Стальная метель - Бахшиев Юсуп - Страница 38

— Стой, — сказал судья. — Как звали судью в Алпане?

Ний вдруг забыл. То есть он помнил его имя, но сейчас почему-то не мог произнести — звуки застряли на кончике языка. «Судья Башар», — вдруг подсказал кто-то внутри.

— Судья Башар, — с облегчением повторил Ний.

— Башар… Понятно. А скажи-ка нам, обвиняемый вор, как ты проник в запертую клетку? И почему ты проник именно в ту клетку, где была птица, принадлежащая купцу Авзузу?

— Я плохо помню побег, о благочестивый. Потом, когда я упал с птицы, я сильно разбился и долго не помнил даже себя. Память до сих пор возвращается ко мне, но есть вещи, которые я никак не могу вспомнить. Я помню, что выбрался из ямы, используя свою ловкость и то, что стражи перепились вином. Я помню погоню, когда мне пришлось прятаться по самым тёмным уголкам города и рынка. Я помню, как вывел птицу и взобрался на неё. Но я совершенно не помню, как я оказался там, где стояли клетки, и почему выбрал именно эту клетку. Скорее всего потому, что она не была заперта на цепь…

— Ты лжёшь! — выкрикнул скрученный, за что тут же получил лёгкий удар плетью.

— Купец Авзуз, — сказал судья, — правду ли сказал подсудимый вор Ний, что ты его обвинил в колдовстве и жульничестве?

— Правду, благочестивый, — неохотно сказал скрученный.

— И много ли ты ему проиграл?

— Не помню. Но я никогда много не проигрываю, потому что никогда много не ставлю.

— На чём же основывалось твоё обвинение? Ты видел, как он производил колдовские действия над костями или неправильно переставлял зары?

— Нет, такого не было. Но он явно видел игру моими глазами и делал такие ходы, чтобы все мои замыслы обращались против меня!

— Таким образом, ты признаёшь, что проиграл обвиняемому Нию в зары и обвинил его в колдовстве и жульничестве, хотя только что прямо сказал, что он не жульничал?

— Но я!..

— Молчать. Итак, обвиняемый Ний. Хотя ты и действовал, спасая свою жизнь, но факта воровства не отрицаешь?

— Это так, благочестивый.

— И ты не похитил имущество обвинившего тебя, а просто схватил первое попавшееся?

— Я бы хотел сказать, что мстил обидчику, но увы — я просто не помню всех обстоятельств. Может быть, я и знал, что эта птица принадлежит ему… хотя откуда я мог это знать?

— Понятно. И куда же ты полетел?

— Куда понесла птица. Я не мог ею управлять, она была без седла и узды. Я мог просто держаться, чтобы не упасть.

— И где же ты оказался в результате?

— В окрестностях Тикра, благочестивый. Там меня подобрали и выходили добрые люди.

— Куда делась птица?

Ний задумался. Этот вопрос как-то ни разу не приходил ему в голову.

— Я не знаю, благочестивый. Те люди, которые меня подобрали, не упоминали при мне о ней. А сам я почему-то и не спрашивал. Я прожил без памяти несколько месяцев, и даже сейчас она вернулась ко мне не полностью…

— Ну что ж. Я поразмышляю ещё над тем, какое наказание тебе назначить. Это будет не смерть, но и легко ты не отделаешься. Так, теперь купец Авзуз. Ты признался в злонамеренной клевете и введении в заблуждение суда — более того, ты пытался с помощью суда убить своего обидчика, который всего-то выиграл у тебя ничтожную сумму денег. Наказание тебе будет таким: двести пятьдесят золотых штрафа и сорок плетей. И благодари всех богов, которым молишься, что ты совершил преступление не в нашем городе.

Ний увидел, как скрученный сначала покраснел, видно, желал что-то выкрикнуть, потом мгновенно побледнел. Он молча распластался на ковре, скребя пальцами. Спутники его распластались позади него.

— Увести всех, — сказал судья.

Ния взяли за плечи и поволокли обратно в тюрьму.

