Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 117

— Ну, темпы нарастают, есть шанс, — заявляю уклончиво.

— Темпы нарастают недостаточно быстро, — удрученно качает головой. — Сотку нам никак не удастся отбить.

— Не паникуй раньше времени, — звучит не слишком оптимистично, потому как я сама не слишком оптимистична.

— Может согласиться на предложение? Ну, сделать вид? — планирует авантюру.

— Типа предать, отжать бабло у мафиози, а после отыграть назад? — улавливаю мысль.

— Не худший вариант, — Маша увлекается фаст-фудом, выдает фразу с набитым ртом и, понимая, что я не въезжаю, упрощает: — Опа-опашно?

— Ошень опашно, — хмурюсь. — Не прокатит. Только если зайдем в тупик.

— В тупике все средства хороши! — заключает торжественно, снова отвлекаясь на еду.

— Разберемся, — улыбаюсь. — Где наша не пропадала? Мы прямо как Бонни и Клайд, всегда тусуемся вместе и неизменно побеждаем.

Подруга давится, долго кашляет, прочищая горло, и недовольно напоминает: — Вообще-то, их убили.

— Давай другой пример подберу, — покорно отступаю. — Как Зена, принцесса-воин, и ее верная спутница Габриэль. Они точно бессмертные.

— Может сериал и хорош, но лесбийский подтекст меня сильно смущает, — брезгливо кривится.

— Тебе не угодишь, — отмахиваюсь. — Окей, значит, мы как Сэм и Дин Винчестеры.

— Я не смотрю этот сериал — возмущается.

— Тогда забираю роль Дина, ведь он сексуальнее, прикольнее и любит пожрать, — наглею.

— Совсем обалдела? — угрожающе тянется за вишневым пирогом. — Это я сексуальнее, прикольнее и люблю пожрать.

— Бросим монетку, — проявляю дипломатичность. — Но для начала мы должны расквитаться с по-настоящему важным мероприятием.

— Эм? — издает таинственный звук, уплетая вредные продукты за обе щеки.

— Грядет великий праздник, — мечтательно закатываю глаза. — Мы должны заказать милых пони, крутые фейерверки и поющий оркестр. Должны отметить сей выдающийся день.

— День рождения Ленина? — интересуется неуверенно.

— Дура, мой день рождения, — старательно изображаю оскорбленную невинность. — Ленин родился двадцать второго апреля, а нам до апреля, словно Украине до Евросоюза. Рукой подать, но все-таки не там.

***

Поражаетесь пофигизму? Рано поражаетесь.

Полагаете, не настучу фон Вейганду по бритой башке? Зря полагаете.

Ни секунды не сомневаюсь: это его проделки. Уже сумел вывести Анну на чистую воду, теперь взялся за Машу. Действительно надеялся подкупить и побуждал к предательству или меня доставал и вызывал на эмоции?

Если бы хотел добиться результата с моим бизнес-партнером, действовал бы тоньше. Не позволил записывать беседу, нашел иные рычаги давления.

Кого пытаюсь обмануть? На что уповаю?

Александр фон Вейганд никогда не проигрывает и всегда достигает поставленных целей. Ни перед чем не остановится, хладнокровно уничтожит преграду, спокойно переступит горстку пепла и двинется дальше.

Он желал получить реакцию, и, клянусь, он ее получит.

— What happened? Are you all right? (Что случилось? Все в порядке?) — обеспокоенно спрашивает Дорик.

Игнорирую вопросы. Едва переступив порог квартиры, уединяюсь в спальне и запираюсь на ключ. Считаю до трех, тщетно пробую урезонить пульс. Не помогает. Закрываю глаза, чтобы не расплакаться. Наощупь исследую содержимое сумки, выуживаю из недр темного лабиринта мобильник.

Секунда на сомнение? Спасибо, не нуждаюсь.

Звоню, прижимаю телефон к виску. Будто дуло пистолета, будто орудие смерти.

— Ты все еще злишься? — звук его голоса прошивает изнутри стальной иглой, вынуждает содрогнуться.

— А ты все такой же ублюдок? — отвечаю в тон, закусываю губу, чувствую, как рот наполняется медным привкусом. — В отношениях наблюдается приятная стабильность.

— Подруга испугалась? — явно насмехается.

— Нет, ей по кайфу экстрим, — стараюсь обрести равновесие в иронии. — Но ты не собирался использовать грязные методы. Ты меня разводил на срыв ультиматума. Угадала?

— Допустим, — почти признается.

