Девушка из Дубровника - Жилло Анна - Страница 66

Расстегнув пуговицу на его шортах, я потянула вниз язычок молнии и стащила их вниз — вместе с белыми трикотажными трусами. У Глеба их было несколько, они были немного смешными, даже нелепыми, выбивались из образа брутального мачо и поэтому страшно мне нравились. Семен Семеныч доверчиво ткнулся в руку, и я легонько погладила его, как собаку, сделавшую охотничью стойку.

Это сравнение — суровый пес, замерший с поджатой передней лапой — показалось мне таким забавным, что я фыркнула, уткнувшись Глебу в грудь. Он открыл глаза, посмотрел на меня удивленно и тут же закрыл снова. Самым кончиком языка я коснулась сначала одного соска, потом второго, скользнула ниже, еще ниже, прокладывая узенькую дорожку из быстрых летучих поцелуев. Опустилась на колени и сжала его бедра ладонями, поглаживая ягодицы кончиками пальцев.

Запрокинув голову, Глеб глухо постанывал и гладил мои волосы. И вдруг резко сжал мои плечи, заставив подняться. Прижав меня к себе, он попросил, тяжело дыша:

— Ника, подожди, не надо. Потом, ладно?

Переступив через шорты, он подхватил меня на руки и понес в комнату. Я думала, что он начнет меня раздевать, но Глеб ногой открыл дверцу шкафа и поставил меня перед зеркалом.

— Смотри, — прошептал он на ухо, расстегивая пуговицы.

На мне была длинная шелковая блузка без рукавов с миллионом мелких пуговиц. Обычно я снимала ее через голову, но Глеб расстегивал их одну за другой, медленно-медленно, попутно через ткань лаская грудь. Я следила за движениями его пальцев в зеркале и изнывала от нетерпения. Это была пытка — но такая сладкая, что я не отказалась бы от нее ни за что на свете.

Покончив с пуговицами, Глеб снял с меня блузку, потом бриджи. Он стоял у меня за спиной, и наши взгляды скрестились в зеркальной глубине — как два клинка. Его губы касались моей шеи, плеч, пальцы скользили по коже, ныряли под тонкое кружево, замирая там. Я в кровь искусала губы, чтобы не стонать, только поскуливала тихо по-щенячьи, но все-таки не выдержала и взмолилась:

— Глеб! Я больше не могу!

Он резко развернул меня к себе, и я даже не поняла, каким образом на мне вдруг не осталось ничего — как будто реальность начала осыпаться пикселями. Глеб целовал мою грудь, ласкал языком соски, потом приподнял, держа за бедра, и я обвила его ногами. Но он осторожно положил меня на кровать и нагнулся надо мной, упираясь коленом в край.

— Ну же! — всхлипнула я.

Глеб вошел в меня медленно, сильно и глубоко, и не успел он еще закончить это движение, как мое тело сжалось в раскаленную точку и разлетелось на атомы. Я застонала и выгнулась дугой. Глеб замер и посмотрел на меня изумленно, но тут же продолжил, ускоряя темп. Каждый раз, когда я подбиралась ко второму оргазму, он останавливался и менял позу — и все начиналось сначала. Под конец я даже не стонала уже, а тихо рычала, как выбившаяся из сил тигрица. И на одно долгое мгновенье мы стали абсолютно единым целым, полностью слившись, растворившись друг в друге, в едином общем наслаждении…

У меня кружилась голова и звенело в ушах. Я лежала на спине, головой на руке Глеба и лениво гладила его по животу.

— Надо будет новые визитки заказать, — каким-то совершенно будничным голосом сказал он, глядя в потолок.

Я подняла голову и посмотрела на него, не веря своим ушам. Только что было такое — и какие-то визитки?!

— Ну, ты недавно сказала, что я бог в постели. Думал, пошутила. Оказалось, нет. Вот и напишу: «Глеб Осадчий, бог секса». Ну а что? Женщины кончают, как только мы с Семенычем начинаем вход в систему.

— Иди ты на фиг, бог секса, — буркнула я, отвернувшись и накрыв голову подушкой. — Вместе с Семенычем. Это не женщины. Это одна женщина. Нимфоманка-рекордсменка. Для мужчины такое было бы позорищем. А для женщины — даже и не знаю. Пальцем дотронься — и готова.

— Кит, я обожаю, когда ты изображаешь страуса. Башка под подушкой, а задница на улице.

