Когда завтра настанет вновь (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 78

— Я убил его, конечно. Своего отца. Сразу, как научился сносно контролировать дар. Во время очередного посещения довёл до апофеоза всё самое страшное, что в нём было. Боль, отчаяние, чувство вины, дремавшее где-то на дне его душонки… разбудил в нём такое жгучее желание покончить с собой, что он бился бы головой об стену, если б не нашёл способ получше. Это несложный трюк, позже я не раз его повторял. С Грегом Труэ в том числе. С ним было ещё проще: он ведь так и не простил себе попытку изнасилования любимой падчерицы. Всё, что понадобилось — небольшая ночная прогулка. Вылезти из окна номера, так, чтобы Рок не увидела, дойти до его дома, а там немного раскачать чувство вины, пригрозить бритвой, заставив написать записку… Никто из вас даже не заметил моего отсутствия. Впрочем, смерть отца тоже не сочли подозрительной. Бабушка так вообще порадовалась. — Он фыркает — негромко, с лёгкой снисходительностью. — Мой отец умер, но рождённый им монстр не уснул. Он требовал жертв. Он жаждал чужих страданий, физических и душевных. Я убивал животных, и это помогало мне держаться. Помогало носить, не снимая, маску милого мальчика. У меня всегда отлично получалось притворяться кем-то другим. Мне не слишком это нравилось, но я понимал: если показать людям, кто я на самом деле, меня до конца жизни запрут в той же психушке, где умер отец, а мне этого не слишком хотелось. — Наконец убрав руку с моей груди, Питер задумчиво подпирает ею подбородок. — После окончания школы я устроился работать в хоспис. Думал, мне хватит той боли, которую я получу там, но очень скоро понял, что ошибался. Монстру недостаточно было просто чужой боли: его жажду могла утолить лишь та боль, что причиняю я. И когда умерла бабушка — нет-нет, сама умерла, тут я ни при чём, — я уехал в Динэ и пошёл работать продавцом в лавке камней. Хотел стать нормальным человеком, совершенно нормальным. Пытался забыть обо всём, надеялся, что тогда оно просто исчезнет. Я убегал от своего монстра, убегал от него день и ночь, прятался в лабиринте собственного сознания. Даже думал, что у меня получилось… а потом в мою лавку вошла Абигейл.

Он глубоко, судорожно выдыхает. Резко встав, делает шаг к столу, а когда возвращается к постели, в его руках блестит расправленная бритва.

Я слежу за ней почти завороженно.

— Я просто не мог ничего с собой поделать. Она так походила на мою мать… — Питер вновь опускается на колени перед кроватью. — Я до последнего убеждал себя, что хочу помочь. Помочь ей убежать, спрятаться, справиться с потрясением. Тогда я и сделал это открытие — что мой дар не работает на полукровках, что ваши эмоции отличаются… а она взяла и так глупо влюбилась. И её счастье на вкус было чудесно, но всё же не шло ни в какое сравнение с её болью, той болью, что я ощутил при первой нашей встрече. И мне просто снесло крышу. Мне нужно было снова ощутить её боль, а мой монстр очень хотел повторить то убийство, что дало ему жизнь. Повторить и ритуализировать. — Он касается бритвой ложбинки на моей груди. Пока что — тупой стороной. — Я сам не понимал, кто я такой, что делаю с ней все эти вещи. Но когда я делал это, то впервые с пяти лет чувствовал, что живу. И тогда же, впервые за всю мою жизнь, монстр уснул. Оставил меня, позволил не мучиться жаждой, позволил жить нормальной жизнью… на четыре месяца. Пока не выгнал на улицы Динэ в поисках следующей жертвы.

Лезвие бритвы ползёт по телу ядовитой гадюкой, от груди к низу живота, выводя по пути какие-то замысловатые узоры. Металл холодит кожу, заставляет покрываться мурашками, дёргаться и выгибаться в попытке избежать соприкосновения — напрасно.

…«мне следовало бы самому тебя убить, но тебе уже предназначен другой, куда более остроумный финал»…

Это и есть тот финал, о котором говорил Донн? Я должна была умереть по вине влюблённого в меня фейри, но Коул стёр это будущее, — и тогда на меня положил глаз серийный убийца.

Из всех лавок камней в Харлере я выбрала ту, где работал Ликорис.

Наверное, с точки зрения богов это действительно остроумно.

