Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна - Страница 17

— Прекратите этот отвратительный скрип!

— Уже прекратил. Вот вам ваш трон. Кыш с моего.

— Сядьте там сами!

— Нет. Я должен видеть дверь.

Закатив глаза со страдальческим стоном, дама-дух встала, задалёко обошла собеседника, меняясь с ним полюсами, села боком. Долго молчала, тяжело дышала и искала что-то у пояса.

— Веер? — спросил человек и, не дождавшись ответа, раздул пепел (половина полетела в гостью), вытащил из ящика новый лист бумаги и стал складывать его в гармошку, приговаривая, — Вот ведь вроде бы такая никчёмная ерунда, а привыкнешь — и всё… Смотрите, — развернул своё изделье с одного конца, с другого зажимая пальцами, — Сойдёт?… Недостаточно широк?… Ладно. Сам вижу, что дрянь. Но можно нарезать полосок из картона, скрепить гвоздиком, чтоб они могли вращаться…

— Да не нужен мне веер! — оборвала его Анна, маша руками на лицо, — Не мешайте. Дайте мне сосредоточиться.

Если бы она смотрела на него, то увидела бы в глазах тёмного лица холодные хитрые блики.

— О чём же вы думаете, не щадя лба?

— Ищу способа избавиться от вашего общества. Что же мне говорил тот француз?…

— Любовник?

Анна подскочила.

— У меня нет и не будет любовников!!!

— Я не говорю, что ваш…

— Помолчите хоть минуту!

— Но, может быть, я дам вам толковый совет?

— Какой совет!? Вас там не было!

— Как он выглядел?

— … На вид ваш ровесник, белокожий, белокурый, лицо… п-приятное, серьёзное, намного отрешённое. У него очень светлые глаза, а брови и ресницы чёрные, и ещё тонкие чёрные усики. Странно, но мне они показались знакомыми… Он просил вам что-то предать…

— Вещь или весть?

— Ве… Ах! Вот! Он купил и продаёт наш… тот дом… на Пикадилли… помните?

— Да. И что?

— Вы не против?

— Нет.

— … Ну, и почему я ещё здесь? — она выбежала на середину комнаты, голося в потолок, — … Эээй! Заберите же меня отсюда!.. О, мой Бог! Что мне делать!?

— Очевидно, ваша миссия не окончена. Сядьте… Вы ничего не хотите мне сказать — от себя? У вас нет ко мне никаких вопросов?

— Я вполне удовлетворена нашей перепиской.

— А я — нет. Я хочу вас спросить кое о чём…

— По почте.

— Нашу почту перлюстрируют.

— У меня секретов нет.

— Я тоже откровенен, но…

— Вообще-то при вашем стиле жизни вы обязаны иметь и хранить секреты… Зачем вы сообщили мне, что стали карбонарием? Это же тайная организация.

— Я вам доверяю.

Вдруг он самозабвенно рассмеялся.

— Что такое!?

— Я представил себе орден типа масонского, только женский, а вы там — магистресса. И всё как полагается: высокие задачи; теневая, но великая власть; никому недоступные знания, обряды, собственные мифы,… ну, хоть о Белкис, царице Савской. Или Марии Магдалине. Непременно что-нибудь двусмысленное! Иконы Сафо по углам…

— По истине великой целью было бы обуздать вашу дикую, порочную, праздную фантазию. Вы имеете ко мне вопросы, так задайте их!

— Вопросы… Да… Я помню всё, что вы говорили суду, представляю, что занесли в ваш дневник и разбросали в письмах, но вот что вы можете сказать мне лично, только мне…

— Вопросы!

— Что с нами случилось? Кто мы друг другу?

Анна повернулась к собеседнику, навела на него жестокий прищур:

— У вас нет собственных версий? — выговорился с трудом и не сразу.

— Есть… — прозвучало почти робко.

— Так давайте сверим наши воззрения.

— С чего бы начать?… Я всегда думал о вас, как о… Нет, не так… Вы совсем на неё не похожи, но почему-то внушали… и внушаете мне воспоминание… о матери…

— Не продолжайте. Я знаю, что ваше воображение больно, а сердце — умерло…

— То, что я сказал, очень важно! Что-то во мне искало и находило в вас её!

— Итак, вы возомнили, что я — ваша мать, и вели себя со мной так же, как с ней? То есть с ней вы вели себя так же гнусно, как со мной?

— Она меня ненавидела.

— Так не бывает! Мать не может ненавидеть своего ребёнка!