— Замысел удался, — нервно посмеиваюсь. — Я в бешенстве, я повелась, я набрала твой номер сама. Вот только говорить мы будем не об этом.

Напрасно пытаюсь проглотить горечь, становится лишь хуже. Желудок сводит судорогой, кожа покрывается испариной.

— Думаешь, это ревность? Ладно, может это ревность. Эгоизм, собственнический инстинкт, ребячество.

Вдох-выдох, мобилизуем силу воли. Только бы не удариться в слезы.

— Думаешь, мне нужны твои деньги? Власть? Положение в обществе? Или дебильный бизнес? Дурацкое брачное агентство? — пауза на мобилизацию сил. — Думаешь, мне нужен ты? Такой крутой и классный, опасный, мозговыносящий. Или может твой огромный член, которым ты отлично умеешь пользоваться? Или улетный секс, когда не сомкнуть глаз до рассвета и когда нет желания сдвигать ноги?

Бездарно проваливаюсь. Больше не контролирую ситуацию. Обжигающие ручейки струятся по щекам.

— Нет. Мне ничего этого не нужно. Забирай обратно в любой момент.

Видит Бог, не хотела говорить.

— Дитя, верно, правильно подмечено, — шепчу сбивчиво. — Глупое, ревнивое, неразумное.

Но промолчать физически не способна.

— Мне больно. Больно каждый день. Давно больно, а теперь особенно. До крика, до хрипоты, до безумия. Почему? — задыхаюсь, продолжаю с трудом. — Потому что я готова смириться со многим. С твоей нынешней женой, с моим будущим мужем. С тем, что у нас никогда не будет ребенка. С ложью родителям, с уроками этикета, с вынужденной диетой.

Фразы, точно сорванные печати. Падают вниз с оглушающим грохотом, заставляют вздрагивать всем телом. Оголяют суть, обнажают правду, не оставляют места секретам.

— Готова изворачиваться и лгать. Научиться абсолютно всему. Чему потребуешь, тому и научусь.

Отступать некуда.

— Но бывают особенные вещи. Неприкосновенные. Между двумя, — сжимаю телефон так крепко, что белеют костяшки пальцев, осталось совсем чуть-чуть и пластик не выдержит жестокого напора. — Такие, которые никому другому не говорят, не открывают, хранят на дне души, глубоко под сердцем. Такие вещи делают тебя особенным, значимым, выделяют из толпы.

Damn. (Проклятье.)

— Когда ты рассказывал все то, в Лондоне… после… в капсуле… В общем, я подумала, что это знаю только я, что это нас объединяет. Не только доверие, а близость. Что это делает нас особенными друг для друга. Навсегда.

Bloody hell. (Кровавый ад.)

— А потом… все то же самое знает и она, да? Можешь не отвечать. Понимаю, ощущаю на уровне греб*ного подсознания. Она знает больше, гораздо больше, чем я. Нет, все-таки скажи. Скажи ответ — она знает?

Пожалуйста. Ну, пожалуйста. Не надо лжи. Или наоборот — солги. Не пытай тишиной. Не молчи.

— Да, — ровно, без эмоций, одно короткое слово.

Слово, которое разбивает мир на тысячу острых осколков. И они безжалостно вонзаются в трепещущую плоть, проникают под воспаленную кожу, заставляют истекать кровью.

Снова и снова, не ведая ни пощады, ни милости.

Боже мой.

Отключаюсь, опускаюсь на не застеленную кровать. Роняю телефон на пол, роняю голову на леденеющие ладони.

Верю и надеюсь на автомате, чисто машинально. Замираю в немом ожидании чуда.

Но ничего не происходит.

Фон Вейганд не перезванивает.

Глава 13.3

Одиночество в сети. Одиночество внутри.

Разломано, обесточено, ни единого шанса на заземление.

Наверное, я могу написать об этом целую книгу. Я, блин, даже могу целую серию книг написать, адаптировать под крутой голливудский сценарий и экранизировать в ярких красках.

Почему именно в «ярких»?

Потому что в упор не вижу одиночество блеклым, серым, мрачным. Скорее уж кислотно-малиновым или ослепительно оранжевым, непременно в серебристую крапинку. Чуток безумным, чуток игривым. С ароматом мандаринов, приторным привкусом ванили и терпким имбирным послевкусием.

Так безумнее, так правдивее. Так и должно быть.

Одиночество гораздо страшнее, чем кажется. Больнее и мучительнее, жадно вгрызается в сердце, безжалостно вспарывает податливую плоть.