Рыжая племянница лекаря. Книга 3 (СИ) - Заболотская Мария - Страница 62

Спутники ее были равнодушны ко всему — их существование свелось к ожиданию приказов своей госпожи. Только в Мике иногда мелькало что-то человеческое — когда ведьма пела, он печально опускал взгляд к земле и плечи его поникали, как будто один только звук ее голоса лишал его воли к сопротивлению. Если Уна замечала что-то неладное, то трепала его темные волосы, и в движениях юноши тут же проявлялось звериное, хищное.

— Скоро! Скоро! — восклицала тогда Уна, довольно улыбаясь. — Осталось совсем немного и я разрешу тебе охотиться, где пожелаешь!

Если бы у меня остались какие-то силы, то я, услышав это, зарычала бы от злости и беспомощности, но я едва дышала от боли и слабости. Прежний Мике был честен и добр, как бывают добры люди, не имеющие по своей природе склонности ко тьме — а ведьма намеренно изломала его душу, отравила заклятиями и ядовитыми зельями, насильно превратив в существо кровожадное и безжалостное. Я отчего-то была уверена, что Мике обречен — зло не могло прижиться в его душе, как бы ни хотелось этого Уне, и вскоре его ждало такое же саморазрушительное безумие, которое было уготовано демону Рекхе, вселившемуся в человеческое тело.

Что до самого Хорвека — его болезнь становилась все заметнее: иногда мне казалось, что он слабее меня самой. Я не знала, о чем именно они условились с Уной, и не желала признаваться себе самой, что все еще беспокоюсь о демоне, но про себя то и дело думала: «Она ему все-таки не доверяет и ждет, пока он растратит все свои силы, прежде чем выполнять свою часть уговора».

После первого дня пути мы остановились на ночлег в лесу и меня поразила неприхотливость Рыжей Уны: как заправский бродяга она улеглась на наспех порубленном лапнике перед костром и едва ли не замурлыкала, свернувшись калачиком. На первый взгляд чародейка была созданием утонченным и нежным, но в дороге ничуть себя не жалела, под тяжелым бархатным плащом носила мужское платье, и не боялась лесных теней и шорохов, холода, сырости и грязи. Запоздало я вспомнила, с чего начиналась ее история: «…в северном заснеженном лесу… долгие годы видели следы босых ног… детей пугали тем, что они увидят красные волосы за деревьями…» Слабости и изнеженности — да и брезгливости! — в Уне было не более, чем в диком хищнике. Блеск мягкой шерстки иной раз заставляет нас обманываться и думать, что зверь не так уж страшен. Но разве есть в лесу хоть один зверь, который сравнится в кровожадности с маленькой изящной лаской?

Слуги чародейки не чувствовали холода, да и сон им был не нужен — безмолвными мертвыми тенями они сторожили сон своей госпожи. И только бедный Мике улегся рядом с ней, как это и положено верному злому псу. Мне так и не довелось услышать от него ни слова — казалось, он был наказан тем же проклятием немоты, что и я.

Хорвек, сменив повязку на моей руке, лег чуть поодаль, по другую сторону костра. На меня он бросил лишь один взгляд, но я опустила голову. Мы понимали друг друга без слов: «Лучше я буду терпеть боль, не заглушенную твоими заклятиями, но я больше никогда не приближусь к тебе по доброй воле» — вот что я мысленно ответила ему, и мой ответ был понят, поскольку ничего иного он ждать не мог.

Поутру он был бледен так, что я испытала что-то похожее на угрызения совести — если она осталась у Йель, состоящей из боли и ненависти. Если бы я легла рядом, и позволила ему накрыть нас одним плащом, то эта ночь, возможно, далась бы ему легче. Сама я почти не спала из-за боли в руке, но исступление, охватившее меня, придавало сил, как это бывает с беснующимися сумасшедшими.

Ведьма же смотрела на него с любопытством и сомнением, жадно улыбаясь каждый раз, когда он оступался. Ее губы беззвучно шевелились — я уже знала, что у нее есть привычка говорить с самой собой, неизбежно возникающая у тех, кто проводит долгие дни и ночи в одиночестве. Пока мне не удавалось читать по ее губам, но, казалось, одно слово я угадала: «Рано! Рано!» — повторяла Уна.

