Возмездие
(Повесть и рассказы) - Старовойтов Валерий Иванович - Страница 16

— Иди, перекурим! — Окликнул его крепкий старик в лаптях, одетый в холщовую рубаху поверх суконных штанов в разноцветных лоскутах заплат. Усевшись на крыльцо рубленного в лапу небольшого дома большой колхозной пасеки, мужики задымили самосадом.

— Так это я насчет ружья, — дед с хитрым прищуром посмотрел на скуластое, худое лицо рядом сидящего парня. — Даю пятерку и мед!

— Нет, Кузьмич, оружие ноне запрещено, соответственно незаконно его хранение, давай треху сверху, чтобы я помалкивал!

— А не боишься, что я доложу новому коменданту о том, что ружье спер Тимоха, который за это преступление решил за государственный счет прокатиться в Нарым?

— Да не сделаешь ты этого, а знаешь, почему?

— Ну? — По треску табака Тимофей понял, что дед затянулся крепко.

— Тятя говорил, что ты беглый колчаковский офицер, у него фото есть!

Платон Кузьмич медленно поднялся с крыльца, молча вошел в избу, оставив гостя, закрутившего соломенной, нечесаной башкой, в полном недоумении: «Чего это меня понесло! Старик, видать, добрый, веселый! А вот, как пальнет из офицерского нагана прямо из окна, и отыгрался на балалайке любимец девок, Тимофей Кольцов!» От страха выступил пот, и ноги сделались свинцовыми.

— Тимоха, блин! На кой грабли поверх зубьями в траве бросил?! — На поляне стоял комендант, почесывая ушибленное плечо. — Кузьмич где?!

Парень вскочил, обрадовался неизвестно чему, замахал руками в сторону дома. В проеме двери показался бородатый силуэт старика:

— Проходите, коли с миром, гражданин начальник!

— А это уж тебе виднее будет, Платон Кузьмич, войной или миром к вам пожаловал, ежели, конечно, про ружье мне поведаешь, которое тебе этот обалдуй притаранил.

Усков направился к крыльцу, врезав Тимохе подзатыльник.

— Кольцов, как сознательный гражданин, вот решил с сеном помочь, заметьте колхозным, добровольно, так сказать, но никакого ружья не видел, об чем речь?!

Старик с достоинством погладил бороду, но протянутую комендантом руку пожал.

— Тимоха, ты чего светишься, как надраенный на Пасху самовар?! Мигом тащи ружьё, коммерсант хренов! — Зная повадки парня поторговаться, Усков поднялся в дом. — А мы с Кузьмичем потолкуем!

В избе было прохладно. Григорий сел за дощатый стол и огляделся. Здесь тоже нищета, хотя вроде бы дед и при колхозной пасеке. Значит, не вор, и держится с достоинством. Старик принес глиняный горшок медовухи и чашку малины:

— Чем богаты, как говорится! Угощайтесь, гражданин начальник!

— Ну, что ты заладил! Начальник, да начальник, такой же мужик как ты!

Комендант снял форменную фуражку и, бросив взгляд на икону святой Богородицы в углу избушки, перекрестил лоб. Пасечник аккуратно разлил медовуху в стаканы.

— Вся власть от Бога, Григорий! — Платон Кузьмич поднял стакан и, приподняв локоть до уровня плеча, выпил.

Гость с недоумением посмотрел на демонстративный жест, который ему показался знакомым, но промолчал и поднял стакан:

— За советскую власть без коммунистов!

Теперь, в свою очередь, хозяин дома внимательно посмотрел на собеседника и кинул пару ягодок в рот, заросший курчавой с проседью бородой. И тут в голове Ускова отчетливо всплыла картина… Они с братом-погодком прячутся на печи в алтайской избе и подглядывают из-за занавески. Мать прислуживает гостям за столом. Все деревенские: соседи, простые женщины и их мужья. Выделяется среди них один, гладко выбритый, с пробором на подстриженной голове, говорит заумно, по-городскому и пьет самогонку по-другому, вскинув локоть до уровня плеча. Пацаны не знают, кто он, про себя прозвав барином, побаиваются. Но, когда он из кармана галифе достал банку леденцов и велел матери отдать гостинец на печку, перестали бояться. Гриня прямо так и спросил, просунув голову между занавесками: «Благодарствуем, конечно, а вы, господин хороший, кто нам будете?» На что захмелевший отец гаркнул: «Ишь, ****ь, забаловался! С разговором к старшим лезет, а ну?!» На что «барин» поднялся из-за стола, потрепал мальчугана по лысой головенке и с улыбкой сказал: «Смелый ты, малец, это хорошо, такие скоро будут нужны России! Кушайте на здоровье конфетки, племяши!»