Прошло, наверное, два дня. В каменный мешок не проникал свет. Изредка тюремщик подсовывал под дверь миску каши и ненадолго ставил по ту сторону двери лампу. Лежак был деревянный, не покрытый ничем. В углу темницы была вонючая дыра, затыкаемая тяжёлой каменной пробкой на цепи. Ний радовался, что перед уходом из дома Никодима натянул на себя всю одежду — и свою, и подаренную хозяином…

Он предавался размышлениям, воспоминаниям — а более всего пытался найти в свой памяти ещё какие-то незаполненные дыры. Что значил, например, тот бег с факелом?.. Но сразу же накатывали тупость и сонливость, и мысли теряли силу. Тогда он засыпал, надеясь почерпнуть полезное из снов, но и сны были совершенно непонятные — вероятно, не его. И лишь однажды ему показалось, что сквозь туман и мрак он видит Ягмару, стоящую на высокой скале и машущую ему рукой — но это могла быть и не Ягмара…

Но, так или иначе, а время шло, и однажды его растолкали и, не связывая рук, куда-то повели.

Это была не та комната, где вершился суд, но здесь сидел судья в простой одежде из толстого шёлка — и с ним невысокий коренастый человек в белом шерстяном плаще, по виду грек. Он сидел в углу и читал небольшой пергамент. На вошедшего он не взглянул.

— Итак, уличённый и признавшийся вор Ний из Аркаима, мною решение относительно твоего наказания принято. Прими же его и ты…

Судья сделал паузу. Ний, опустив голову, молчал.

— Учитывая все обстоятельства, и отягчающие, и смягчающие, за твою вину тебе надлежит быть проданным в рабство на торгах сроком на пять лет. Или… — он снова замолчал, словно бы подбирая слова. — Или быть взятым в солдаты на тот же срок. Я даже готов предоставить тебе выбор.

Ний сглотнул.

— Собственно, выбора особого нет, благочестивый, — сказал грек, не поднимая глаз от пергамента. — Или он запишется сейчас солдатом, или я завтра куплю его на торгах. Просто в первом случае он будет получать жалование от царя, а во втором — только еду и одежду. Служба же будет одна и та же.

— Это меня уже не касается, Главк. Теперь говори ты, вор, — сказал судья.

— Я не могу выкупить себя сам? — спросил Ний. — Мне нужно только написать письмо в Тикр, и должную сумму пришлют — золотом или купеческой распиской.

— С Тикром нет никакого сообщения, — сказал судья. — А у меня нет денег кормить тебя годами. Город не согласится на это, и тебя так или иначе продадут с торгов, только на больший срок. Но тогда ты наверняка попадёшь в каменоломни. Сейчас большой спрос на камень…

Ний покивал.

— Я вижу, у меня нет выбора.

— Видишь правильно, — грек поднял голову и впервые посмотрел на Ния. — Такие, как ты, нужны царю Александру.

— Такие, как я?

— Да. Чрезмерно везучие.

— Не сказал бы, что это про меня, — пробормотал Ний.

— Ты просто многого о себе не знаешь, — сказал Главк.

Глава тринадцатая

ГОРОД В ОГНЕ

Вальда проснулась затемно. Дом ещё спал. Гамлиэль с сыновьями вернулся совсем поздно, весь выжатый до капли, выпил горячего вина и уснул, едва коснувшись ложа. Они тренировали ополчение, набившихся за стены жителей подгорода. Мастеровые были сильны и умны, но воинских навыков не имели совсем. Впрочем, и новый её муж, и новые сыновья не были воинами в полном смысле слова, но хотя бы приучались к оружию издавна — Гамлиэль ещё лет пятнадцать назад гонял разбойников на Инелее, прославившись как жестокий, но справедливый военачальник, — и это не говоря о его молодости, проведённой в седле и на мостике биеры. Годы брали своё, но и сейчас он легко мог осилить с мечом пятерых необученных с вилами и цепами, а глаза оставались зоркими, и стрелы его разили без промаха…

Город сидел в осаде, не испытывая пока трудностей с продовольствием — и тоже во многом благодаря деньгам Гамлиэля: почти сразу он скупил, не особо торгуясь, запасы зерна, рыбы и мяса у здешних купцов и наладил их бесплатную раздачу бедным и служивым; и не раз его тайные люди проводили в город обозы с продовольствием из окрестных мест, чудесным образом минуя заставы… примерно так же, как провели саму Вальду: ночь, тихий шёпот, глухое бряцанье серебра… Вальда знала, что начальник стражи ар-хаима[16], Магон, ревнует Гамлиэля, поскольку тот ненароком отодвинул Магона в тень и лишает теперь воинской славы, но как умный человек Магон понимал, что сейчас Гамлиэль для города нужнее, чем он сам. Пожалуй, не понимал этого только сам ар-хаим. Властолюбие убило в нём здравый смысл.