«Что если она обманула, — думала я, не сводя взгляда с Хорвека, — и на самом деле не может продлить его жизнь? Нарушение ли это клятвы перемирия? Что если Хорвек умрет и она погибнет вместе с ним, едва только сердце успеет отсчитать десять ударов?..» Этой мысли полагалось быть равнодушной и даже злорадной, но чувствовала я совсем иное.

К полудню Хорвек едва не валился из седла, а ведьма все выжидала.

— Что же, Уна, — едва слышно сказал он, поравнявшись с ее лошадью. — Ты все еще думаешь, что я притворяюсь и вынашиваю тайный план, как погубить тебя?

— Кто знает, — ответила она, пожимая плечами. — Ты должен понять меня, мертвец: не один год я складывала камешек к камешку, секрет к секрету, косточку к косточке, чтобы вернуться в Астолано не жалкой просительницей, а повелительницей. И кое-что ты все-таки успел разрушить. Король Астолано, как я слышала от своих воронов, уже мертв, а я даже не успела плюнуть ему в лицо. Что до ублюдка Эдарро…

— Он тоже мертв, — сказал Хорвек.

— Проклятье! — лицо ведьмы исказилось. — Ты отобрал у меня такие сладкие мгновения, мертвец!

— У меня тоже имелось право на эти… мгновения, — ответил демон.

— Они хотя бы страдали? — Уна облизывала губы, словно пытаясь почувствовать какой-то неуловимый вкус. — Ты убил их медленно?

— Нет, вполне милосердно — на каждого пришлось по одному удару. Впрочем, Эдарро успел узнать, как ты его одурачила, и был весьма расстроен.

— О, я бы душила его семь дней и семь ночей! — прошипела ведьма, оскалив зубы. — Чтобы каждый раз он надеялся, что я его прикончу, а потом понимал, что мучения будут длиться столько, сколько я пожелаю. Увести у меня из-под носа такую месть!.. Союзник из тебя пока что не самый лучший, Хорвек!..

— Зато ты можешь быть уверена, что этот союзник не пошевелит и пальцем, чтобы спасти Лодо, — заметил демон. — Ведь ты боишься именно этого? Не желаешь подпускать меня к своему сокровищу — едва живому и c напрочь выжженными мозгами. Тронь его, скажи хоть слово — и чары осыплются, а вместе с ними и твоему плану конец. Не так уж много у тебя сил и золота, чтобы взять Астолано приступом. Тебе нужен наследный принц — и его ты хранишь, как зеницу ока, да еще и собираешь ему приданое, чтоб он вернулся на родину не безвестным бродягой. Скажи-ка, ведь ты торопишься отправить его к тестю, в Лирмусс? Что он там должен получить — облезлую корону Лаэгрии и ее потрепанные войска?

В усталом и слабом голосе его послышалось что-то вроде насмешки, и ведьма вспыхнула.

— Не смей!..

— До сих пор поверить не могу, что ради фантика побогаче для своей пустышки ты решилась связаться с Темным Двором, — покачал Хорвек головой. — Да еще пошла на обман. Что гнев людской в сравнении с гневом высших существ? Если один крестьянин, задолжав другому три медяка, решается на грабеж и убивает… допустим, королевского советника — его все назовут отчаянным глупцом. И никто не усомнится в том, что глупца вскоре ждет четвертование… Разве что найдется другой вельможа, которому смерть советника на руку…

— Что ты хочешь сказать? — медленно процедила Уна, вскинув голову и резко дернув поводья. — Уж не намекаешь ли ты, что я стану пешкой в игре высших существ?

— Лучше быть живой пешкой, чем мертвым предателем, — отозвался Хорвек, точно так же останавливая коня. — А ты обречена, едва только мое сердце перестанет биться и черное зеркало в покоях владыки Темного Двора помутнеет. Звон похоронных колоколов нашего мира не будет слышен людям, но в твоих ушах он будет звучать и день, и ночь. Я не извлеку никакой пользы от того, что твои планы расстроятся, Уна. А ты встанешь на край своей могилы, едва только мой план окажется под угрозой. Так что не тяни время и сделай так, чтобы я не подох прямо сейчас. К тому же… с пешками не обмениваются клятвами вечного перемирия, не так ли?

И он, видимо, растратив последние силы на эту речь, начал заваливаться вбок. Я, спрыгнув с коня, попыталась его подхватить, но он утянул меня за собой, и я разве что смягчила удар. Уна, в мановение ока оказавшаяся рядом, отшвырнула меня в сторону с нечеловеческой силой.