Мы же взрослые люди - Гурина Юлия - Страница 31

И опять тишина. Тишина в телефоне стоит дороже слов. Он глубоко вздохнул. Она тоже вздохнула два раза.

 – Я завезу тебе ключи. Передам через персонал.

 – Спасибо.

Невозможно было положить трубку. И невозможно сказать ни слова. Оба понимали, что что‑то происходит. Важное. Большое. Что позади остался рубеж. Край пропасти, в которую никто не упал. Чудом. Опять то же чувство судьбы. Когда у двух персонажей есть жизненная цель – найти друг друга. Цель, на которую они кладут всю свою жизнь. И вот они находят. И что? Как говорит навигатор «Вы достигли своей цели». И что дальше‑то? Чем жить теперь? Зачем? Все так неуместно, глупо. Стоишь, смотришь друг на друга и чувствуешь себя дураком. Слишком все не так, как хотелось бы.

 – Ну, мне пора, Ринат, – собралась с силами Нина.

 – Да, конечно. Не буду задерживать. Пока. 

БЫТ

– Мама, а кто тебе звонил?

 – Дядя.

 – Какой дядя? Дядя Мороз?

 – Почти.

В духовке запекалось мясо. Богдан подходил то и дело, следил за изменениями. Он с удовольствием ел мясо и называл его нежно «мяско» с ударением на первый слог. Мяску еще полчаса запекаться. Нина резала салат, резиновые огурцы и помидоры – какие еще могут быть они зимой. На кухню вышла Алина.

 – Что у нас есть поесть?

 – Вот салат. Скоро будет мясо. Давайте вместе поужинаем. Я накрою на стол.

Алина скривилась, вжала подбородок, что означало – ужинать вместе – мерзко. Алина так любила повторять слово «мерзко» по делу и без. Дочка взяла миску, отложила в нее половину салата, прихватила несколько кусков хлеба. И налила себе крепкий кофе.

«Ну, ест – уже хорошо», – подумала Нина.

В семье Нины ели всегда все вместе. Если отец задерживался с работы, то ждали его. В выходные вместе и завтракали, и обедали, и ужинали. Такая была у них традиция – собираться за столом. Без особых церемоний, например ножами не пользовались, только вилками. Еда была простой – рис c курицей, сосиски с макаронами, гречка с мясом, рыба с картошкой. Супы (об этом Нина предпочитала не вспоминать), супы, слава богу, были только в обед. В их семье считалось, что суп необходим, иначе все – трындец организму. Нина печально соединяла масляные капельки в одну большую каплю на поверхности супа. Если приезжали ближайшие родственники в гости, бабушки или дяди-тети, то после обычного ужина еще пили чай. Долго пили, ели торты «Птичье молоко» и пирожные «Картошка», рядом с домом была небольшая кооперативная кондитерская, там и брали. За чаем часто шутили, смеялись, вспоминали семейные истории. Одни и те же, но все равно было смешно. Нина любила чай за сладкое, которое к нему прилагалось, и за эти вот истории. Их рассказывали на разные лады, добавляя каждый раз подробности. Семейный юмористический эпос. Такие истории еще рассказывают, когда одна семья встречается с другой семьей. И каждая семья достает эти истории как реликвии – экспонаты семейного юмора. Но у других, как правило, не такие интересные истории. И вы смотрите на них и думаете, почему они так смеются, это же не очень смешно. А они недоуменно глядят на вас, когда вы рассказываете свои истории и покатываетесь со смеху.

На застольях было очень уютно, чувствовалось, что все семья, родные, что все вместе.

Вот это «вместе» и было очень важно для Нины. В ней осталась программа кучкования. Внести семейные обеды и ужины в уклад ее уже собственной семьи не вышло. Но Нина продолжала воспроизводить свою программу. Несмотря на то, что в ее доме никто к такому не стремился. И если удавалось случайным образом собрать всех за одним столом, Нина светилась от счастья. Важное и теплое из прошлого соединялось с настоящим. И ей было хорошо, уютно, как в детстве.

Она поставила на стол две красивые тарелки с ветками лимонного дерева. Достала стаканы из серванта, хрустальные, которые мама еще подарила. Переложила салат из миски в салатник, вытащила мясо. И красиво положила на тарелки, полила соусом тонкими струями, как это часто делают в ресторанах. Добавила к столу оливки в маленькой мисочке (больше ничего такого не нашла).

