Ангел для кактуса (СИ) - Евсеева Мария - Страница 22

— Приятно осознавать, что в твоих глазах я «ми-ми-ми».

— Зря радуешься. Это отнюдь не круто.

— Разве?

— «Разве», — дразнится она. А когда я сажусь в машину, наконец-то искренне мне улыбается: — Быть «ми-ми-ми» — это слишком.

— Да-а-а? — еще больше «удивляюсь» я. — Так же слишком, как быть занудой и самовлюбленным эгоистом?

— Даже хуже!

— Даже хуже? Хуже того сумасшедшего с рыжими усишками?

— Эй, это мое выражение! — смеется она. Смеется так легко и свободно, будто не злилась на меня никогда. — Ты запоминаешь каждое мое слово?

Я киваю и пристегиваюсь, давая понять, что и ей следовало бы сделать то же самое.

— Ты секретный агент? Шпион?

— Нет.

— Тогда расскажи мне о себе, — Лина произносит это с нарочито безразличной интонацией, вытягивает ремень безопасности и копошится с ним слишком долго.

Я наклоняюсь, чтобы помочь ей:

— Меня зовут Алексей, мне двадцать, и я…

Она одергивает руку. Но не резко, а как-то заторможено. На секунду мне даже кажется, что сейчас с ее губ сорвется это непроизвольное «Оуч!»: растерянно, на выдохе, стихийным порывом. Быть может, ее пугают чужие прикосновения, мои прикосновения, наши прикосновения…

Но нет, она без загонов бьет меня по колену:

— Двадцать один!

— Хм… — я улыбаюсь, и мы трогаемся. — Вообще-то пока еще двадцать.

— Но через месяц будет двадцать один. Это не считается! Твой возраст я знаю, давай дальше!

Сейчас я сконцентрирован на дороге и не могу взглянуть на нее — выезд с парковки на проезжую часть чрезвычайно коварный, мне нельзя терять бдительность.

— Откуда? Ты интересовалась мной, признавайся! — я спрашиваю это, мечтая увидеть ее глаза. В духе Лины начать юлить и открещиваться шуточками, но есть кое-что, что никогда не соврет мне.

— Я видела твой паспорт.

Я смеюсь. Похоже, я ошибался насчет ее неискренности.

— Точно! Ты же хотела заявить на меня в полицию.

— Что-о? — Лина снова бьет меня кулаком по колену, и мне нестерпимо хочется поймать ее за руку, чтобы ощутить тот жар, с которым она это произносит: — Не выдумывай!

— Нет? — я позволяю себе бросить короткий взгляд на нее.

— Нет!

Черт! Она такая милая в проявлении своих чувств. Ее легко разозлить, рассмешить, вогнать в краску, за полчаса проведенного вместе времени увидеть весь спектр ее ярких эмоций.

Хохотнув, я вновь переключаюсь на встречное движение:

— Хорошо. Так что ты желаешь знать обо мне?

— Уже ничего.

— Уже ничего?

— Да! — злится она, ерзая на сидении. — И хватит отвечать мне моими же фразами! Ты такой бесячий!

Я прыскаю, не сумев сдержаться:

— Бесячий?

— Я сказала: хватит!

— Хорошо. Извини, — прикусывая губу, я сворачиваю вправо, чтобы уйти на кольцо и добраться до Северного по «окружной» без пробок. Но это слишком сложно, перестать смеяться.

— И как только тебя терпят твои друзья? — Лина фыркает, но делает это с долей теплоты, хотя, конечно, тотчас же старается прикрыть ее торопливыми ругательствами. — Иногда мне кажется, что ты само исчадие ада!

А еще я чувствую, как Лина, улыбаясь, смотрит на меня. Она уже не злится.

— Исчадие ада или все-таки «ми-ми-ми»? — рискую спросить, подловив ее на несоответствии. И оборачиваюсь, чтобы в сто тысячный раз взглянуть на нее.

— Одно другому не мешает, — смеется она, и на ее щеках я замечаю умопомрачительные ямочки.

Мы выезжаем на полупустую объездную трассу, вдоль которой тянутся редкие зеленые посадки, дачные домики, автозаправки и всевозможные дилерские центры. Пригородный одичалый ветер врывается в салон и гуляет между нами, не зная, к кому приласкаться, но вскоре устраивается у Лины на плечах и лишь время от времени позволяет себе играть отдельными завитками ее локонов. Он тоже разгадал, что она ангел.

