Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 111

   — Рыжая моя, — шепчет Павлик, сцеловывая улыбающимся ртом мои слезы. — Ну, не плачь… Иди ко мне…

   — Не смей больше умирать! — прорыдала я, прижимаясь лицом к любимой шее и несмело дотрагиваясь пальцами до шрама.

   — Не буду, — он до безобразия доволен и, кажется, почти мурлычет от счастья из-за моей истерики. — Любить тебя буду. Прямо сейчас и до конца своей жизни.

   — Поль, я… — пытаюсь сообщить ему об удивительном открытии, обо всех тех чувствах, которые на меня вдруг обрушились, но он перебивает, мягко целуя в губы.

   — Я все понимаю, — скользит открытым ртом по подбородку, по шее вниз, не забывая обласкать своим вниманием ямочку в основании шеи, а я откидываю голову послушно, подставляясь под его поцелуи. Хочу сказать, что ничего-то он не понимает, а потом тону уже привычно в его страсти, благодарно отвечая взаимностью на каждое его движение.

   А потом мы лежим расслабленные и счастливые какое-то время, и шепчем друг другу нежные словечки, а я рассказываю о том, что происходит в Волчьей долине и вообще обо всем. И боюсь, так боюсь, что это не конец, что все еще будет плохо, ведь в моей жизни ничего и никогда не бывает хорошо, что нервы не выдерживают.

   Простыню я схватила для того, чтобы защитить себя не столько от жара Пашкиных глаз, сколько от собственных неуверенных мыслей, завернулась в нее и прошла к все еще темному окну.

   Павлик обнял меня почти сразу, не желая расставаться ни на секунду.

   — Снег… Так рано в этом году, — прошептала я. — Красиво.

   — Красиво, — согласился мой мужчина и вдруг сжал руки на моей талии, вызвав во мне удивленно-возмущенную волну. — На небо посмотри… Видишь? Левее?

   Я повернула голову и восхищенно ахнула. Среди ярких по случаю сильного мороза звезд разноцветными зигзагами оплывал небосвод. Словно импульсивный художник в приступе вдохновения выплеснул на небо краску сразу из нескольких ведер, а небо ее благодарно приняло, украсило блеском звезд и теперь сияло, пугающе прекрасное.

   — Что это?

   — О! — бессовестные руки пробрались под простыню и нагло там все оглаживали, усложняя мыслительный процесс и ослабляя коленки. — Это удивительная вещь… Сонька! Ты пахнешь просто… у меня слов нет.

   Павлик откинул мои волосы со спины вперед и несдержанно прикусил кожу на затылке, громко втягивая воздух носом:

   — Просто сумасшедше….

   — Не отвлекайся, — проворчала я, а он рассмеялся и подхватил мою грудь в чаши своих ладоней.

   — И не думал… Меня теперь не собьешь с истинного пути.

   — Поль!

   — Я тут, Сонюш… Это удивительное явление, которое мы сейчас с тобой имеем счастье наблюдать, в древней истории эльфов называется «Хвост дракона»... В данном конкретном случае, «Хвост золотого дракона»... Видишь, как он переливается золотом?

   — Вижу, — соврала я, закрывая глаза, потому что смотреть куда-то с каждым следующим осторожным поцелуем и бесстыжим касанием было все сложнее и сложнее.

   — И знаешь, что это значит?

   — Не знаю… Но ты, наверное, мне сейчас скажешь. М-м?

   Я развернулась в его объятиях и, вопросительно изогнув брови, заглянула в сияющие голубым пламенем глаза.

   — Я — нет, — хмыкнул он. — А вот ты определенно что-то хочешь мне сказать.

   И, передразнивая меня, приподнял брови и промычал:

   — М-м?

   И я почему-то сразу поняла, чего он ждет и что значит этот замечательный драконий хвост, закусила губу и смущенно прижалась лицом к жаркому горлу, чтобы прошептать покаянно:

   — Люблю тебя.

   Павлик запустил обе руки в волосы на моем затылке и потянул слегка, чтобы посмотреть мне в лицо:

   — Правда?

   На правой щеке привычно заалело пятно, выдавая его смятение, а губы дрожали, не зная, скривиться им в недоверчивую гримасу или расплыться в довольной улыбке. Невыносимые, самые долгие три с половиной секунды молчания, а потом я все-таки рассмеялась и, притянув Павлика к себе за шею проговорила, почти касаясь губами его рта:

   — Очень.

