Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 33

Потеряв два батальона пехоты, противник, не подбирая раненых, покинул берега озера и реки.

В кромешной темноте небо слилось с землей. Звезд не было видно. Низкие тучи неслись над головами людей, казалось задевая короткие трубы электростанции. Стрельба прекратилась, но сквозь свист ветра слышны были скрип колес и какое-то передвижение на вражеской стороне.

В казачьем лагере никто не спал. Командиры полков: майоры Каплин и Лашков, начальники штабов — капитаны Кайтмазов и Андреев руководили созданием обороны.

Казаки рыли окопы глубиной в человеческий рост, устанавливали пулеметы; орудийные расчеты меняли огневые позиции, выдвигались поближе, чтобы прямой наводкой поражать фашистов.

Полк под командованием майора Ялунина отвели в резерв. С Григорием Гавриловичем Ялуниным я встречался в городе Могилев-Подольске, куда прорывалась основная масса фашистских войск, начавших наступление из Румынии. Там Ялунину поручили взорвать мост через реку Днестр. Он смело пропустил через него фашистскую роту, уничтожил ее и лишь после этого взорвал мост.

Среди бойцов находились политработники, объясняя поставленную задачу, подбадривая людей. Комиссар дивизии — полковой комиссар Сергей Быков осмотрел походные кухни всех эскадронов, лично проверил, чтобы все казаки были сыты.

Позванивали котелки, стучали ложки, вился душистый запах баранины. Невдалеке стояли оседланные кони, жуя овес.

Длинная осенняя ночь прошла, как мгновение. Вряд ли кто-либо заснул хоть на час. Люди не испытывали тревоги, но какое-то сдержанное волнение предстоящего боя мешало спать.

На рассвете неутомимый капитан Тимофеев привел в штаб двадцатилетнего немецкого ефрейтора, захваченного нашими разведчиками на том берегу у затухающего костра. Поеживаясь от холода и страха, пленный рассказал, что наступает недавно пополненная четвертая горно-стрелковая дивизия, которая вместе с первой такой же дивизией составляет «альпийский букет» — одну из любимейших частей Гитлера, проявившую себя в горах Югославии и Греции. Пленный назвал количество орудий и батальонов и фамилию командира дивизии — генерала фон Геккера, все предвидевшего, кроме силы сопротивления советских войск.

Альпийские стрелки первыми открыли стрельбу. Им ответила батарея Колосова.

Завязалась артиллерийская дуэль, бесплодная перепалка, ибо целей не было видно. Ориентироваться на слух тоже нельзя было, ибо густой туман скрадывал звук — делал его обманчивым.

В полдень слоистый туман рассеялся, и сквозь просветы в облаках выглянуло солнце. Фашисты обрушились на нашу оборону всеми огневыми средствами. От свиста мин и грохота разрывов болели уши.

На воде показались плоты, сколоченные из срезанных телеграфных столбов, — фашисты начали переправу. Она была стремительной. Отдельные мелкие подразделения достигли нашего берега и быстро окопались, поддерживая автоматным огнем свои войска, плывшие на плотах. Наши пулеметчики встретили их огнем.

Разрывная пуля ранила пулеметчика. Пулемет замолк, бессильно повисли ленты с патронами, а фашисты наступали на этом участке. На помощь раненому прискакал командир пулеметного эскадрона Степан Грошев. Зеленый развевающийся плащ его светился дырами, разорванными пулями.

Он не успел соскочить с седла, как под ним грохнулась убитая лошадь. Грошев освободил из стремян ноги, лег за остывающий пулемет и стрелял из него до последнего патрона, потом поставил пулемет на катки и утащил за собой.

Бой кипел по всему берегу Зугрэса.

В одном месте враги переправили на наш берег миномет, открывший частую и меткую стрельбу. Сержант Егор Кривобоков со своим отделением бросился на миномет и захватил его. Фашисты окружили отделение, но солдаты, следуя примеру своего младшего командира, выхватив сабли, бросились на врагов, разорвали окружение и вышли, не потеряв ни одного человека, оставив на земле десяток фашистских трупов.

