Love is above all (СИ) - Кузнецова Екатерина "beaussible" - Страница 20

Про сегодняшнее выступление Ани Варданян я вообще уже молчу. Её песня настолько смогла отразить всю мою душевную боль, что я до сих пор, кажется, не пришла в себя. И Дима это понял. Он понял, почему я так отреагировала на эту песню. Ему не нужно было моих каких-то слов и объяснений, он сам всё прочувствовал и понял. Я не могу объяснить, что происходило с нами в те несколько минут, пока Ани находилась на сцене, но одно я знаю точно – это будто происходило не со мной. Это была не я. Или всё-таки я? За этот год я столько раз надевала на себя маски, что не могу уже разобраться в самой себе и наконец понять, в какие моменты я всё же бываю искренней.

Запустив свои тонкие пальцы в волосы и тяжело вздохнув, я прикрыла глаза и погрузилась в давние воспоминания, которые не дают мне спокойно жить и по сей день.

[…]

30 апреля 2016.

С безумно хорошим настроением и безгранично счастливым лицом я наконец поднялась на нужный мне этаж и принялась искать в своей сумке ключи от нашей с Димой квартиры. Вообще это, конечно, была только Димина квартира, но мы настолько привыкли уже говорить слово «наше», что отвыкнуть от этого просто невозможно. Мы жили здесь уже достаточно долгое время, поэтому я с полной уверенностью всегда и всем говорю, что это наш общий дом. Мою квартиру мы сдаём, не желая пока её продавать. Хотя, думаю, что через пару месяцев мы всё-таки выставим её на продажу.

Спустя несколько минут усердных поисков я всё же нашла ключи и, быстро застегнув свою сумочку, вставила ключ в замочную скважину. Ловко справившись с замком, я открыла дверь и зашла в квартиру, в коридоре которой меня уже ждал Димка. Видели бы вы его сейчас. Такой забавный. Стоит передо мной в одних трусах, весь бледный, на лице никаких эмоций. Видимо, хорошо вчера ребятки погуляли. Благо, я отказалась ехать вместе с Димой на мальчишник и осталась ночевать у мамы. Боюсь представить, во сколько все разошлись по домам и сколько алкоголя они всё-таки выпили.

— Ну, как? Головка-то после вчерашнего не болит? — я закрыла за собой дверь и принялась разглядывать Димку с ног до головы, при этом ничуть не скрывая издевательских насмешек. Он и вправду сейчас выглядел очень смешно. Типичное похмелье. А ведь я предупреждала, чтобы он много не пил. Неожиданно Дима резко подошёл ко мне почти вплотную, и я сразу же почувствовала едкий запах перегара. — Димочка, ты что-то совсем хмурый, — что-то меня уже начинает пугать его такое состояние. Немного надув губки, я дотронулась своей ладошкой до его лба и победно улыбнулась, когда поняла, что температуры всё-таки точно нет. Что же тогда происходит? Может быть, тошнит? Или ещё какие-нибудь недомогания? Как только я начала убирать свою ладонь с Диминого лба, он тут же перехватил мою руку и положил её в свою. Сначала он неловкими движениями поглаживал каждую мою костяшку, а потом и вовсе дотронулся до них дрожащими отчего-то губами. Что-то мне совсем это не нравится. Неужели что-то случилось? Димка вообще плохо выглядит. — Что-то случи… — не успела я договорить, как увидела позади Димы девушку, стоявшую в моём же халате. Выражение лица этой девушки говорило о том, что она не меньше меня удивлена такой неожиданной встрече. Дима даже не стал оборачиваться, заранее зная, почему я смотрю ему за спину.

Нет, пожалуйста. Только не это. Он же не мог так со мной поступить. Димка, пожалуйста, я умоляю тебя, разбуди меня и скажи, что это всё кошмарный сон, и нежно поцелуй меня в лобик. Как раньше, помнишь? Ты всегда так делал, когда я с криком просыпалась от злых кошмаров. Сделай же сейчас точно так же. Ну, Димка, сделай! Пожалуйста!

Медленно, но всё-таки верно понимая, что это жестокая реальность, я с невыносимым трудом перевела взгляд на Диму, и по моему лицу мигом покатились громадные слёзы. В душе всё за секунду умерло и разом потухло, не давая никаких надежд на возможное оживление. Как? Как ты мог так поступить со мной? За что? Дурак, ты ведь сейчас убил во мне всё живое.

[…]

Нет, не всё живое ты тогда во мне убил, Димочка.

[…]

4 мая 2016 год.