— Почему?

— Это противно природе!

— Как губная помада и туфли на каблуках?

— Не желаю с вами спорить!

— Значит, я прав? Вот! Именно такой взгляд! Ну! Говорите! Рассказывайте!

— Расскажу, — выдавил Анна, сжимая под столом кулаки, — … Вам ведь всегда хотелось лишь одного: чтоб я признала вашу правоту, признала господство зла нам миром, невозможность счастья и любви. Я противилась, я старалась вас разубедить — из любви к вам, ради вашего счастья, во имя добра,… но после той пытки, которой вы меня подвергли… я не выдержала — и согласилась с вами — во всём! — и выпустила в сердце ненависть… Не к той несчастной, что стала вашим орудием. К вам — к палачу!.. Тот день… Она не знает его числа… Мы празднуем совсем другой — семнадцатое марта.

— Как? — бестонально шепнул собеседник.

— А вот так!

— Как — вы — празднуете?

Вопрос болезненно отрезвил Анну.

— … По-разному… В прошлый раз ездили в Озёрный край, устроили пикник, катались на лошадях. Папа заказал и устроил фейерверк…

— Красиво это было — над водой? — спросил человек тьмы, просто и бессильно, как вздыхают в последний раз.

Анна схватила себя за горло, стиснула зубы, всхлипнула…

— Ещё бы, — продолжал собеседник, — Ей было весело. Она смеялась.

Ненавистница уронила голову на протянутые в пепле руки и разрыдалась. Её обидчик уставился в потолок, закусив ноготь на левом указательном пальце.

— Я тоже однажды закатил потеху с огнём… В сущности с горя, да. Задумал вечеринку для местных, еды накупил, выпивки, музыкантов нанял, а никто и не пришёл. Наверное, решили, что я по примеру деда изрыл весь сад волчьими ямами и усыпал медвежьими капканами… Идиоты!.. А над озером стоял огромный сухой дуб. Я велел обвешать его кисетами с порохом, оплести фитилями — дальше включите воображение. Бьюсь об заклад, что на утро французы читали в газетах о новом английском мегамаяке. Кстати, это идея: съездите в будущем году к морю. И вообще не держите взаперти…

— Но она ещё мала, — убито ответила Анна, поднимая заплаканное лицо.

— Ничего в жизни нельзя откладывать, ведь она в любой миг может оборваться.

— О, Иисусе! Истреби этот чёрный язык! — взмолилась женщина.

— Пусть сначала опровергнет, — апломбировал собеседник.

— Да кому нужен мир, в котором вы правы!? Вам же самому противно всё, что вы проповедуете!

— Я обличаю.

— То, что никто не в состоянии исправить? Зачем?

— Реальность — это капля из океана возможностей. Мы не имеем права смиряться ни с чем, и честь и хвала вам за всё, что вы сделали со мной. Видит Бог — мы с вами лучшая пара во всемирной истории супружества! Слава вашей бескомпромиссности! Кому нужен мир, который нельзя уничтожить!.. Как же я с вами не прогадал!

— А вы — смиряетесь с моей к вам ненавистью?

— Я в неё влюблён! Это как раз то, что нужно. Жаль только, что она обречена на дистанционную платоничность, и мне не придётся спасть от вас свою жизнь. Боготворю угрозу смерти! На твоих глазах всё срывается с мест, рушатся стены, открываются дали… Вселенная на ладонях! И всё по-настоящему!.. Да, я могу принимать и любить жизнь — когда есть выбор. Почему нет… Назло ей самой… Ну, что вы грустите?

— Я одинока… Пятьдесят проклятий я послала вам за те ночи, когда всё моё тело казалось удушающей опухолью, когда каждая клетка болела тупо, а нервы то тлели, то вдруг вспыхивали…

— Очень верное описание того, что творилась с вашим благоверным к восьмому месяцу совместной жизни.

— Зато вы избавлены от этих страданий теперь, когда мне… Не хочу вас обманывать: со временам мне стало легче переносить мои полнолуния. Но те, первые… Смогу ли я простить их вам?…

— Полнолуния, говорите?… Проклятия?… Вы что же, мой главный соавтор?

— Я, — угнетённо вздохнула Анна, — знаю только одно: люди не должны жить в ненависти друг к другу. Надо стараться сделать друг друга добрей, а мы…

Собеседник потянул носом темноту, потёр безымянным пальцем стеклянную пластину на столе — она тоненько сонно пискнула.