Таша (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 19

— Умным такого не назовешь…

— Что бы ты в этом да понимала… Со мной говорить можешь, но я стану отвечать только по делу. Вреда от наших разговоров тебе не будет.

— Сколько ты останешься возле меня, знаешь? Это… Микей тебя прислал, попросил?

— Микей? Нет… не знаю… не важно. До того срока, пока не отпустишь.

— Ты же очень хочешь? Не можешь не хотеть, я понимаю это.

— Хочу, тут нечего скрывать или стыдиться.

— А вместо тебя…

— Я знаю едва ли больше, чем ты, так что даже не думай, что я таюсь от тебя. А то еще — против тебя что замышляю. Мы с тобой теперь, как боевая двойка — в связке до времени. А в этом деле главное — полное доверие. Так что отвечаю то, что знаю — пока возле тебя я, а что дальше — видно будет.

В голову пришла с виду разумная мысль, я уже открыла рот говорить… и промолчала. Вначале нужно было обсудить это с Мастером.

Микея я не забывала. Вспоминала всякий раз, как клала Зоряна в дареную им люльку. Вначале всегда со слезами, а потом просто светло и с благодарностью. Я больше не рвалась искать Юраса и просить его вернуть мне слово, что я дала ему. Мне больше не нужно было его разрешение любить другого — некого было. Я решила хранить ее — верность, этим двум — отцу моего сына и моему любимому. Любила ли я раньше Юраса? Всей душой, безоглядно и бездумно — по-детски. И сейчас вспоминала его с благодарностью и теплом — такого красивого, веселого. Но он всегда был только мечтой — несбыточной, как призрачное марево над летней степью. Я никогда не думала о нем, как о своем, не ждала от него ничего и мысли о нем гнала.

Мысли о Микее гнать не хотелось. Нельзя было не помнить и не думать о том, как сильно он любил меня. Как жарко и жадно вглядывался, заставляя чувствовать себя красой желанной, солнышком рыжим, его ненаглядной. Верить ему, потому что в его глазах я и была такой. Я так хотела бы быть для него всем этим до конца наших жизней, но не судьба…

Когда сильно потеплело и настали жаркие, даже душные ночи, я часто открывала окно и долго сидела возле него, глядя на деревья, притихшие без ветра, на звездное небо, что виднелось над ними… В окно тянуло прохладой, ночной свежестью, дышалось легко и свободно и опять хотелось… жить. А без него не получалось в полную силу — никак. Семейной жизни для себя просто не представлялось. И другого на его месте — обнимающего меня, целующего, я видеть не хотела.

— Микеша-а… месяц мой ясный, радость моя утраченная… — шептала я в теплую летнюю темноту, глотая слезы: — Как ты там без меня? Тебе так же тяжко на душе ночами? Так же жалеешь о том, что не успел изведать со мной? Я не хотела бы для тебя такого…

Хотелось его для себя, возле себя. И нельзя было с головой погружаться в тоску, понимая невозможность этого. Ради сына нельзя было.

Потому я и бросилась с головой в учебу, на которой настаивал Мастер. Читала в голос книги, которые он приносил, разбирала вместе с ним то, что вычитала в них. Изучала карты нашего государства и других земель. Слушала и запоминала историю правления в Тарте. Узнавала основы ведовства. Не для того, чтобы ему учиться, а чтобы понять, на что это ведовство способно.

Время от времени решала судьбу людских душ, помогая им найти покой на той стороне. Возникал рядом со мной Конь и говорил, что мне нужно делать: указать наследникам, где лежат необдуманно спрятанные от них деньги, отпустив жадного родича на ту сторону без сопровождения проклятий. Либо спасти от навета невиновного. Либо развеять подозрения в самоубийстве. Еще много чего за эти годы… но это было не так часто и не так уж тяжело для меня.

Потом, когда Зорян немного подрос, и к полутора годам его уже можно было оставить с охраной на малое время, меня стали учить верховой езде. Эта учеба проходила на площадке, где обычно тренировалась стража, вблизи воинских казарм. И обучал меня по поручению Мастера один из знакомых стражников. Натянув на себя мужские штаны, сшитые по мне, я изо всех сил старалась почуять конскую спину домом родным, как говорил когда-то ведун. Там же в один из дней я увидела Таруса, и почему-то зашлось сердце… я замерла и задумалась — с чего бы?