Казак Степан Зайцев, раненный в голову, обливаясь кровью, наотрез отказался уйти в тыл. Он лег за камень и хладнокровно застрелил трех фашистов. Из таких вот мелких эпизодов и складывается огромный бой, за которым очень трудно уследить и почти невозможно описать подробно. Ведь записываешь то, что видишь, а все сразу увидеть нельзя.

Гитлеровские автоматчики на берегу дрались за каждый метр земли. Да иного выбора у них и не было. Казаки видели, как их офицеры стреляли из парабеллумов в своих солдат, попятившихся назад.

К берегу причаливали все новые и новые плоты с немцами, но бой шел без заметного перевеса в чью-либо сторону.

В одном взводе ранили командира. Бойцы, попавшие под обстрел минометов, остановились в нерешительности. Вперед выбежал сержант Петр Безуглов. Многие знали его в лицо. Он был весельчак и запевала эскадрона.

— За Родину, вперед, товарищи! Вперед, казаки! — крикнул он и, улыбнувшись светлой улыбкой, побежал на фашистов, размахивая шашкой.

Мина разорвалась у его ног, подняв кверху столб огня и черного дыма. Бойцы упали на землю, прижимаясь к мокрым камням мостовой. Когда дым рассеялся, они увидели своего сержанта далеко впереди с мерцающей шашкой в руках. Не задумываясь, они догнали его. Через несколько минут я увидел Безуглова, он бежал и падал, обливаясь кровью.

Фашистские вояки не выдержали удара, поспешно побежали назад к реке, роняя оружие, на ходу раздеваясь. Человек пять утонуло, остальные были расстреляны из винтовок.

Бой продолжался, и исход его решала теперь не артиллерия, а рукопашная схватка. Дрались на улицах города. Несколько немецких автоматчиков ворвались в жилые дома и принялись стрелять из окон. Сзади к ним подкрадывались женщины-домохозяйки и валили их ударами топоров и лопат.

В жарких местах боя казаки видели военфельдшера Федора Лобойко с брезентовой сумкой через плечо. Молодой, почти мальчик, он наклонялся над раненым, успокаивал одним своим видом, сильными руками перевязывал рану, туго стягивая концы бинтов, брал раненого на плечи и уносил к санитарной машине. 52 раненых с их оружием вынес в тот день Лобойко.

Не бросали товарищей и казаки. Максим Бондарь вынес троих. Иван Калабухов — двух. Закон взаимной поддержки и выручки был выше чувства самосохранения.

Я был все время среди казаков, стрелял в фашистов, и они стреляли в меня, и хотя я часто не знал, где находится сейчас Кириченко, он как бы присутствовал рядом, и я вел себя так, чтобы заслужить его похвалу. Капитан Тимофеев как-то сказал:

— Заслужить похвалу нашего генерала большая честь.

Бой продолжался, и ни на одну минуту генерал Кириченко не терял из виду ни одного подразделения. Он руководил боем с той молодой страстью, с какой двадцать лет назад во главе конной бригады прорвался через ледяные воды гнилого Сивашского моря. Тогда он зашел во фланг врангелевской армии и напал на его лучшую часть — конницу генерала Барбовича.

Кириченко стоял на возвышенности, не замечая ни холода, ни дождя. Офицеры связи дважды передавали ему просьбу командиров полков Лашкова и Каплина — двинуть в дело резервный полк Ялунина. Он отклонял их просьбу, говорил себе — нет, не время еще!

У генерала был большой опыт. Тридцать лет пробыл он в строю, двадцать четыре года в партии. Всем своим военным и партийным чутьем понимал, что из тысячи минут боя нужно выбрать одну, самую верную, бросить все силы, сразу смять врага и уничтожить его. Надо было найти эту минуту, не ошибаясь.

Несмотря на то, что более молодые командиры торопили его, он всем своим сердцем солдата понимал, что время это еще не наступило.

Каплин доложил о больших потерях. Полковой комиссар Быков, находившийся рядом, предложил отойти, чтобы сберечь людей. Генерал согласился и отдал приказ покинуть станцию, отойти на командные высоты, дать возможность переправиться двум батальонам немцев, контратаковать их и сбросить в реку.

В три часа дня полк Каплина, поддерживаемый с юга, со стороны шоссе, пехотными полками майоров Овчаренко и Дорожкина, а также артиллерией, стремительно, в конном строю, обрушился на фашистов.