Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина - Страница 4

Крутят.

Любопытно… что вчера случилось? Спросить напрямую? Не расскажет… и личное это? Или же дела касается?

— Да разве ж мне сказал он? Нет… я сразу заявил, что не стану связываться… ни за какие деньги не стану. Голова дороже, — немного нервозно произнес Понятковский. — Я думал… боялся… что он станет уговаривать… угрожать… а он… он лишь визитную карточку оставил…

— Какую?

Себастьян подобрался.

— Не свою… купца познаньского, который… сказал, что мы с ним найдем общий язык… и что я могу лично убедиться, что… — Понятковский рванул узел. — Я эту карточку сжег.

— Плохо, — сказала Катарина.

И Себастьян был с нею согласен.

— Очень плохо…

— Но… — Понятковский облизнул губы. — Я запомнил фамилию и… и мне случалось встречать этого человека… он… он пытался пристроить свой товар сюда. Явился неделей после…

Интересно.

Совсем интересно.

— И что за товар? — Себастьян уже знал ответ. Более того, пожалуй, он мог бы и имя назвать, не сразу, но… не так уж много купцов торгует с Хольмом. А грузы оформлялись официально, и потому достаточно лишь поднять бумаги.

— Так… — Понятковский поправил очочки и, послюнявив палец, провел по бровям, возвращая им прежнюю ухоженность. — Гробы же… но качества преотвратного. Хотя… все равно их берут.

Это он произнес с немалым неодобрением.

— Думают, что если из Познаньска, то лучше наших. А наши гробы, чтоб вы знали, самые лучшие во всем Хольме…

Глава 2. В которой охота на жениха идет не по плану

Не всякий гранит науки одинаково полезен для желудка.

Размышления некоего студиозуса.

Панна Гуржакова разглядывала жениха через лорнет. Не то, чтобы со зрением у нее проблемы были, отнюдь, но по собственной убежденности лорнет придавал ей солидности.

— Вы прелестны, — промолвил жених, прикладываясь к ручке Гражины. И та зарделась, что маков цвет, пролепетала нечто неразборчивое, но ручку, что характерно, не забрала.

Хороший признак.

Панна Гуржакова отвернулась, скрывая торжествующую улыбку. Получилось! А ведь дочь, вот упертое создание, в кого только пошла? — наотрез отказывалась знакомиться со сродственником панны Белялинской. Заявила, мол, сама себе найдет жениха.

— Милые дети, правда? — ласково поинтересовалась панна Белялинска, поправляючи складочки нового платья из алого бархату. И надо сказать, пусть и яркий колер был — сама панна Гуржакова в жизни б не решилась одеть такой — но платье старой подруге шло несказанно.

Да и сама она… помолодела будто бы.

Посветлела.

— Они будто созданы друг для друга, — пропела панна Белялинска и смахнула накатившую на глаза слезу батистовым платочком.

С монограммою.

— Да, Гражинке он глянулся, — степенно ответила панна Гуржакова, — но не след торопить события…

По личику панны Белялинской скользнула тень. И на мгновенье показалось, что личико это, набеленое, напудренное, уродливо.

— А разве кто торопит? Впрочем, дело, конечно, ваше, но… сговориться следует, потому как уедет он и что тогда?

— Куда уедет? — тревога кольнула материнское сердце.

Как это уедет?

Зачем?

— Так ведь он в столице живет, — развела руками панна Белялинска. — И к нам погостить прибыл. На пару недель, а потом дела… сами понимаете, хозяйство без присмотра оставить никак неможно. Мигом все разворуют.

Этот аргумент был панне Гуржаковой более чем понятен. Оно и вправду, чуть ослабь руку хозяйскую, отверни глаз и люд подневольный сразу же расслабляется. А при расслаблении лезут ему в голову мысли всякого зловредного свойства.

— Я, конечно, не настаиваю, — панна Белялинска подняла кофейничек, подержала на ладони и поставила на стол, точно передумала на гостей этаких неблагодарных кофе изводить. — Но все же, как лицо заинтересованное настоятельно рекомендовала бы вам не медлить. Посмотрите на дочь… она расцвела, похорошела…

Гражинка и вправду поутратила обычную свою дебеловатость.