Поняла вдруг причину — значит, где-то здесь может объявиться и его друг. И встанет вопрос — говорить ему про сына или же не делать этого никогда? Просить свободы от слова или продолжить жить, как сейчас — просто и понятно для меня, не строя планов на будущее? Я просто испугалась того, что придется что-то решать. И потому, заволновавшись, сдуру подошла и спросила его про Юраса — как он, где, здоров ли? Ведун вскинулся, и на меня нежданно пахнуло лютым холодом:

— Забудь про него! Ты и другие твои… вы сломали ему жизнь, он как тень сейчас! Он перестал жить, смерти себе искал! Ты не нужна ему и никогда не нужна была. Он тогда был под чарами, и я не теряю надежды понять — кто наслал? Он просто не помнит тебя и тогда даже не видел! И радуйся этому, потому что если вспомнит, узнает — возненавидит, — шипел он, чтобы не услышали другие.

— Он и тогда любил, и всегда будет любить другую! Потому не лезь к нему и забудь, тебе же лучше будет.

Я отшатнулась и отошла молча. Показалось, что меня накрыли толстым мягким одеялом, отняв способность мыслить, отобрав слух и не давая видеть. Шла с широко открытыми, невидящими глазами, пока не наткнулась на какую-то стену. Наощупь опустилась по ней, присела…

— Прибить этого… дуболома? — послышалось над ухом.

— Нет, Конь, не тронь его — он прав. Я сама виновата, не нужно было спрашивать. Оно и ни к чему было… вначале нужно было решить самой. Хорошо подумав, я никогда не стала бы…, а так вот неладно вышло, — бормотала я, почти не понимая сама — что говорю? — Нечаянно я спросила, не подумавши. Пусть его… пускай…

Вскоре после того разговора с Тарусом случился и разговор с Мастером. Он все чаще всматривался в Зоряна. А однажды я заметила его уж слишком серьезный и понимающий взгляд. Он частенько выходил гулять с нами в сад возле загородного дома. Мы с сынком забавлялись с игрушками, смеялись, носились друг за другом, строгали палочки, копали лопаточкой землю. А он сидел в кресле, что вынесли для него стражники, отдыхал и смотрел на нас.

Зорян любил его, бегал хвастаться тем, что сумел сделать, где успел нашкодить. Тянул за собой, просил о чем-то, лепетал часто еще непонятно что, и хитро улыбался, чуть кривовато приподнимая одну сторону рта. На пухлой щечке сразу появлялась хорошенькая ямочка… Я уже поняла что Мастер узнал в Зоряне его отца, не знала только что он думает об этом. Да и не сильно важно это было. После той выходки Таруса — обидной, даже больной для меня, переплакав да попереживав всласть, я успокоилась. До моего разума дошло с большим опозданием, что это будто подсказка для меня — Юрас не должен знать о сыне. И я могу уже не думать — а верно ли поступаю?

Я поверила ведуну сразу же. Ему незачем было говорить неправду. И знать теперь, что та ночь была подарена не мне…, что он даже не видел меня, что не помнит совсем… Мне понадобилось время, чтобы смириться с этим. Тяжко? Больно? Обидно? Зато моя совесть чиста и сын теперь только мой. Так что, переболев этим, я успокоилась, а со временем и повеселела. Но этот понимающий взгляд Мастера меня насторожил, хотя он и не сказал ничего. Зато я решила поговорить с ним при первом удобном случае и просить молчать о том, что он узнал.

Да и, кроме этого, в моей голове все бродило и переваривалось то, что пришло в голову раньше. Я хорошо узнала старого ведуна и доверяла ему, потому и решилась, наконец. И случившийся вскоре разговор был совсем о другом — не об отце Зоряна. Начала я его, крепко обдумав перед этим то, о чем буду говорить:

— Нападения на ведунов хоть и стали редкими, но совсем не сошли на нет, так ведь? Значит, тот пригляд, что вы установили за каждым, ненадежен. Да так-то и подумать — не присмотреть за взрослым человеком, как за малым дитем. Невозможно это, хлопотно и отвлекает людей от другой службы. Как вот со мной… Но присматривает же за мной тот же Конь? Понятно что…, - я остановилась, перестав вышагивать перед ним, замялась, но потом решительно продолжила: