Когда завтра настанет вновь (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 77

— Знаешь, что самое забавное? Вы искали Ликориса, но даже не подумали заподозрить меня. — Я смотрела, как Питер неторопливо поднимает бритву на уровень глаз, внимательно осматривая лезвие. — А ведь Рок была так увлечена этим делом, знала так много подробностей… даже то, что Алвену мучили кошмары про Кромешника. Она обожала фильмы ужасов, Алвена. Всякие сетевые страшилки. Кромешник был её любимчиком — даже игру про него нашла. Наигралась на ночь в шлеме виртуальной реальности, вот и приснились всякие ужасы… как раз накануне нашего последнего свидания. — Видимо, что-то его не устраивает: он вновь опускает бритву и водит ею по ремню, правя лезвие до безупречной остроты. — Мне казалось, такие, как Рок, должны догадываться, что тот, кого они ищут, рядом с ними… Впрочем, я ведь поработал над её симпатией ко мне. Как и над твоей. — Питер косится на меня. — Ты, конечно же, возомнила, что настолько сильна, чтобы сопротивляться моей магии? Нет, Лайз. В первый раз ты заметила её лишь потому, что я был недостаточно аккуратен. На полукровках мой дар не работает в полную мощь, кровь фейри защищает вас. Я не могу внушить вам свои эмоции. Но я могу уменьшать или усиливать те, которые у вас уже есть. И это намного интереснее, чем то, что я творю с обычными людьми. — Его пушистые ресницы дрожат в предвкушении. — Ты знаешь, что эмпаты воспринимают эмоции так же, как вкус или аромат? Чувства, в основе которых лежат естественные человеческие эмоции, куда лучше внушённых. И первая любовь, первое наслаждение юной девушки… это же просто нектар. А та боль, когда вы понимаете, что вас обманули, когда вы понимали, кто я… отчаяние куда глубже и слаще, если тебя предаёт тот, кого ты успел полюбить. — Он улыбается своим мыслям. — И это чувство, это падение в бездну отчаяния с вершины блаженства, эта мучительная эмоциональная агония… мой личный наркотик, который не сравнится ни с чем.

Это было ещё хуже, чем видение, которое вызвал Донн. Страх из моего подсознания… Всё это время я догадывалась, всё это время подозревала — вместе с Эшем, вместе с Рок, — но отмахивалась от здравых мыслей в пользу внезапной, дурацкой, глупой влюблённости. Влюблённости, заставившей меня забыть о разуме, толкнувшей меня в постель к незнакомцу.

Он нашёл маленькую, отчаявшуюся, испуганную девочку, которая жаждала тепла, ласки и надёжного плеча. Раскрыл перед ней нежные объятия, задурил голову утешениями и красивыми словами. А когда понял, что подцепил меня на крючок, превратил мою симпатию в любовь, моё увлечение — в страсть.

Боги, как я могла купиться на всю эту сладкую чушь, о которой сейчас тошно вспоминать? Быть такой наивной, такой доверчивой, такой глупой, глупой…

Я дёргаюсь, пытаясь вывернуться из пут, пытаясь закричать, но верёвки лишь больнее врезаются в кожу, и из-за кляпа у меня вырывается только мычание.

— Да ладно, не переживай так. Ты ведь не единственная, кто повелась. Хотя, по правде сказать, с вами всё выходило слишком легко… даже как-то неспортивно. Куда интереснее было бы обольщать более взрослых и опытных, но их чувства далеко не так хороши на вкус. — Движения Питера выверены и методичны: он явно никуда не торопится, растягивая удовольствия, наслаждаясь каждым мгновением, продлевая триумф после долгой охоты. — Стоит напеть вам красивую песенку о том, что вы единственные в своём роде, стоит сыграть прекрасного одинокого принца, который так долго искал кого-то вроде тебя, и вы таете. Конечно, девушкам ведь издавна хочется верить в красивые сказки со счастливым концом… особенно когда им так плохо, как было тебе.

Я вдруг понимаю, что дрожу. И плачу. Охота меня побери, почему?! Я ведь даже особо не чувствую ничего…

Я не дам этому ублюдку насладиться моими страданиями. Он ведь этого добивается? Не дам.

По крайней мере, пока лезвие бритвы не коснётся моего тела.

— Но я избавил тебя от боли. На время. — Он откладывает бритву на стол и подходит ко мне. — Тебе ведь было хорошо вчера, я чувствовал.