Он звонко поцеловал меня пониже спины, я повернулась и огрела его подушкой. Началась буйная возня, после чего Глеб прижал меня коленями к кровати, наклонился и прошептал, рисуя пальцем опасно узкие круги вокруг пупка:

— Кажется, мы что-то отложили на потом, мм?

— Что-то такое определенно было, — так же шепотом ответила я…

Потом мы сидели голышом на полу у открытого холодильника, таскали оттуда что попало и кормили друг друга. Потом, как обычно, сидели на балконе в шезлонге и пили вино из одного бокала. Самолеты могли приземляться — им ничего не грозило, мы были на посту.

— Спи, Китеныш, — сказал Глеб, когда мы наконец улеглись, на одну подушку и под одну простыню. — Спи, маленький. Сегодня был такой длинный день.

— Помнишь, мы говорили об этом позавчера, когда из Дубровника возвращались? — я поворочалась, устраиваясь поудобнее. — Здесь все дни длинные-длинные. И это хорошо…

— Заткнешь уши, или мне подождать?

— Подожди, я уже засыпаю.

Это был такой легкий полусон-полуявь. Я еще слышала дыхание Глеба, чувствовала его тепло, но вокруг уже был космос, сияли огромные звезды, пролетали мимо хвостатые кометы, и я парила в пространстве — бестелесная, невесомая, невидимая.

А потом звезды погасли, словно кто-то задернул черный занавес. И пришла мысль — такая же черная, беспросветная.

До конца моего отпуска еще два дня. Но это был наш последний вечер. Сегодня мы попрощались…

Глава 49

10 сентября

Мне все-таки удалось заснуть, но просыпалась я каждые полчаса. И вовсе не от храпа, потому что после второго раза достала из тумбочки беруши. Тревога и тоска, острая, как игла морского ежа, — вот что не давало покоя. Я вертелась и не могла улечься удобно. В чемодане лежало несколько таблеток сильного транквилизатора: в последние годы у меня бывали панические атаки, совершенно на пустом месте, и приходилось брать что-то с собой, на всякий случай. Но таблетки категорически нельзя было сочетать даже с минимальным количеством алкоголя. Да и то, что со мной творилось, не слишком напоминало паническую атаку.

Уже под утро я перекатила Глеба со спины на бок, прижалась к нему и задремала. И проснулась ровно в 5.55. Вытащила беруши и еще успела услышать отголосок рева первого самолета, заходящего на посадку.

Полосы света на кровати были четкими и яркими — день обещал быть ясным. Глеб тихонько похрапывал, уткнувшись носом в подушку. Мне нравилось просыпаться раньше и смотреть на него. Даже когда он издавал во сне совершенно зверские звуки, лицо у него было трогательно беззащитным. Так и хотелось погладить по волосам, по щеке, и приходилось сдерживаться, чтобы не разбудить. Просто лежала и смотрела. Но сейчас меня грызла все та же ночная тревога, которая так и не утихла к утру. Хуже всего, что я никак не могла понять, с чем она связана.

С тем, что осталось всего два дня? Нет, вряд ли. То есть может быть, но не только. Было что-то еще. Какое-то темное предчувствие, что ли. Я уже испытывала что-то похожее вечером того дня, когда мы с Глебом были на мысе Сустепана. Тогда я еще не знала, что там произошло. Но та тревога как пришла, так и ушла. А вот сейчас уходить, похоже, не собиралась.

Глеб вышел на балкон, когда я сидела на шпагате. Нагнувшись, поцеловал в макушку, переступил через мою ногу и встал в углу.

— Не мешаю?

— Нет.

— Духота какая. Уже с утра. Как-то не по себе.

— Тебе тоже? — удивилась я. — Полночи не спала. Как раз потому, что было не по себе.

Я встала на руки и прогнулась вперед, дернув мимоходом Глеба за шорты пальцами ноги. Дело было явно в не в духоте. И, судя по выражению лица, его тоже что-то тревожило.

— Кстати, Ника, мы вчера вечером все подъели, завтракать нечем. Куда пойдем, в пиццерию или в бандитерскую?

— В пиццерию подниматься надо. Не, в бандитерскую.

— А потом? — обычно Глеб не мог спокойно смотреть, как я завязываюсь в узлы и растягиваюсь на веревки, его так и тянуло до меня дотронуться. Но сейчас, похоже, мои супер-эротические позы его не особо волновали.