Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина - Страница 5

— Я как увидел вас, так весь прозрел, — ручку слюнявить он, верно, почуявши скептический настрой невесты, поостерегся, зато подвинулся ближе.

Еще немного и спихнет ее с диванчика.

Впрочем, отодвигаться Гражина не стала — некуда. Да и матушка следит зорким глазом. И небось, не одобрит подобного поведения, зудеть станет, выговаривать… этот-то ей по нраву… конечно, и странно даже, что самой Гражине жених не глянулся.

Ведь хорош.

Красивей даже князя, хотя… князь, тот настоящий, пусть и с хвостом, а вот этот. Гражина глядела и не могла понять, отчего же несомненная красота Вильгельма оставляла ее равнодушной.

Высок.

Строен.

Черты лица правильные… лопоухий… так это почти незаметно.

А вот дурость — так очень даже заметно. Что жених не шибко умен, Гражина поняла сразу, стоило ему рот открыть. Ну не будет разумный человек сходу другого разумного человека в благоглупостях топить.

— Вы прям меня вдохновили, — промолвил жених, приложивши обе руки почему-то не к сердцу, но к животу.

— На подвиг? — не удержалась Гражина.

— На стих! Я пописываю, знаете ли, иногда, — скромно потупился он.

— Главное, чтоб не при людях…

— Что?

— Ничего. Я всегда восхищалась поэтами, — солгала Гражина.

За ложь эту простится. Положено девице ее лет поэтами восхищаться, особенно теми, которые пишут о любви, а вряд ли жених ее потенциальный отыскал иные темы.

— О, что вы, я не поэт, я так…

— Пописываете…

— Именно… а хотите, я вам прочту!

— Нет, — Гражина, как и подозревала, осталась неуслышанной. Жених вскочил. Вновь прижал ладони к животу — может, мается им? — и очи воздел к потолку. Очи эти он имел дурную привычку пучить, отчего лицо, и без того не слишком омраченное интеллектом, вовсе обретало некоторую дуроватость.

Он сделал глубокий вдох.

И возопил.

— Расцвела над поляной калина…

Гражина закрыла глаза.

— Отвечай же скорее, Гражина…

И на колено бухнулся.

Весело захлопала панна Белялинска.

— Браво, браво…

Она всерьез, что ли?

— Очень мило… — выдавила Гражина, чувствуя, как заливается краской. Вот что за глупая особенность организму — чуть что, так краснеть. И со стороны, верно, выглядит все так, будто бы покраснела она от девичьей стыдливости.

— Так вы согласны? — с придыханием поинтересовался женишок.

— На что?

— Как на что? — его левая бровь поднялась выше правой. — Я ж сказал?

— Расцвести над поляной? — Гражина подобрала юбки и поднялась. Хватит с нее. Уж лучше привычное матушкино зудение, чем эти, с позволения сказать, поэтические экзерсисы. — При всем моем уважении, это не в моих силах…

В выпуклых глазах жениха мелькнуло что-то… нехорошее.

— Замуж, — севшим голосом произнес он. — Вы согласны составить собою мое личное счастье? И выйти за меня замуж.

— Нет.

— Гражина! — возопила панна Белялинска, хватаясь за грудь, но за правую. После, конечно, вспомнила, что у приличных людей сердце слева пребывает и руки перекинула. Оглянулась, прикидывая, не упасть ли в обморок, но поняла, что ловить ее некому, а на козетке матушка восседает, стало быть, падать на пол придется, и передумала. — Гражина, что ты такое говоришь?!

Нет, еще бы седмицы две тому Гражина промолчала бы.

И уже дома, слезами и вздохами, попыталась бы матушку разжалобить, но ныне она вдруг явственно осознала, что та она, прежняя, была жалкою и никчемною.

— Правду, — она выдержала взгляд панны Белялинской. — Мы только познакомились, и сразу замуж?

— Я в вас влюблен!

— Уже?

— С первого взгляда, — жених неловко поднялся и отряхнул костюмчик. — Я как узрел вас, так сразу и понял, что вот она, женщина, с которой я могу быть счастлив!

Звучало хорошо.

И, та, прошлая Гражина, мечтала о подобном. Чтобы любовь, чтобы с первого взгляда и на всю жизнь… чтобы сердца в унисон и за руку держаться… и робкий поцелуй в щеку… стоило представить, как жених целует ее, прикасается к щеке розовыми влажными губами, и Гражину передернуло.