Это потом уже Усков выведал у бабушки, что приезжий из Барнаула — бывший ротмистр, их родной дядя, и у адмирала служил. Бабка Фрося Колчака помнит, а вот кто такой адмирал, не ведает. Воспоминания детства прервал пасечник:

— Вижу, не столько ты за ружьем пожаловал, может, оставишь тогда, мое-то забрали. А как пасечнику без ружья, когда медведя нынче много…

Платон Кузьмич вопросительно посмотрел на коменданта, который умело крутил «козью ногу» из обрывка районной газеты «Красная заря».

— Ружье изыму по всей форме, чтоб Тимоха видел, а потом отдам! — Усков наклонился к старику. — Дела комендантские я принял. Долгих сегодня уезжает. Теперь под моим началом тридцать тысяч спецпереселенцев. Малышкин мне по секрету передал, что муки осталось на три месяца, а северного завоза до сих пор нет. Скоро бездорожье, и голод неминуем!

— И что собираешься предпринять? — Старик разлил по стаканам остатки медовухи. Дверь со скрипом отворилась, на пороге стоял с ружьем Тимоха.

Глава 5

Взбивая пыль, галопом на вороном жеребце летел по селу Тимофей Кольцов, назначенный новым комендантом то ли помощником, то ли ординарцем. На поляне у комендатуры он натянул один повод; конь захрапел, в напряжении повернул голову и встал на дыбы. Парень соскользнул с потной спины и во всю прыть рванул в сельсовет. Черный, как ночь, высокий в породистой холке жеребец тряхнул головой, направившись мимо окон конторы к водосточной бочке. В застиранных нарукавниках поверх гимнастерки со счетами под мышкой и кипой бумаг в руках бухгалтер сельпо стоял по стойке смирно перед комендантом. Усков расхаживал по кабинету. На повышенных тонах, едва сдерживая себя, он пытался добиться от главного счетовода истинной картины о запасах муки на складах Парбига и Крыловки.

— Там, на деляне, Николая Варенцова насмерть кедром прибило! — Ординарец переминался с ноги на ногу в дверях кабинета.

— К завтрашнему утру всю до грамма муку посчитать! — Усков саданул кулаком об стол. — Вперед!

Тимоха тотчас юркнул в коридор, подальше от разгневанного коменданта. На улице Григорий увидел пасущегося на поляне вороного жеребца:

— На нем прилетел, сокол?

Кольцов замотал соломенной головой:

— Дохтура конь. Резвый! Берите, а я до дому, маманя захворала.

— Бывай, кавалерия! Доктору коня верну и скажу, чтобы к вам зашел! — Григорий взял под уздцы. — Батька план выполняет?

— Да вы чего, гражданин комендант, когда у него живот к позвоночнику прирос! Я вас умоляю! Никто норму вытянуть не может! Разрешил бы хоть в лес по грибы старухам да детям малым!

— Обойди стариков по дворам, скажи, что комендант их ждет по этому вопросу вечером здесь, у конторы! Подсоби!

Тимофей сложил руки в ладони, в которые Григорий уперся носком хромового сапога, вскакивая на спину жеребца.

Кроны кедрача закрывали солнце. Легкий ветерок рябил воду у небольшого озерца, на песчаном берегу которого сидела молодая женщина, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. Её взгляд остановился на черноусом красивом лице покойника, само тело которого было накрыто окровавленной простыней. Рядом стоял стриженный наголо мальчик лет пяти. Он переводил недоумевающий взгляд с матери на взрослых, явно не понимая, почему отец спит и не хочет просыпаться средь белого дня. Ветви громадного кедра хищнически торчали мохнатыми лапами из воды. Учетчик тихо на ухо объяснял суть трагедии сельскому врачу, который стоял рядом и внимательно слушал:

— Варенцов последнее время жаловался на грыжу, а тут они бригадой решили свалить эту махину, им как раз до дневного плана кубов пять не хватало. Ну, Варенцов, значит, вместе двумя вальщиками уперлись в ствол вон теми кольями как обычно, из березы они. Лесина пошла, и тут видимо опять живот схватило. Грыжа — это боль, мама не горюй! Он не удержал, парни врассыпную, силенки не те, кормежка сам знаешь, какая теперь!