 – Богдан, садись ужинать, мяско готово.

Прибежал радостный Богдан, белобрысая голова. Восхитился сервировкой, забрался на свой стул.

 – Мама, а у нас уже Новый год? У нас праздник? Да?

 – У нас ужин, мой малышочек любимый. Давай порежу тебе мясо.

Нина разрезала мясо на маленькие кусочки, чтобы их можно было без усилий погрузить в детский рот.

 – Ммм!!! Вкусно! – радовался Богдан.

Алина снова возникла на кухне, отрезала большой кусок запеченного мяса и ушла к себе. Нина тяжело вздохнула.

 – Мама, ты такая красивая! Такая добрая! Ты меня, твоего сыночка, мяском кормишь, да?

 – Да, мой любимый, да.

А потом еще удивляются, почему свекрови так своих сыновей любят. Да вот почему!

Потом надо было искупать Богдана. У него был пенный период. Без пены не хотел купаться. Без пены и бульдозера. Намытый, розовенький такой, нежный мальчик. Материнское сердце плавилось от любви.

На ночь смотрели диафильм. Нина скачала диафильмы на айпад и читала по две сказки на ночь. Богдану нравилась про Бармалея. Когда Бармалей жарил Айболита на костре, Богдан вцеплялся в мамину руку и весь замирал от страха. А потом опять просил показать диафильм про Бармалея. Затем вечерний кефир, и Богдан засыпал. Наконец‑то он дорос до такого возраста, когда начал спать всю ночь, не просыпаясь. Как же сладко смотреть на спящих детей. Нина поцеловала Богдана в плечико, на котором были ямочки – их родовая особенность.

Нина заглянула к Алине.

 – Как настроение?

 – Норм.

 – Уроки сделала?

 – Ну, мааааам. Не начинай.

 – Может, помочь тебе?

 – Нет.

 – Что делаешь?

 – Рисую.

 – Здорово! Что рисуешь?

 – Персонажа, отстань.

 – Как ты со мной разговариваешь? – Это уже скорее обреченно грустно прозвучало.

 – Мам, пожалуйста, закрой дверь. Я не хочу сейчас общаться. У меня все норм, правда. Уйди.

«Господи, как же все это пережить», – подумала Нина.

И правда, как?

ЗВОНОК ИЗ БОЛЬНИЦЫ

Ринат позвонил на следующий день.

 – Ильдар должен заехать на днях домой, а там… Не убрано. Я закажу клининг, можешь открыть им дверь? Пожалуйста, мне некого попросить больше. Ключи же у тебя.

 – Хорошо. Как ты?

 – Да уже получше. На шее только царапина никак не заживает. Мокнет. А все остальное отлично. – Ринат усмехнулся, так мог делать только он.

 – Они на сколько часов приедут? Клининг этот.

 – На шесть-семь, не меньше. Я генеральную уборку заказал с глажкой. Ты можешь им ключи оставить, они потом завезут мне. У них есть такая опция.

 – Ладно. Когда тебя выпишут?

 – Если все будет хорошо, то к пятнице, через три дня.

 – Тебе, может, вещи какие нужны на выписку. Ты же без одежды был. Без верхней, я имею в виду.

 – Да доберусь так. Такси возьму.

 – Зачем, я могу завезти, мне несложно. Там до такси, небось, идти и идти придется. На улице сейчас минус 11. Зима же.

 – Спасибо, Нина. Спасибо, родная.

Ринат в больнице думал. Думал о своей жизни. О себе, об Австралии. О том, как ему хотелось туда. А почему хотелось‑то? Хотелось сбежать? От чего? От кого? Думал, зачем он надел на свою шею петлю из шарфа? Из-за состояния аффекта, говорят врачи. Ему 39. Половина жизни уже прошла. Половины вроде как равные, но как можно сравнивать года? В один год столько всего произойдет, а потом за пять лет ничего не случится. Года весят по-разному, один больше, другой меньше, поэтому и половины будут не равны. Половина прошла, осталась другая половина. А зачем она ему? Зачем туда идти, если все самое хорошее уже случилось. Если ты знаешь, что там закат. Если ты свой максимум уже выполнил, а дальше будет только спад.