Мы же взрослые люди - Гурина Юлия - Страница 30

 – Не знаю. Позлить тебя.

 – Охереть, какой ты мужчина! Молодец.

Нина направилась к выходу. Если бы вблизи были легковоспламеняющиеся предметы, они бы легко воспламенились.

 – Фак! Фак! Фак! Фак! – повторяла она на американский манер.

Дверь подъезда открылась, и холодный снежный ветер ударил в лицо. И в шею.

«Шарф забыла у этого мудака».

Дверь была открыта. В квартире слышалась какая‑то возня. Нина не сразу поняла, где.

 – Я забыла шарф, – громко сказала она.

Нина помнила, как развязала его и положила на стул на кухне. Уж очень душно было ей слушать признания. На кухне шарфа не было. Возня продолжалась. Кто‑то стучал в стену или полз. Нина вышла в коридор, заглянула в гостиную – ничего.

 – Ринат?

В туалет и ванную двери открыты, там пусто. Возня продолжалась, но стала тихой. Посмотрела в коридоре на вешалке, шарфа там тоже не было.

 – Ринат, ты не видел мой шарф? – уже очень громко сказала Нина.

Никто не ответил, она открыла дверь в одну из комнат, дверь стукнулась обо что‑то. Комната Ильдара. За дверью висел домашний турник. На турнике висел шарф, а на шарфе Ринат. 

ВЫНУТЬ ИЗ ПЕТЛИ

Нина будто проснулась от дремы. Вот она спала-спала, и тут раз – и проснулась. Ринат висел на шарфе, ноги едва касались пола, тело содрогалось, лицо превратилось в синяк. Глаза были плотно сжаты. Нина метнулась на кухню, схватила кухонные ножницы. У всех приличных хозяек есть подставка для ножей и специальных кухонных ножниц (Диляра – образцовая хозяйка). Затем Нина ворвалась в комнату и начала отрезать шарф. Ножницы из хорошего сплава, немецкие, делали свое дело быстро. Ринат упал на нее, она его обхватила руками и переложила на диван. Рината вырвало и он потерял сознание.

 – Алло! Катя! Ринат повесился и его вырвало мне на сапоги. Что мне делать?

 – Он мертв? Пульс есть?

 – Не знаю, Катя, не знаю!

 – Господи боже мой, где ты его опять откопала?

 – Я у него дома, потом все расскажу, что делать‑то?

 – Так, так… Черт-те что…

Дальше у Кати следовала нецензурная неразборчивая брань.

 – Нина, ты слышишь меня? Алло? Нина?

 – Да.

 – Срочно вызывай скорую. Срочно!

Скорая приехала через десять минут.

 – Кем вам приходится больной?

 – Никем.

 – Где его документы? Полис страховой есть?

 – Не знаю.

Нина стала искать документы. Посмотрела комод в прихожей, посмотрела карманы курток. Пусто. В гостиной посмотрела шкафы. Она бегала по чужой квартире, искала. Как вор. Ворошила чужое гнездышко. Паспорт нашелся в надетых на Ринате джинсах вместе с бумажником. В заднем кармане. И полис в нем.

Врач скорой осмотрел Рината. Сделал два укола внутримышечно.

 – В рубашке родился, – сказал врач. – Повезло тебе, – и он похлопал Рината по плечу.

Ринат не приходил в себя. Его уложили на носилки.

Увезли. Живого. В реанимацию. Нина осталась в пустой квартире Рината.

«Повезло», – повторяла она.

«Жив, увезли в реанимацию, в Первую Градскую», – написала она Кате.

Зашла в ванную, взяла полотенце, намочила и стала оттирать сапоги. Потом взяла шарф, разрезанный пополам, выбросила его в ведро. Все равно был холодный и бесил. Думала, как быть с квартирой. Ключи висели в двери. Уйти и оставить дверь открытой или запереть на замок и взять ключи с собой? Взяла ключи, закрыла дверь. Спустилась, села в машину.

Наверное, нет такого человека, который ни разу не допускал мысль о самоубийстве. Мысль достаточно популярную в нашем мозгу, в мозгу человека. Инстинкт саморазрушения, Танатос – стремление к смерти, как сказали бы психоаналитики. Инстинкт такой же древний, как и сам Эрос (либидо) – стремление к жизни. Зачем они нам нужны? Куда мы ими движимы? На улице стемнело. Нина включила печку и «Радио джаз». «Это все слишком для меня, это все чересчур, я никогда не хотела таких страстей! Я просто хотела быть женщиной, любить, жить спокойно, мирно, правильно, так, как все живут. Хотела, чтобы только по-настоящему все, не фальшиво». У Нины внутри разверзлась пустота.

