Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 32

— Есть, удержать Зугрэс, — как-то озорно вытянувшись, произнес Кириченко. — Мне надлежит оторваться от противника, уничтожить все переправы и не давать фашистам форсировать озеро и реку. Я уже получил из армии приказ начальника штаба и вот еду на личную рекогносцировку.

— Надеюсь на вас, Николай Яковлевич… Между прочим, у нас с вами одинаковое отчество. Я — Владимир Яковлевич. Мы, вроде, как бы братья, — тихо проговорил командующий.

Кириченко понял, улыбнулся, взял под козырек и ловко прыгнул в седло. Поехал он все той же крупной неторопливой рысью, внимательно разглядывая сквозь туман дорогу и прилегающие к ней высоты, на которых должно было развернуться сражение.

В Зугрэсе он застал вместо двух рот, оставленных для прикрытия, как сообщал ему начальник штаба армии, всего лишь пятнадцать человек из полка НКВД. Красноармейцы беспечно варили уху из рыбы, наглушенной гранатами. Ни плотина, ни мост еще не были взорваны, не была подготовлена к взрыву и электростанция.

На улице к генералу обрадованно бросился человек в разорванном пиджаке.

— Слава богу, что вы приехали, — произнес он. — Я — инженер электростанции, оставленный здесь для взрыва. Идите, покажу все. Я было уже собрался сам взрывать, но никогда ничего подобного не делал, а тут такая махина, не знаю, с какого конца начинать.

Он тщетно пытался унять проступившее волнение. Кириченко успокоил его.

— Может быть, сначала зайти к нам, — предложил инженер, — обсушитесь… Жена вскипятит чаю.

Предложение было заманчивое. Кириченко любил крепкий чай. Он молчаливо кивнул головой в знак согласия, и они быстро прошли к дому инженера.

— Гитлеру служат французские заводы Шнейдера, Крезо и де Венделя, Ситроена и Гочкиса, Фармана и Блерио; мощные военные предприятия Шкода в Чехословакии; металлургия Льежа, Шарлеруа, Монса в Бельгии; алюминий, никель и ферросплавы Норвегии; авиа- и танкостроительные заводы Австрии. Вся промышленность Европы против нас, — перечислил Кириченко.

В пустой квартире было неуютно, на грязном полу лежали огромные, туго связанные узлы. Навстречу вышла высокая молодая женщина — жена инженера. Она протянула Кириченко узкую, украшенную крохотными часами руку, обдала теплом ласковых карих глаз и сокрушенно произнесла:

— Вот все уехали, а мы остались караулить станцию. Муж никак не может с ней расстаться, а я с ним, так и сидим на узлах… Да и ехать-то уже не на чем, да и некуда.

Легкой, чуть-чуть качающейся походкой она вышла в кухню. Оттуда через несколько минут послышался шум примуса. Генералу вспомнился родной дом в Пятигорске, встало перед глазами лицо дочери Эли. Захотелось лечь на диван, закрыть глаза, ни о чем не думать… Он резко встряхнул львиной головой и приказал вызвать начальника разведки — капитана Тимофеева, дал ему указание — взять взвод и проехать вперед до сближения с противником.

Худой и высокий Тимофеев, потеряв двух казаков убитыми, вернулся раньше, чем его ждали. Фашисты приближались. Надо было спешить.

Кириченко потребовал к себе командиров саперных взводов и приказал немедленно начать взрывы. Артиллеристам было приказано занять огневые позиции, а полкам майоров Лашкова и Каплина — подтянуться к городу.

Через час галопом подошли казаки. Лошади всех мастей казались вороными от струившегося с них пота.

Командиры отдали приказ готовиться к обороне, казаки спешились, в руках появились лопаты, и по всему берегу замелькала свежая земля.

Противник приближался. Подойдя к разбитому окну, Кириченко невооруженным глазом мог заметить передовые его дозоры, медленно спускавшиеся вниз. Видны были тяжелые пятна грузовиков и артиллерии.

Сторожевое охранение, находившееся впереди, рысью отошло под гору. Звонко, очень звонко прозвенели подковы о камни моста, как бы напоминая, что медлить нельзя и пришел час взрывать мост. Каждая минута промедления грозила гибелью.

