Терпкий запах тиса (СИ) - Жилло Анна - Страница 19

— Я хочу все исправить.

Мама покачала головой, усмехнулась горько.

— Не поздновато? Два года назад еще можно было. Когда ты в больницу попала и он с тобой носился, как с писаной торбой. А ты все шипела на него и кобенилась. Так и хотелось тебе поддать как следует. Пыталась с тобой тогда поговорить — помнишь, как ты на меня фыркнула? Чтобы я не лезла не в свое дело? А сейчас что? Что исправлять-то? Ничего уже не осталось. Странно, что до сих пор не нашел никого и не ушел от тебя. Если ради детей все, так думаешь, для них это лучше?

Я молчала — сказать было нечего. Она была права. И одновременно не права.

Два года назад я попала в больницу. Что со мной было? Как-то я упустила из виду папку с медицинскими бумагами вчера. Не подумала, что там может быть что-то важное, и отложила на потом. А ведь наверняка серьезное, если, по маминым словам, Вадим со мной носился, как с писаной торбой. А я, выходит, этот шанс благополучно про…любила. Потому что не нужен он мне был — этот шанс.

И все-таки — почему я действительно не развелась с Вадимом, если все было так плохо? Вряд ли только из-за детей. Хотела сделать виноватым его — чтобы он не выдержал и подал на развод, а я выглядела несчастной брошенной женой с двумя детьми на руках? Или, может, все-таки какие-то чувства на самом донышке еще оставались?

Впрочем, какое это теперь имело значение? Гораздо важнее, остались ли на самом донышке чувства у него.

— Пойду пройдусь, — сказала я, выходя из кухни.

— Иди, — вздохнула мама. — К чаю возвращайся. Чтобы мы тебя не ждали.

Я вышла за калитку, пошла по извилистым улочкам-переулочкам — куда глаза глядят. Сколько себя помнила — каждое лето проводила на даче с бабушкой. Каждый закоулочек знала, каждую тропинку. С тех пор мало что изменилось. Разве что вместо старых развалюх появились новые дома-дворцы.

Все оказалось еще хуже, чем я думала. Да и странно было надеяться, что за столько лет никто не понял, что между нами все плохо. Наверняка еще пять лет назад поняли, когда мы на дачу по очереди ездили и что-то врали про завал работы. И все-таки… все-таки было в маминых словах кое-что, за что я уцепилась как за соломинку.

«Что ты мучаешь мужика? Извелся ведь».

Было бы ему пофигу — не мучился бы. И не изводился. Хотя больше похоже было на то, что он страшно злится. Настолько, что едва сдерживается. Но это тоже эмоции. Когда все равно — не злятся.

Видимо, у нас все было в неком шатком равновесии. Плохо, но стабильно. И вдруг я словно подпорку выбила — и все обрушилось.

Я бродила, все же забыв о времени, пока не позвонил возмущенный Петька: «Ма, ну ты где, все тебя ждут!»

Теперь сидеть за столом рядом с Вадимом было еще сложнее. Меня знобило, пальцы мелко дрожали, и я боялась, что все это видят. Я о чем-то говорила, улыбалась, но, наверно, слова были невпопад, а улыбка кривая и натянутая. Торт показался безвкусным, как картон. Мама посматривала на меня с беспокойством. Неужели думала, что я сейчас встану и во всеуслышание заявлю: «Я тут походила, подумала и решила развестись»?

— Мам, ты такая бледная! — Пашка подергал меня за шорты. — Тебе плохо?

— Голова немного болит, — пробормотала я. — Спала плохо.

— Иди на мою кровать, — предложил Вадим. — Полежи.

— Тебе же писать надо?

— Я на веранде сяду.

Все остались за столом, а я ушла и легла в комнате Вадима. Подушка вобрала в себя его запах, и меня начало знобить еще сильнее.

Боже мой, а ведь я думала, что никогда больше не испытаю то противное чувство, которое жило со мной почти полтора года, очень давно. Когда просчитываешь каждый свой шаг, каждое слово, с мучительной обреченностью ждешь только неприятного и при этом все-таки надеешься, что обойдется, что ничего плохого не случится. Что все будет хорошо.

Последние ночи я почти не спала, и усталости удалось победить нервное возбуждение. Меня словно накрыло тяжелым ватным одеялом. Когда я проснулась, все уже укладывались спать. Двойняшки шебуршали на чердаке, мама стелила на диване Диме с Машей.