Пустота росла, все в мире вставало с ног на голову и обратно. Перед глазами стоял Ринат, ноги едва касаются пола, а шарф плотно стянул шею. Бордовый шарф с тонкой голубой клеткой. Бордовое лицо. Ножницы. Ринат лежит на диване. Лежит на носилках. Худой, зеленый, заросший.

Когда смерть подступает так близко, она прогоняет менее важные чувства. И оставляет только те, что действительно что‑то значат. Те, что могут стоять пред ее лицом – пред лицом смерти. Перед лицом смерти не стояла злость. Там стояло что‑то другое, почти такое же сильное, как и сама смерть. Жажда жить, жажда продолжаться. Перед тем страшным лицом стояла любовь. Эрос напротив Танатоса.

«Если бы я не забыла шарф, – думала Нина, – сделал бы он это с другим предметом?» Если у тебя дома турник, то найти на чем повеситься в квартире, полной вещей и одежды, – пустяки. Но он дождался именно ее шарфа, чтобы сделать это…

«Если бы я не вернулась?» И ужас щекотал ее ледяными перьями по спине. «Было бы мне легче? Ведь я же сама желала ему смерти». Ужас пробирался внутрь туловища и распускал там свое морозное дыхание.

Во внутреннюю пустоту продолжали лететь разные вопросы. Нина закрыла глаза, чтобы открыть и очутиться в другом месте и лучше в другое время. Стоит ли говорить, что все это не сработало.

«А если бы это был фашист или маньяк, стала бы я вытаскивать его из петли? А если бы он был Гитлер?» И висящий перед глазами Ринат вдруг предстал в немецкой форме. Этот вопрос тоже упал во внутреннюю пустоту. Но ответ был известен.

«Рассчитывал ли он на то, что я вернусь?»

«Люблю ли я его?»

«Как он там сейчас?»

«Узнают ли врачи, что у него ВИЧ?»

«Ненавижу ли я его?»

Вопросы падали в пустоту. Нина сама падала в пустоту. И на нее падал Ринат. Все летело в пустоту. И где‑то там в недрах пустоты звенела боль. Все громче и громче. Оглушительно.

В тот день Нина плакала не останавливаясь часа три. Пустырник, ромашка, валериана и «Новопассит» не подействовали.

Ринат позвонил через пару дней.

 – Алло.

 – Да.

 – Нина?

 – Да.

 – Ты спасла мне жизнь.

 – Да.

Молчание, каждый слышит дыхание через трубку.

 – Спасибо тебе.

 – Угу.

 – Нина, спасибо тебе.

И Нина услышала всхлипы. Ринат плакал.

 – Ты плачешь?

Всхлипы.

 – Не надо.

Молчание. Всхлип. Дыхание в трубку.

 – Прости меня. Даже если ты никогда меня не простишь, то на чуть-чуть хотя бы прости.

 – Ринат…

 – Ты знаешь, я тут лежал, думал. Меня положили в реанимацию, забрали одежду, все вещи, накрыли простыней. Я очнулся, сначала подумал, что в морге. Но во мне что‑то перевернулось. Встало на место. Как вывихнутое плечо. Я думал и думал. Я разговаривал с тобой мысленно. Спорил, доказывал тебе. Я понял очень важное…

 – Семья знает? – перебила его Нина.

 – Нет. Нина, я и про семью понял, и про тебя. Я про себя понял, я увидел, насколько жалок. И я так не хочу больше.

 – Увидел свет в конце туннеля?

 – Ты знаешь, я видел мрак и огненные вспышки. Потом стало очень горячо голове. Не мог открыть глаза. А потом я плыл. Было много воды. Люди тонули, дома тонули. В грязной воде.

 – У меня твои ключи. Я закрыла дверь в квартиру.

 – Спасибо, Нин.

Всхлипы.

 – Есть настоящие люди, и ты как раз такая.

 – Ты там долго будешь? Как там тебе?

 – Сегодня перевели в общее отделение, дали одежду. Кормят. Приходил психиатр. Говорят, что надо ложиться в психушку, потому что я теперь суицидент.

 – Кто?

 – У меня был парасуицид. И мне теперь светит принудительное лечение в психиатрическом стационаре. Но может, и не положат. Алкоголиков не кладут. Но я вот о чем: я вдруг понял, что мне повезло. Понимаешь, повезло, Нина. Потому что я знаю тебя.