Девушка из Дубровника - Жилло Анна - Страница 67

— Давай потом тупо пойдем на пляж и будем загорать. Без спорта и без приключений. Ладно?

— Как скажешь.

Духота давила, в воздухе висела дымка. Мы спускались по лестнице медленно, вяло, почти не разговаривая. Как будто вся энергия ушла вчера. Хотелось плакать. А вот есть как раз не очень. Я заказала только кофе и булочку, Глеб тоже жевал без особого аппетита.

— Странно… — сказал он, пристально разглядывая круассан.

— Что именно?

Глеб вздрогнул, посмотрел на меня непонимающе.

— Что странно? — уточнила я, но он только головой покачал и снова принялся разглядывать круассан, словно в нем заключались все тайны вселенной.

Я почувствовала какое-то глухое раздражение, совершенно непонятное, иррациональное. Вот только не хватало еще сейчас разругаться из-за какой-нибудь ерунды. И тогда мое предчувствие сбудется.

— Глеб, — я дотронулась до его руки, но тут из его телефона завопило «Раммштайном».

Посмотрев на экран, он обеспокоенно сдвинул брови и нажал на соединение:

— Мой, Тойво!

Когда Глеб разговаривал по-хорватски или по-английски, я хоть что-то могла уловить. Но сейчас жалкий десяток финских слов, заученных во время коротких транзитных поездок, мне никак не мог помочь. Я поняла, что Глеб, скорее всего, разговаривает с отчимом, и напряженно следила за его лицом, пытаясь вычислить, чем чреват этот звонок. В голову лезло только неприятное. Что-то случилось с матерью Глеба? С сестрой? Проблемы с бизнесом, настолько серьезные, что требуется его срочное присутствие?

Закончив разговор, Глеб побарабанил пальцами по столу и хмуро посмотрел на меня. Внутри все оборвалось.

— Ник, отбой. Мне придется вернуться.

— В Хельсинки? — в ужасе прошептала я.

— С чего вдруг в Хельсинки-то? — удивился он. — На виллу. Сейчас Тойво документы вышлет, мне все это надо прочитать, подписать и отправить обратно. Банковские дела, нужны подписи обоих партнеров.

— А как ты подпишешь и отправишь? — не поняла я.

— Электронной подписью. Постараюсь побыстрее. Ты иди, а я как только — так сразу.

Я с облегчением вздохнула.

— Хорошо. Я пойду… на Сустепан.

Глеб посмотрел на меня с недоумением. Я и сама не ожидала, что скажу это, потому что собиралась на Рат, туда, где мы были перед горячим тупиком.

— На камни, в самое начало.

— Хорошо. Только поосторожнее там. И за ежами смотри, если купаться будешь.

Он поцеловал меня, прихватил с тарелки круассан и ушел. Я допила кофе, расплатилась и медленно побрела по набережной к Сустепану. Так же, как и вчера, дремал на стуле Драган, но я обошла его по сложной кривой, чтобы он меня случайно не заметил.

Мне надо было побыть одной и подумать. Совсем одной, чтобы никого рядом. Когда мы с Глебом поднимались на мыс, в самом начале тропы он показал мне почти незаметный проход между кустами к морю. Когда-то там вкопали камни лесенкой, но потом они заросли травой, и их почти не стало видно. Внизу был крохотный пляжик — несколько валунов и проплешин гальки между ними.

Я протиснулась между колючками, осторожно спустилась по камням и с досадой поняла, что побыть одной не получится. Женщина лет сорока купала старого ретривера. Она заходила в воду, держа его на руках, отпускала, и собака медленно плыла к берегу. Выбравшись на камни, женщина обратилась ко мне по-хорватски, но тут же перешла на английский, видя, что я не понимаю:

— Очень старая собака. Слепая, глухая. Но любит плавать.

Собака, словно понимая, что говорят о ней, тяжело вздохнула. У меня навернулись слезы. Видимо, сообразив, что со мной что-то не так, ее хозяйка быстро вытерлась, надела на купальник сарафан и попрощалась. Я смотрела, как она несет ретривера наверх, и уже не пыталась сдерживаться. Мне было жаль собаку, жаль хозяйку, но больше всего — себя.

Наплакавшись под шум волн в полном одиночестве, я разделась, развернула матрас и улеглась на спину, закрыв лицо шляпой. И тут же из своей берлоги вылезла ручная шизофрения.

