Дети победителей
(Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович - Страница 27

— Это ко мне! — махнул я рукой кудрявому старичку, охраннику по службе, по жизни и смерти.

Я взял Колю под локоть и отвел его в сторону, в тень пальмы у мраморной стены плача. В этом здании не так давно располагался областной комитет Коммунистической партии Советского Союза. И я помнил, как всплакнул на трибуне глава коммунистического правительства, которого обидели первые депутаты страны. А поэт писал, что большевики не плачут…

— Я приехал из Калинино, — начал Коля торопливо, — решил зайти к тебе, может быть, поможешь опубликовать что-нибудь из написанного…

Николай вытащил из кармана свернутые трубочкой листы бумаги и начал разворачивать ее. Листы были разноформатные, из школьных тетрадок в клетку и каких-то амбарных книг.

— Давай, я возьму с собой и прочитаю.

— Нет, одно стихотворение я прочту сам, вслух, — сказал, будто попросил, Коля, доставая бумажку с рукописным текстом, который он еще не успел перепечатать на машинке, не говоря о компьютере. — Я посвятил его Виктору Болотову.

Он начал читать стихотворение, поглядывая своим единственным глазом то в текст, то на меня. Я смотрел на его грязные ногти, черные от мороза руки и внимательно слушал.

— Замечательный текст, — похвалил я, когда он закончил, — сделаю все, чтобы его опубликовать.

— Спасибо, Юра, — ответил он. Помолчал и добавил: — У тебя денег не найдется? Домой не на что уехать…

Я порылся в карманах и выгреб все, что было.

— Я отдам!

— Ладно, не гуди в дороге, купи бутылку — дома выпьешь. Не ходи по этому зверинцу, — кивнул я за стекло.

Коля ушел, я поднялся к себе, сел за стол и начал читать стихотворение. Мне показалось, что стилистическая цельность текста местами разрушалась, но все компенсировалось его звукописным пафосом.

В нашей газете, как и во всех остальных, публикация стихов была редкостью. Правильно, не для того диссиденты мерли в лагерях, чтобы демократы поэзию печатали.

Я вспомнил Виктора Болотова, которому посвящалось стихотворение. Невысокого роста, бывший моряк, ставший профессиональным стихотворцем, он громил на семинарах молодых литераторов, разных образованных бездарей. Меня он ласково называл «графоманом», «эпигоном» и «формалистом». Это публично, а что по пьянке вбивал корешам — то было непубликуемо, как мои стихи.

Я сидел за столом и думал, как сделать так, чтобы стихотворение Николая Бурашникова было напечатано. Позвонил в Союз писателей и спросил, нет ли у них фотографии умершего четыре года назад поэта Болотова — для публикации. Там нашлась, я съездил, взял, отсканировал снимок и отвез оригинал обратно. Потом отпечатал стихотворение на компьютере, пошел к редактору и предложил ему идею первой полосы газеты. Редактору мысль понравилась. Через три дня номер вышел. На первой полосе крупным кеглем шел заголовок: «ИЗ МНОГИХ ТЫСЯЧ БАТАРЕЙ ЗА НАШУ РОДИНУ — ОГОНЬ! ОГОНЬ!» Снизу слева был коллаж из красного знамени, орденской ленты и звезды с серпом и молотом, еще ниже — фотография молодого Виктора Болотова в матросской форме — в тельняшечке, бескозырочке, справа вверху — цитата из заявления независимого неправительственного Совета по внешней и оборонной политике: «Нынешнее положение российской армии можно описать только как свершившуюся катастрофу Вооруженных сил, которая перерастет в КАТАСТРОФУ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНУЮ уже в ближайшее время, если наконец общество и государство ответственно и консолидировано не приступят к предотвращению этой надвигающейся угрозы… Дальнейшее движение по этому пути, уже отмеченное применением Вооруженных сил не в целях защиты Отечества, приведет лишь к рецидивам военных авантюр, ведущих к окончательному разложению армии, превращению ее в озлобленную и опасную для общества силу».