— Ах, Лайза, — его голос внезапно срывается в шёпот, — что ты со мной сделала? Зачем вошла в мою лавку? Прошло всего два месяца, и мой монстр ещё спал, но я увидел тебя, ощутил твоё отчаяние, твою боль… боги, она была сладкой, как мёд. Я не хотел идти за тобой, но мой монстр… он поднял голову, как голодный тигр, и погнал меня за тобой, и заставил проследить до отеля и угнать мобиль, когда я увидел, что ты можешь ускользнуть… Это было так неосторожно, но я ничего не мог с собой поделать. Эта охота… она вышла не такой, как все. Прекрасней, чем все предыдущие. Танец на грани, риск, азарт… Я никогда ещё не чувствовал себя настолько живым. — Питер отнимает бритву от моей кожи. Опустив руку, склоняет голову так, что его губы почти касаются уха, так, что его дыхание обжигает кожу. — Знаешь, вдруг из-за этого мобиля, или из-за того, что мы оставили за собой кучу трупов, ты и я… может, меня наконец-то поймают. И я… даже не знаю… может, я буду этому рад?..

Я замираю. Поворачиваю голову — наши лица почти соприкасаются — и смотрю на него.

Чтобы увидеть мятные глаза маленького мальчика с фотографии двадцатилетней давности.

Не надо, Питер, хочу сказать я, но могу только мычать. Сейчас ты — не ты, сейчас ты — тот монстр, о котором ты говорил. Он поймал тебя и заключил в клетку, повязал по рукам и ногам и дёргает за ниточки, но ты можешь бороться с ним, должен бороться…

А потом Питер рывком встаёт.

И отскакивает в сторону как раз вовремя, чтобы крупный рубин пролетел мимо него, отскочил от стены и бессильно покатился по полу.

Камень мастера Тинтрэ, который я оставила в мобиле. Камень, куда я заключила проклятие, которое вытащила из Питера, камень, который выплеснул бы это проклятие при ударе о живое тело…

Бесшумно подкрасться к двери, которую Питер оставил открытой, и вернуть проклятие тому, кому оно и принадлежало — это было отличной, даже ироничной идеей.

Но тот, кто сделал это, недооценил чувствительность эмпатов.

— А ты так и не научился стучаться, малыш, — негромко произнёс Питер. Ещё прежде, чем обернуться к двери.

Эш стоял на пороге. Лицо — белый мрамор, глаза — синяя бездна.

— Отпусти. Мою. Сестру. Мразь.

В его тихом голосе было ещё меньше эмоций, чем в его лице, но сейчас мой безоружный маленький брат пугал не меньше, чем Питер с бритвой в руках.

Я так хотела, чтобы он пришёл.

Но лишь сейчас поняла, что живым из этой комнаты может выйти только Питер.

— Жаль. Никогда не думал, что придётся убивать детей. — Тот, кого прозвали Ликорисом, одним ловким движением развернул бритву острой стороной вперёд. — Если б Рок не сунула нос, куда не надо, я бы оставил вас в живых. Утопил бы труп Лайзы в море, так, чтобы его не нашли. Для вас она бы отправилась на Эмайн. Но теперь… — на лице его не было ни улыбки, ни предвкушения, лишь какая-то обречённая усталость. — Ничего личного, малыш. Ты славный, но Ликорис не оставляет свидетелей.

Эш молчал. Лишь взгляд его переместился с лица Питера на что-то за его спиной.

Когда в синих глазах мелькнул странный торжествующий блеск, Питер обернулся.

Полупрозрачные руки Коула, мгновение назад возникшего у него за спиной, легли на его щёки — жестом возлюбленного, заключившего лицо желанной женщины в свои ладони, — и, подчиняясь этим рукам, голова Питера резко повернулась. С характерным, жутким звуком кости, хрустнувшей в сломанной шее.

Бритва выпала из его руки, звякнув о доски, ещё прежде, чем тело Питера тяжело рухнуло на пол. Руки раскинуты, словно он упал в снег сделать ангела, в открытых глазах — лёгкое удивление, на губах — призрак едва заметной улыбки.

Убийца по прозвищу Ликорис наконец-то был пойман и убит.

И, похоже, Питер Джекевэй, он же Инэкинс, действительно оказался этому рад.

Я смотрела в застывшие мятные глаза, ещё казавшиеся живыми, когда Коул подобрал с пола ту самую бритву, которая должна была меня убить.

— Эш, иди вниз. Отнеси одежду Лайзы на кухню. — Избегая смотреть на меня, ловкими сдержанными движениями фейри стал освобождать мои руки и ноги от пут. — Она лежит внизу, в гостиной.