«Ну что, Ника, сладкие потрахушки подходят к концу?»

А не пошла бы ты на хрен?

«Девочка моя, признай уже наконец, что влюблена в него по уши. Не для тебя эти игры — попользоваться и забыть. Не умеешь — не берись».

И что, если так? Пойти утопиться?

«Фу, как глупо. Просто подумай, что делать дальше. Ты ведь для этого сюда пришла, не так ли?»

А что я, собственно, могу сделать? Сказать: «Глеб, я согласна быть твоей любовницей, на любых условиях»? Если бы он этого хотел, давно предложил бы сам.

«Может, еще и предложит. Время еще есть».

Не предложит. У него есть жена. И любовница наверняка тоже есть. Может, даже и не одна. В Питере и в Хельсинки. К чему плодить сущности и разводить лишние сложности?

«Ника, Ника… Разуй глазки. С чего ты вообще взяла, что он женат? Ты можешь вспомнить хоть что-то, что бы это подтверждало? Реально подтверждало? Не можешь. Потому что не было ничего. Ты сделала вывод на одном-единственном основании: он сказал, что в Хельсинки у него семья. Ника, у него мать, отчим и сестра. Это тоже семья. Детей у него нет. А об одной жене никто не говорит «семья». Знаешь, почему ты так уверена, что он женат? Потому что тебе выгодно так думать».

Да что ты несешь, корова?! Мне выгодно?!

«Да-да, именно. Потому что если он женат, значит, никакого продолжения быть не может. Если не считать варианта с любовницей, конечно. А вот если нет — тут уже алгоритм ветвится. Хотя вероятность продолжения все равно мизерная. Но можно на это понадеяться. Даже поверить, что такое возможно. И очень больно разочароваться».

Тут я не просто топнула на нее ногой, а швырнула камнем. Ручная шизофрения ускакала на одной ножке, мерзко хихикая и показывая язык. А я начала думать дальше сама, без этого паскудного диалога.

И выходило со всех сторон, что эта гадина полностью права. Сказать «я его люблю» — это был бы, конечно, перебор, несмотря на то, что каждый день по ощущениям был как месяц. А вот «я в него влюблена» — без сомнений. И нечего притворяться. И насчет того, женат Глеб или нет, — тоже все так. Легче думать, что мы расстанемся навсегда потому, что в его повседневности нет места случайной знакомой. И очень больно — если место есть, просто знакомая туда не вписывается.

Глава 50

Я встала, надела тапки, походила по кромке берега, высматривая между камнями черные колючие шары. Вошла в воду и поплыла. Так быстро, как только могла. И плыла, пока не выбилась из сил. А потом легла на спину и смотрела в небо, а волны потихоньку несли меня обратно.

Что, если Глеб тоже думает о том, как быть дальше? Как там говорят летчики? Скорость принятия решения, момент принятия решения? Взлетать или тормозить… Мы подошли к нему вплотную, к этому моменту. Сегодня, завтра, может, быть послезавтра утром…

Вчера в баре он вспомнил одну песню — когда предлагал украсть для меня кружку. Я ее хорошо знала. Дальше там были такие слова: «Но что-то всерьез менять, не побоясь в мелочах потерять, свободно только небо над головой моей». В том-то и дело. Слишком важным могло быть решение. Не просто потерять в мелочах, а полностью изменить жизнь. Хочет ли он этого, готов ли к такому повороту? Да, все давно вышло за рамки простой курортной интрижки. Но насколько для него это серьезно?

А если Глеб вообще не начнет этот разговор?

Волна захлестнула лицо, и я ушла под воду, едва не захлебнувшись — как вчера. Вынырнула, прокашлялась и поплыла к берегу.

Ну что ж, если он не начнет, тогда начну я. Так же, как вчера сказала, что хочу его. Не надо никаких сложностей. Никакой «женской гордости». «Я просто хочу быть с тобой». Что он сможет ответить? «Давай попробуем». Или «извини, но нет». Больно и унизительно? Да. Но не сильнее, чем услышать в аэропорту: «Спасибо за все, Ника. Прощай!» Так какая разница? Лучше сделать это и пожалеть, чем пожалеть о том, что не сделала. А может… может, мне и не придется этого делать? Как знать…