— Боюсь, — сдержанно сказала она, — не могу сказать о том же.

Воцарилось молчание.

Настороженное.

Злое?

— Мы с вами толком и не знакомы, — та прошлая Гражина никуда не исчезла. Ей было до жути неудобно за поведение Гражины нынешней, за злые ее слова и то смущение, которое должен был бы испытывать несчастный юноша после отказа. А вот нынешняя почему-то была уверена, что испытывает он отнюдь не смущение, а ярость, которую отчаянно силится скрыть. — И при всем уважении, я не готова связать свою жизнь с человеком, которого вижу впервые…

Она подхватила юбки.

Показалось вдруг, что панна Белялинска сейчас ударит.

Глупость… конечно, показалось… а матушка встала, чашечку с кофием нетронутым на столик вернула и произнесла.

— Нам, пожалуй, пора… — и голос ее был на диво спокоен.

— А я…

— Еще встретимся, надеюсь, — солгала Гражина. И жених ожил, встрепенулся.

— Конечно, встретимся, и в сердце своем я буду хранить надежду, что вы, о прекрасная Гражина, смилостивитесь…

— Храните, — Гражина решила быть великодушной.

В конце концов, чужие надежды ей жить не мешают.

Уже в экипаже матушка поинтересовалась:

— Он и вправду тебе не нравится?

Гражина вздохнула.

Началось? Сейчас ей выскажут и за поведение неподобающее. И за грубость. И еще за неспособность хоть раз в жизни послушать маму и ответить согласием своему счастью…

— Он глуп.

— Так и ты не шибко разумна, — матушка вытащила любимую табакерку и, откинувши крышечку мизинцем, ухватила щепоть табаку.

— Вот именно, — Гражина наблюдала за матушкой искоса. Странно, что та столь спокойна и даже довольною выглядит. — Если даже мне заметно, что он дурак…

— Зато красивый.

— Я не любоваться им собираюсь, а жить…

— Состоятельный?

— Мы сами не бедны.

— При титуле…

— Как нам сказали…

Матушка чихнула и довольно зажмурилась. А Гражина, радуясь тому, что неприятная беседа откладывается, продолжила.

— Что мы о нем знаем? Появился вдруг. Состоятельный и знатный. Красивый, как вы сказали… не особо умный. Почему тогда до сих пор не женатый? Неужели в Познаньске охотников не нашлось? Охотниц, — поправилась она. — А если там не сгодился, чтоб женить, то нам тогда зачем?

Матушка закрыла табакерку.

Сделала глубокий вдох, очи прикрыла… задумалась, стало быть…

— Верно говоришь, доченька, — наконец, произнесла она. — Всем хорош, да только… как петушок золоченый. Сковырнешь позолоту и сахар один. А от сахару зубы болят… нет, нам такой жених не нужен.

Никакой не нужен.

У нее уже есть один, тот, чье имя в королевстве произносить не принято. И матушка, услышь это имя, придет в ужас, а то и вовсе обезумеет от гнева… что сделает? Запретит упоминать? Сразу за вожжи возьмется? Нет, вожжами она только грозится горазда, а никого никогда не тронула, даже Матренку, которая новое бархатное платье испоганила, только за косу оттаскала во гневе, после ж сама винилась и платье порченное отдала. Матренка из него юбку себе пошила, форсила после перед остальными…

…вожжи вожжами, а вот в монастырь какой на покаяние отправит.

…или, коль Гражина сама ехать откажется, — а она откажется, ей в монастырь неможно, — письмецо пошлет. Слыхала Гражина, что в иных монастырях человеку сгинуть легче легкого.

Страшно?

А то… она ведь живой человек. Ей неохота в каменную утробу, чтобы дни в постах да молитвах коротать… и чего уж проще, отступиться, да…

…она снова сон тот видела, который почти как наяву. И луг. И травы были душисты, тяжелы. И жарило солнце. И она, Гражина, бежала к человеку… будто бы к человеку, который на вершине холма ждал ее, терпелив и прекрасен… и вот же, лица его не разглядеть — солнце глаза слепит — а Гражина все одно знала, что был он прекрасен, прекрасней всех людей…

— Не переживай, — матушка молчание по-своему оценила, погладила Гражину по руке. — Мы тебе иного найдем, лучше прежнего…