И смеялась.

И чегой-то там лепетала, всяко понятно, глупое, но паренек слушал превнимательно. И ручку не отпускал.

— Так… предложения еще не сделал, — сказала панна Гуржаковая, у которой этакая картина душевного единства дочери и жениха ейного, вызывала отчего-то не умиление, но глухую тревогу.

А предчувствиям своим она доверяла.

— Поверьте, за этим дело не станет…

— От как не станет, так и… — она вздохнула и с некоторой поспешностью, которая хозяйке определенно пришлась не по нраву, сменила тему. — Слыхали? В городе упырь завелся.

— Неужели?

Панна Белялинска с немалым трудом удержалась, чтобы не разбить кофейник о покатый лоб подруги. Вот же… чего ей, спрашивается, еще надо? Молод.

Хорош собой.

Состоятелен. При титуле.

А она носом крутит, будто заподозрила чего…

— А то, — панна Гуржакова откинулась на диванчике и, сцапав третий уж эклер, отправила его в рот. А эклеры ныне недешевы, и пусть получилось рассчитаться с некоторыми долгами, но… это еще не значит, что всяких тут эклерами закармливать можно. — Влюбленный…

— Кто?

— Упырь, — она и пальцы облизала, совершенно не чинясь.

— В кого влюбленный? — панна Белялинска изволила изобразить интерес и удивление. Удивление было наигранным, а вот интерес — вполне себе живым. Упырь…

Упырь — это необычно.

А необычное — дорого.

— Кто ж знает, — пожала панна Гуржакова полными плечами. — Говорят, ходит, рыщет, ищет свою суженую…

Она поерзала, потому как диванчик с виду прелестный, оказался жестким до невозможности.

…и подсвечники на каминной полке явно позолоченные.

— А куда пропали твои нефритовые кошечки? — панна Гуржакова ткнула пальцем в ту самую полку, где в прошлым годе имела честь лицезреть пару очаровательных статуэток из нефриту.

— Переставила в другое место… значится, рыщет, говорите? Влюбленный… и как определили, что упырь?

— По крылам… а чего переставили? Хорошо ведь смотрелись…

…и ваза, помнится, стояла перед лестницей цианьская, какого-то там веку, древность, стало быть, немалой стоимости. Куда подевалась?

…а ткань, если приглядеться, крашеная. Нет, в том беды нетуть, но крашена неровно, стало быть, перекрашивали… и было у панны Белялинской бархатное платье бледно-ружового колеру, от его, выходит, и перекрасила на красный. Девки ейные и носу в гостиную не кажут. Куда подевала? Или велела наверху сидеть, потому как им и перешитых нарядов не досталось?

Темнит она.

И женишок этот. Уж больно ко времени объявился, что бес из коробки… до того о сродственниках своих панна Белялинска не упоминала даже, а тут вдруг… нет, не надобно им этакого счастья.

Решение далось легко и панна Гуржакова вздохнула с немалым облегчением, будто камень с души свалился. Правда, подруженьке, которая глядела внимательно настороженно даже, она ни слова не сказала: ни к чему.

Просто…

Просто придет молодой человек важную разговору, а там… там панна Гуржакова чего-нибудь да придумает, вежливого, чтоб отношения не портить… а если не получится вежливого, то… то и демон с ними, с отношениями…

Родная дочь ей всяко дороже.

Родная дочь думала о том, что если ей еще раз поцелуют ручку, то она не сдержится и ручкой оною приложит нахала по уху, даром, что уши у жениха были крупными и розоватыми. Слегка оттопыриваясь, они вносили ноту диссонанса в изящное его обличье. И вот странное дело, сама-то Гражина никогда прежде не считала себя красавицею, а потому придерживалась мнения, что судить по людям надобно не по внешности, теперь же…

— Вы так прельстительно прелестны, — жених изволил наклониться к самому уху, в которое дыхнул ядреною смесью одеколоны и мятного ополаскивателя для рта.

Матушка тоже такой пользовала.

А еще пастилки рассасывала, чтоб, значится, дыханье обрело легкость и изящество, как сие писали в рекламном листке. Гражине всегда ж непонятно было, легкость легкостью, но изящество?