Я лежала на мягкой кровати, крепко сжимая кулаками чистую простынь, и даже не пыталась стереть дорожки очередных слёз. Уже четвёртый день я почти не выходила из этой комнаты, не желая видеть даже лучики когда-то любимого солнца. Спасибо огромное Полинке, которая пустила меня к себе и уже четвёртые сутки носится со мной, как с маленьким ребёнком. Подруга не отходит от меня практически ни на шаг, опасаясь, что я что-то смогу с собой сделать. Зря. По крайней мере, точно не сейчас. На данный момент у меня нет сил даже встать с кровати и посмотреть на себя в зеркало, поэтому пока ей не о чем беспокоиться. Дверь слегка заскрипела, и я, даже не оборачиваясь, сразу поняла, кто это. Кроме неё сюда бы никто и не зашёл.

— Поль, ты спишь? — очень тихо и аккуратно спросила Гагарина и прикрыла за собой дверь. В ответ я лишь отрицательно покачала головой и шмыгнула носом. Подруга присела на краешек кровати и легонько убрала непослушный локон с моего лица, дабы полностью видеть мои глаза. — Девочка моя, зачем же ты себя так мучаешь? Я понимаю, что сейчас ничто и никто не сможет тебе помочь, но вести себя так тоже нельзя. Полька, не изводи себя. Я не могу на тебя такую смотреть, — голос Полины дрогнул и, кинув на неё быстрый взгляд, я успела заметить, как по её щеке потекла слеза. Подруга с невероятной нежностью гладила меня по волосам, а я не могла даже пошевелиться. Не было сил. — Я знаю, как это больно, дорогая моя. Знаю. Проходила когда-то. Ой, чего я только в то время не понаделала. Полька, ты представить не можешь, как сейчас о многом жалею. Я прошу тебя, не падай в эту яму, не сдавайся. Слышишь? Карабкайся, что есть силы, — она плакала. Сильно плакала. Я знаю, что подобные темы очень больны для Полины, и она единственная сейчас может меня понять.

— Полина, почему так больно? — мой голос ужасно хрипел и дрожал, а из глаз по-прежнему текли слёзы. Гагарина накрыла мой кулачок своей дрожащей ладонью и сжала, насколько только смогла. — Спой мне, пожалуйста. Ты понимаешь, о какой песне я говорю, — в ответ подруга лишь едва заметно кивнула и попыталась улыбнуться. И только мы вдвоём понимаем, что это вовсе не счастливая улыбка.

Глупая, ну, хочешь – плачь, я буду за руку тебя держать.

Больно, я-то знаю где – на самом дне души, что не достать.

Те, кому мы не нужны, каждую ночь без стука в наши сны.

Так скажи мне, правда чья? Нам – эта боль, а им Господь – судья.

Её голос был настолько тихим, что мне казалось, что она сейчас резко оборвётся на полуслове и прекратит петь дальше. К счастью, этого не происходило. Полина продолжала петь, при этом одной рукой вытирая свои слёзы, а другой – крепко сжимала мой кулачок. По моему телу бегали мурашки от этой песни, а слёзы ещё больше лились из моих глаз. Зачем тогда я вообще попросила подругу спеть, если всё равно стало только хуже? Да потому что стало, наоборот, лучше. Да, слёз стало больше. Да, дрожь по телу была нешуточная. Да, теперь Гагарина плачет вместе со мной. Но именно благодаря выплеску этих эмоций где-то внутри становилось легче хотя бы на пару мгновений.

Они нам дуло к виску. Они нам вдребезги сердца.

А мы за ними во тьму. А мы за ними в небеса.

Они нам реки измен. Они нам океаны лжи.

А мы им веру взамен. А мы им посвящаем жизнь!

Кому, зачем? А мы им посвящаем жизнь.

Кому, зачем?

А слёз все больше и больше. Не только у меня, кстати. Я ещё сильнее сжала простынь и уткнулась лицом в подушку, крепко сжимая зубы, дабы мой внутренний крик не вырвался наружу. Полина лишь продолжала петь и аккуратно гладила меня по волосам, переживая вместе со мной всю эту дикую душевную боль.

Ждать звонка и не дышать. Что же ты делаешь – ему не жаль.

Глупая, ну, хочешь - плачь, я буду за руку тебя держать.

Что же это по щеке? Учишь меня, да только сердце с кем?

Так скажи мне, правда чья? В клочья душа, но им Господь – судья!

Я слышала, как дрожал тихий голос Полины, которая изо всех сил пыталась держаться, но её собственные слёзы и выдавали её. Это слишком больно. Слишком.