В колонке справа стояло замечательное стихотворение Николая Бурашникова «Памяти Виктора Болотова» — вот оно:

«Говорила мне мама: не пей… Говоритъ-то она говорила, но в груди неутешную душу знобило: “За державу обидно — налей…” Пили махом одним, не текло по устам. И теплело в душе ненадолго, но все же… “Наверх вы, товарищи, все по местам!” — и от песни мороз шел по коже. И расправит железные плечи матрос. Вспомнит службу на Тихом, на острове Русском. И глазами сверкнет, и поставит вопрос: почему это сбились мы с курса? “Столько крыс не бывало на корабле!” И, давя сигарету в тарелке: “А подайте «Макарова» мне. Всех предателей Родины — к стенке!” И когда расстреляем того и того, и за Родину выпьем, и грудь задохнется, И, как палуба, пол под ногами качнется, нас хозяйка уложит и скажет: “Эх, вы-ы…”. А наутро газеты — вранье и бардак. И штормит за окном век двадцатый, и торгуют в киосках молодцевато, и трещит голова черт-те как! Опохмелиться б надо, да нет ни гроша. И попремся с посудой порожней, где приемщица с наглою красною рожей, и мужицкая стонет душа… Это в проклятой было любимой стране. Это горькая правда, и горько: с корабля да на бал на высокой волне ты в поэзию въехал на белом коне, а ушел с перехваченным горлом… И снесли тебя други на вечный покой. Приспустите Андреевский флаг над поэтом, чьи стихи за Россию исполнены светом: с Божьей искрой — слезою морской!»

Осторожно — убьет! Такое значение имеет сегодня изображение черепа с костями — белого, как в жизни, цвета. Как и в смерти. Поэтому пиратский символ на черном — «веселый Роджер» — можно назвать реалистичным.

А над зданием, где находился временный фильтрационный пункт и другие службы ГУОШ (группы оперативных штабов федеральной милиции в Грозном), развевался на ветру белый стяг с черным черепом и костями.

К последним выборам президента фильтр расформировали. В этом же здании располагались и мы — следственная группа Кавказской межрегиональной прокуратуры. Здесь я жил в 1995 году. И в 1996-м — с апреля по август. Обстановка фронтовая: постоянные обстрелы, окна заложены кирпичом, на крыше — блок-посты.

Белый цвет, думал я, — что это? Признание капитуляции, поражения? Белый флаг — это что, вызов всему миру тех людей, которые осознают себя российскими смертниками? А может быть, череп с костями — штандарт беспредела, поднятый милицией над прокуратурой?

В любом случае, если такой негатив напечатать на фотобумаге, все увидят: ба! Да тут пятнадцать человек на сундук мертвеца! И бутылка рому…

По ходу дела я понял, что в ИВС ВУ (ГУОШ) МВД РФ ЧР боевиков содержалось мало. В основном там были взятые по соседскому доносу, что удивительно, поскольку чеченцев считали дружным народом. Арестованные за избирательные бюллетени, найденные при обыске (к вопросу о демократических выборах!). В конце концов, сидели те, кто просто «медленно открывал двери» представителям вооруженной власти.

Однажды, когда я выходил из этого здания, стоявшие у дверей посетители сунули мне передачу и 50 тысяч рублей. Пришлось объяснять местным, что к ИВС я отношение имею другое.

Ни та, ни эта сторона брезгливостью не отличалась. Продавали и покупали все — и всех.

Однажды летом, если помните, из Грозного пропал священник — отец Сергий. Как оказалось, православный сидел в «зиндане» — шестиметровой яме, в селении Гехи Урус-Мартановского района, которое контролировалось бандформированием полевого командира Доки Махаева. В той же яме находились несколько солдат внутренних войск. Пленные работали на огородах, покачиваясь от голода. Кожу да кости представлял из себя отец Сергий, когда его обменяли. Кроме того, рядом с Гехи был найден труп журналистки Надежды Чайковой.

Тогда руководство внутренних войск приняло решение провести в селении так называемую зачистку — проверку паспортного режима.

Правда, останки Чайковой нашли чеченцы — и сами сообщили об этом нашим. Возможно, женщину пристрелили федералы, которые на блок-посту могут убить кого угодно. Чеченцы, раненные в таких случаях, в военную прокуратуру даже не обращаются.