– Музыку, Сэм....

Что.?

Внезапно из ржавых старых динамиков, подключенных к маленькой тачке, и из невидимых динамиков, вмонтированных в стены, вырвался рев дребезжащей нескладной музыки. Звук был похож на нечто среднее между искаженной каллиопой и ксилофоном, по которому стучал ребенок. Он шел сразу со всех сторон. Объемный звук для проклятых.

Видеоизображение Джокера, бесконечно повторявшееся на пульсирующих стенах туннеля, внезапно приобрело аккуратную соломенную шляпу с зеленой и фиолетовой полосой. Он приподнял шляпу, как водевильный актер, и, к ужасу Гордона, запел:

Когда полон мир забот,

А в газетах грусть, тоска,

Изнасилования, голод и война,

Когда жизнь мне не мила,

Вот что делаю я следом,

Поделюсь с тобой секретом,

Улыбнуться сможет даже идиот...

Я трогаюсь рассу-у-удком,

Меня давят как жука,

Да, трогаюсь рассу-у-дком,

Ем ковер с пеной у рта.

Качка от перепадов высоты и резкий диссонанс фальшивой музыки все усиливали и усиливали мучения Гордона. Ремни натирали голую кожу, а ошейник едва давал дышать. Сердце колотилось о ребра, словно оно отчаянно пыталось вырваться из груди, и он поймал себя на том, что страстно желает просто потерять сознание. Но его разум не переставал метаться, глаза были широко раскрыты, они горели и не никак не желали закрываться.

Мистер, жизнь прекрасна, кстати,

В изоляции, в палате.

Ты разгонишь всю печаль и лень.

Обменяешь тьму и тлен

Ты на мягкость здешних стен

И укольчики два раза в день!

Зачем Джокер показывает ему этот непонятный бурлеск? И где Барбара?

Барбара!

Они ворвались в другую дверь. Не выпуская его волос из рук, похитители смотрели прямо перед собой немигающими глазами. Кошачий концерт продолжался. Теперь безумец танцевал вместе с другими уродами, извиваясь и выгибаясь в пародии на классический голливудский мюзикл.

Тронься рассу-у-удком,

Как жертва кислоты,

Или как луна-а-атик,

Проповедник братии.

Если люди вдруг

Тревожиться начнут,

Если бомба висит над головой

И дитя уже не дышит,

А тебя и не колышет,

Улыбайся и кивай, родной!

Мелькнула едва заметная вспышка, и на разных экранах вдоль туннеля замерцало размытое красно-белое изображение. Интуиция подсказывала Гордону, что на нем что-то важное и ужасающее, что ему нужно было увидеть, но как только его размытый взгляд сумел сконцентрироваться, оно переместилось на другой экран, оставив на своем месте крупный план ухмылявшегося Джокера.

Если тронулся рассу-у-удком,

Тебе просто наплевать...

И снова по экранам пронеслась ужасная, дерганая красно-белая вспышка, резкий контраст безумному номеру Джокера в стиле Басби Беркли. Это, что, была человеческая нога? Скрюченные пальцы в крови? Водопад липких, спутанных волос? Ему казалось, что на этом крайне важно сосредоточиться, но все образы то появлялись, то пропадали, сливаясь в какую-то невыносимую сенсорную перегрузку.

Человек ведь – гад тщеду-у-ушный,

А мир катит словно вспять!

Если больно внутри,

Ты в дурку приди,

Если жизнь с гнильем внутри...

Нервные, кровавые образы стали появляться чаще и, что ещё хуже, они как будто поднимались с экранов и летели к нему, как кадры с тянущимися к солнцу растениями на ускоренной перемотке. Теперь стало совершенно ясно, что это женские части тела. Все до подробностей.

Шаткая вагонетка ехала прямо к большой, дерганой проекции видеозаписи. Она была такого плохого качества, как будто ее изъяли с камеры безопасности на бензоколонке. В центре изображения находилось что- то, похожее на мертвое женское тело с неестественно расставленными ногами. Над ним склонилась темная фигура, знакомое белое лицо повернулось к камере.

Джокер.

Он продолжал напевать, пока его изображение на большом экране обнимало обнаженную, распростертую женщину, приподняв ее за плечи с ковра.

Это... это мой ковер?

Казалось, что туннель из дергавшихся, окровавленных частей женского тела смыкался вокруг него, каждая фотография была хуже предыдущей, но он не мог оторвать глаз от большого экрана посередине. На этих грубых статичных кадрах Джокер наклонил голову женщины к камере, он поднял её окровавленную руку и взмахнул ей, по его губам можно было прочесть слова:

СКАЖИ: «ПРИВЕТ, ПАПА!»

Это была Барбара.

Он больше не понимал, как кричал, мысленно или вслух, но ее имя эхом отдавалось в нем, как взрывная волна, разрушая все на своем пути.

Ты откинь все малоду-у-ушье

И с ума с нами сойди!

– С ума! – эхом вторил адский хор из уродов, похожих на детей, они цеплялись за него и визжали в уши. – С УМА! С УМА! С УМА!