   Старая усадьба на хуторе вожака клана Лунных Волков горела всеми своими многочисленными окнами. Подъездные дорожки были расчищены от снега, а по мелким протоптанным между строениями тропинкам то и дело сновали местные жители, которые вот уже почти неделю пребывали в состоянии полного недоумения, граничащего с легким шоком.

   Старейшина Урс хмурился, стоя у черного крыльца. Ему не нравилось все. Абсолютно все, начиная от возраста нового вожака, который наглым образом игнорировал факт своего несовершеннолетия, и заканчивая тем, что сюда, на хутор, были перевезены не только ничейные суки, но даже несколько из родовитых волчиц.

   — Не дело это, — ворчал старик, стоя за левым плечом юного вожака и выслушивая, как тот отдает указания. — Неча бабам делать в мужском поселке. И уж точно не на хуторе, полном чужаков.

   Шонаг Ларс обернулся и, скалясь, даже не зло, а весело, поинтересовался:

   — Хочешь бросить мне вызов, старик? — и бровь нахально изогнул, подлец, зная, что никогда старейшина на это не пойдет, а в связи c явным расположением к новому правящему роду Темной королевы, и никому другому не позволит.

   — Ты долго жил вне общины, шонаг, — шон Урс попытался засунуть поглубже свое недовольство, но оно все равно время от времени пробивалось седой шерстью на висках. — У нас так не принято. Может, тебе стоит подучиться немного... Уверен, многие захотят стать твоими наставниками, только прикажи...

   — Может, и стоит, — легко согласился Ларс и жестом отослал назначенного в мальчики на побегушках оборотня. — Определенно, стоит. Но не думаю, что здесь найдутся достойные учителя... Уж если они ничему не смогли научить бывшего вожака, почему ты полагаешь, они преуспеют в моем случае?

   Дверь тихонько скрипнула, и в библиотеку вошла та, что называла себя нынче Соньей Эро, а по сути являлась Ингрид Хорт, которую все давно считали умершей. И она была лишней здесь. Его бы, старого Урса, воля, отправили бы эту пышущую здоровьем молодую волчицу в женскую деревню, за такой приз каждый захотел бы поучаствовать в играх...

   Женщина кинула на старейшину хмурый взгляд и, перехватив удобнее у бедра чужую девочку, в которой не было ни капли волчьей крови, сообщила:

   — Ларс, я хотела насчет комнаты для Пашкиных эфоров распорядиться, но меня никто не слушает...

   — Да что ж за жизнь? — возмутился вожак и посмотрел злобно, не на наглую бабу, нет, на него, на старого Урса. — Ступай, старик, видишь же, ни минуты покоя. Отложим наш разговор на потом. На после праздника. На весну... Нет, слушай, давай на будущий год, а?

   И теперь оплеванный опальный старейшина стоял на крыльце черного хода, с тоскою прислушиваясь к тому, что творится в старой усадьбе. Дом стонал от наплыва чужаков. Русалки, черти, чужие дети, эльфы, домовые и черт знает кто еще бегали по старым лестницам, смеялись, двигали мебель и красили стены.

   Под их варварским напором уже погиб Зал Предков, и все старые кости были торжественно сожжены в бездействовавшем десятилетия крематории. Конюшни открыли, и свора глупых радостных кобелей сейчас суетилась там, обхаживая чужих лошадей. Кухня дымила белым паром, дышала вызывающими бурное отделение слюны ароматами и гремела посудой.

   — Это конец всему, — проворчал старейшина Урс, спускаясь с крыльца. — На этот раз, все. Оборотни окончательно повержены.

   Он поднял к небу слезящиеся глаза и простонал, глядя в желтое лицо Койольшауки:

   — Прости, богиня, я сделал, что мог.

   Тем вечером домашние не дождались старейшину к ужину, а поиски снарядить удалось только к обеду, когда улегся чудовищный по своей силе снежный буран, унесший с собою не одну жизнь и, как выяснилось, жизнь старого Урса тоже. Впрочем, тем вечером об этой смерти никто не знал и даже не догадывался, да и поиски, организованные остальными старейшинами, не дали успеха. Пропажа нашлась только весной, когда окончательно растаял снег, недалеко от старой Усадьбы, у ограды, за конюшней. Старый Урс сидел, прислонившись спиной к одному из медных столбиков, и его мертвое лицо было обращено к небу.