Питер опускается на корточки рядом с кроватью, всматриваясь в моё лицо. Я понимаю, что он наблюдает за слезами, скатывающимися на простыню из уголков моих глаз; в лице — ни единой эмоции, и лишь в мятном взгляде стынет странная печальная доброжелательность.

Где Эш? Где Коул, когда он так мне нужен?..

— Я облегчал ваши муки. Абигейл, ты, все вы… вы были несчастны. У одной отчим-насильник, у тебя умирала мать, другую только что бросил парень, у четвёртой недавно погибла сестра… Все, по тем или иным причинам — одни, наедине со своими проблемами. И тут появлялся я. А вы либо не могли, либо не стремились рассказать обо мне родным и друзьям. Соглашались встречаться вне дома, оставляя мне лишь пудрить мозги случайным свидетелям. И я успокаивал вас, утешал, дарил наслаждение, ничего не требуя взамен. Это было отчасти в моих интересах, сделать ваше удовольствие чистым, без побочных эффектов первого… контакта, но тем не менее. — Он склоняется ближе ко мне. — А ведь я пытался. Каждый раз пытался. Каждый раз твердил себе «больше никаких убийств». Но потом снова ощущал… жажду. Это ужасное чувство, жажда. Ты готов сделать всё, что угодно, лишь бы от неё избавиться. И тогда я находил их. Таких же девочек, как ты. Каждый раз говорил себе «я просто побуду рядом, я буду пить их боль и радость, наслаждаться ими, и мне этого хватит», но потом… потом понимал, что жажда не уходит, и я могу утолить её одним-единственным способом. И тогда она уйдёт, оставит меня на несколько долгих месяцев — прежде чем проснётся снова. Потому что только во время охоты… и того, что происходит в её конце… только тогда я чувствую себя по-настоящему живым.

Я дёргаю головой в отчаянной попытке разбить ему нос, но он лишь улыбается. Смотрит мне в глаза, и вся моя воля к сопротивлению тает, исчезает, растворяется в странной беспомощности.

Печать на руке вспыхивает сама собой, пытаясь бороться с чужеродной магией.

— Тише, тише, — его голос мягок и деликатен. — У тебя ещё будет время сопротивляться, и тогда я не буду возражать. Даже наоборот. Но сейчас я хочу, чтобы ты меня поняла. — Питер касается рукой в перчатке моей щеки, и я лишь судорожно моргаю, не в силах отвести взгляд. — Когда я говорил тебе про часы, когда говорил, что хотел бы вернуться с тобой домой, когда просил остаться со мной… я не лгал. Каждый раз я думал: «В твоих объятиях чудесная девушка, которая благодарна тебе, что ты избавил её от боли. Ты можешь быть счастлив, парень». Ведь вы так любили меня, так доверяли мне, что даже когда я дарил вам ликорисы, вы отказывались видеть в этом дурной знак. Считали простым совпадением. Но… с тех пор, как… Рок ведь рассказала тебе, я слышал. Про моих родителей. Про тот день, когда во мне поселился монстр. — Он смотрит куда-то поверх меня. — Дети-эмпаты не умеют отключать дар. Сейчас я могу ощущать то, что хочу и когда хочу, переключать восприятие на эмоции или физические ощущения, или всё сразу, или не чувствовать их вовсе, разделить вместе с тобой или просто считать… но дети сканируют всех и всё вокруг себя. И я сидел в том шкафу и пытался не смотреть, но всё чувствовал. Как маме выкалывали глаза — за то, что якобы смотрела на других мужчин. Как резали руки — за то, что трогала их, как отсекали язык и губы — за то, что их целовала. И эта боль, мамина боль, была такой невыносимой, что мне казалось, я сойду с ума. Но в какой-то момент я понял, что одновременно мне это… нравится. Жуткое, животное удовольствие. Удовлетворение зверя, который настиг добычу и теперь разрывает её на куски. Жажда. Понимаешь? — он снова смотрит на меня: так пристально, так пытливо, словно и правда очень хочет, чтобы я его поняла. — Мой монстр мог сожрать меня изнутри. Превратить в трясущийся овощ, который бился бы в конвульсиях от одного вида крови. Но он решил со мной подружиться. И оставил мне разум, требуя взамен только одно. Чтобы я подкармливал его.

Его рука рассеянно скользит по моему тела, в небрежной ласке, словно поглаживая кошку; и прикосновения, ещё вчера сводившие меня с ума, теперь вызывают дрожь омерзения.