Два молчаливых связиста установили в комнате телефон. Кириченко позвонил к саперам. У них все что-то не ладилось — тола не успели подвезти, и взрывать они собирались местным динамитом, предназначенным для взрыва породы в шахтах.

— Поторапливайтесь, — сказал Кириченко командиру саперного батальона. В телефоне забулькало, очевидно, сапер пытался что-то объяснить, но генерал положил трубку.

Хозяйка застелила стол белой скатертью, налила в стакан с серебряным подстаканником янтарного чаю и вдруг с мольбой и надеждой в голосе обратилась к генералу:

— Может, и уезжать не стоит… Ведь вы не пустите сюда немцев… Ну, скажите, не пустите…

Кириченко ничего не ответил. Допив чай, он подошел к окну. Взвод фашистов бежал по плотине. Наши пулеметные очереди выхватывали людей, но оставшиеся в живых перепрыгивали через раненых и убитых и, наклонив свои тела, бежали вперед. И вдруг сильный взрыв потряс воздух. К небу поднялись камни и фонтаны воды. В брызгах преломились радужные лучи на мгновение выглянувшего из-за туч солнца.

Хлынувшая вода затопила с десяток гитлеровцев. Подходившие колонны немцев остановились на мокрых склонах — прямой путь через плотину и мост был отрезан. В то же мгновение между вражескими солдатами начали рваться тяжелые снаряды.

— Анатолий Колосов бьет, — промолвил довольный генерал.

Кириченко пошел посмотреть, как идут оборонительные работы.

Казаки торопливо рыли окопы, минировали дороги, на пыльных, паутиной занавешенных чердаках устраивались автоматчики.

Через час к переправам подошел полк противника. В укрытиях немцы установили восемнадцать орудий, открывших пальбу. Разорвавшийся невдалеке снаряд обдал генерала комьями сухой земли.

— Коня! — крикнул генерал, и тотчас перед ним появилась гнедая кобылица. Кириченко легко прыгнул в седло, выхватил из ножен, обтянутых зеленой материей, легкий клинок, на котором ближайший к нему казак вслух прочел: «Герою Сиваша Н. Я. Кириченко от Реввоенсовета Республики».

— Что, хороша шашка? — спросил Осипчук.

— Хороша, как песня.

— Ее ему Фрунзе вручал… Комдив у нас ученый, Академию Генерального штаба кончал. В начале войны командовал мотомехкорпусом, а потом попросился на Дон и там сформировал новую дивизию.

Кириченко наперекоски поскакал туда, где начинался длинный изнурительный бой.

Фашисты засыпали наш берег минами. Со всех сторон строчили пулеметы. Сотни автоматчиков, укрывшись за камнями и сваленными столбами, беспрестанно стреляли. Стены домов, прилегающих к озеру и реке, были исцарапаны осколками, под ногами валялись битые стекла и срезанные пулями, покрытые желтыми листьями ветви. Пороховой дым смешался с туманом. Было трудно дышать, еще труднее видеть: дым разъедал глаза.

На черных резиновых лодках, на плотах, а кое-где и вплавь бросились фашисты через реку. Их было несколько тысяч.

Наша артиллерия перенесла огонь на воду. Пулеметчики расстреливали врагов в упор. В одном из станковых пулеметов выкипела вода, солдат Тимофей Шепелев под огнем спустился к реке, зачерпнул каской воды, вернулся и налил в кожух. К тому времени весь расчет пулемета был уже перебит. Шепелев лег за послушный его рукам пулемет и мелкими очередями переколотил взвод фашистов, переправившийся через реку и бросившийся на него в атаку.

Солдаты видели, как 152-миллиметровые пушки Колосова выводили из строя орудия фашистов. За два часа боя под его снарядами навеки замолчало 10 немецких орудий.

— Передайте благодарность Колосову, — попросили казаки офицеров связи, мотавшихся по обороне.

Мы несли потери. К вечеру в полковых батареях было убито и ранено по два расчета.

Старший сержант Тихон Божков в начале боя был ранен осколком мины в бедро. Он не покинул орудия, продолжал стрелять, накрыв сряду два станковых пулемета и роту атакующей пехоты, которую он поражал картечью.

Оккупанты не бросались теперь так рьяно к реке. Противоположный берег покрывали трупы в сероватых шинелях.

Быстро темнело. Дождь перестал, сгущался туман, и капли воды падали с веток искалеченных, дрожащих от стужи деревьев.