— Как ты? — спросила она.

— Нормально.

— На вид-то не очень. Может, сказать Вадиму, чтобы с мальчишками наверху лег? Поместятся.

— Не надо, — с досадой поморщилась я.

Пройдя через веранду, где Вадим быстро набирал что-то на клавиатуре ноутбука, я спустилась с крыльца, присела на лавочку под березой. Замечательно. Проспала полдня — и теперь впереди очередная бессонная ночь. Да еще в таких условиях, что врагу не пожелаешь. Может, вообще не ложиться? Подождать, пока Вадим не уйдет спать, и читать всю ночь на веранде — если, конечно, смогу?

Где-то далеко прошумела электричка. Щебетала в ветвях вечерняя птаха. Прошел деловито по дорожке ежик Вася. Их за сараем жило целое семейство, но всех мы звали одинаково — Васями. Васи кормились на компостной куче, шуровали в мусорном ведре и пили воду из большой миски.

Томительно и сладко пахло любкой — весна в этом году была ранняя, теплая, в начале июня уже все цвело. Ее посадила когда-то моя бабушка — ей очень нравился этот цветок. Она вообще хорошо разбиралась в травах, знала, какие от чего и для чего.

«Смотри, Лерочка, — она показывала мне выкопанный с корнем увядший стебель. — У любки два клубня. Они похожи на женскую грудь. Один старый, рыхлый — из него вырос стебель весной. Второй молодой, крепкий — из него следующей весной вырастет новый. А из двух клубней сразу варят приворотное зелье. Знаешь, как ее зовут еще? Приворотная княгиня».

Ох, бабуля, как бы мне сейчас такое пригодилось. Или нет? Не поможет?

Я встала, сорвала стебель с белыми восковыми цветами. От запаха закружилась голова. Опаловая белая ночь отливала малиновым на закате. Тонкие края неподвижных перламутровых облаков сияли расплавленным золотом. «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала» — вспомнился романс, от которого всегда мурашки бежали по спине.

А еще я вспомнила один вечер шестнадцать лет назад. Странно, потом мы оба не могли сказать, какое это было число, но точно начало июня: сессия еще не закончилась. Пятница или суббота. Такой же призрачный свет белой ночи. И мы стояли у парадной, как будто не могли решиться. Я не могла решиться — хотя знала, что все будет…

«Не бойся, — прошептал Вадим мне на ухо. — Я очень тебя люблю».

Мы вошли в квартиру и долго-долго целовались в прихожей.

«Пойдем», — я потянула его за руку в свою комнату.

Он раздевал меня неторопливо, целуя шею, грудь, живот, а я стояла перед ним, закрыв глаза, и улыбалась. Та наша первая близость была такой же нежной, мягкой, как и первый поцелуй. Сначала я отчаянно стеснялась — своего тела и того, что ничего не умею, что могу что-то сделать не так. Но его ласки заставили меня забыть и стеснение, и страх боли, которую надо было как-то перетерпеть. И когда он вошел в меня, я почти ничего не почувствовала. И даже попросила: «Пожалуйста, осторожнее». А Вадим поцеловал меня и сказал: «Уже…»

В тот раз я, конечно, не испытала ничего из того, о чем читала в книгах и слышала от подруг, но была счастлива уже от того, что все произошло. Что он — мой, а я — его. А еще — что он мой первый и единственный мужчина и что не надо его ни с кем сравнивать. И очень скоро пришло то волшебное наслаждение и единство, которое с каждым разом становилось только сильнее…

Вадим вышел с веранды, сел на ступеньку крыльца, молча глядя на меня.

Подойти, встать между его коленей, обнять за шею. Запрокинуть голову, положить подбородок на макушку — чтобы его губы нашли ямочку под горлом… На мгновение показалось, что все возможно. Но я промедлила — и чары рассеялись.

— Все уже легли, — сказал Вадим. — Иди.

Я встала, прошла мимо него, по самым краям ступенек, стараясь не задеть. Прошла через веранду и общую комнату, пожелав спокойной ночи Диме с Машей. Закрыла дверь, быстро разделась, натянула ночную рубашку и нырнула в постель, к стенке, жалея, что нельзя размазаться по ней тонкой пленкой, как медуза.