— Итак, вернемся к рассказу обо мне, — я стряпаю безупречное непробиваемое лицо и кладу обе руки на руль, слегка наклоняясь всем корпусом вперед. Может, я и в правду, эгоист, раз стремлюсь лишний раз поговорить о себе? — Какие аспекты моей жизни тебе интересны?

Лина откидывается на подголовник:

— Не знаю.

Кажется, она собирается сказать что-то еще, но я ее опережаю:

— «Не знаю» означает всё? Или ничего?

— Все или ничего, — повторяет она и тихонько смеется. — Слушай, ты не оставляешь мне выбора.

Я смотрю на нее и теряюсь в словах. Я бы хотел рассказать ей обо всем, что у меня сейчас происходит, но боюсь завалить ее ненужной информацией.

— Я не прошу тебя выбирать.

— Тогда начинай сначала.

И все-таки «всё». Я торжествую!

И начинаю сначала:

— Родился и вырос здесь, в этом городе. Рос в семье единственным ребенком, но всегда хотел быть старшим братом: мечтал водить за руку младшего, показывать ему секретные места нашего двора, учить плавать, не давать в обиду, вместе завтракать, вместе рисовать граффити.

— Ты рисовал граффити?

— Хах, было дело. Однажды даже убегал от полиции, тогда еще милиции.

— Ты был отпетым хулиганом?

Я усмехаюсь. И на секунду выпадаю из реальности в прошлое — в детство, которое уже никогда не вернуть. Вспоминаю мать, как она украдкой плакала ночами, потеряв не родившегося ребенка, а я все слышал, каждый ее тихий всхлип считал, и сердце наизнанку выворачивалось.

— Когда понял, что старшим братом мне никогда не стать, мечтал обзавестись четвероногим другом. Пару раз был в собачьих приютах, знал всех бродяг в округе, подкармливал их колбасой, но втайне фанател от корги. Эти коротышки с умными глазами казались мне идеальными напарниками в любом деле. Но и эта мечта так и осталась мечтой.

— Почему?

— Потому что раньше жил с родителями, а теперь практически не бываю дома.

— У родителей аллергия?

— Вроде того…

— Так, погоди! А теперь ты живешь отдельно? — в ее вопросе я слышу нечто сродни изумлению.

— Да. А что тебя удивляет?

— Хочешь сказать, что готовишь сам, стираешь сам и самостоятельно наглаживаешь эти свои идеальные рубашки? — Лина недоверчиво морщится.

Я смеюсь:

— Нет, конечно.

— А, — хмыкает она, — точно! Это же делает домработница.

Я не знаю, что она себе навоображала, но я не отказался бы от подобных благ и привилегий, если бы они мне были положены.

— Нет, мой штат гораздо больше, — продолжаю смеяться я. — К примеру, уборкой квартиры занимается клининговая компания, стиркой — стиральная машина, готовкой — повара общепита, а вот гладить рубашки я в состоянии и сам.

Лина склоняет голову влево и смотрит на меня снисходительно:

— Ты же врешь! Про рубашки.

Я улыбаюсь, зацепившись взглядом за ее бровки-домики:

— Отчасти да. Потому что стараюсь покупать такие рубашки, которые не нужно без конца наглаживать.

— Никогда бы не подумала! — хмыкает она. А потом толкает меня в бок: — Эй! Да ты точно самовлюбленный супчик! Покупать рубашки и гладить их, — она закатывает глаза и пишет круги указательным пальцем по воздуху, — чтобы быть неотразимым…

— То есть, по-твоему, я неотразим?

Я спешу заглянуть ей в лицо. Меня забавляет, как Лина прокалывается снова и снова, попадаясь на собственных же словах. Но поймать ее взгляд мне так и не удается.

— Ты хочешь таким казаться, — выкручивается она.

— Рад, что за весьма непродолжительное время ты сумела разгадать меня всего. Тобой, видно, движет недюжинный интерес.

— Таких, как ты, видно насквозь!

Я вновь покусываю губу, чтобы не рассмеяться:

— Ты же говорила, что я единственный в своем роде. Говорила? — Лина молчит. Я легонько пихаю ее локтем. — Говорила?

И тогда она сдается — одаривает меня обворожительной улыбкой:

— Где твои очки? Надень их! Не могу больше тебя выносить!

— Думаешь, очки скроют во мне мою неотразимость?

Лина смеется:

— Дурак! — И это ругательство звучит так мило и трогательно, что я оказываюсь обезоруженным. Я согласен проигрывать ей каждый раз в любом подобном словесном баттле.