Когда охотник становится жертвой (СИ) - Грэм Анна - Страница 50

А ведь он с ней даже не спал. Ничего из того, что обычно бывает между мужчиной и женщиной. Ничего, кроме какой-то необъяснимой, цепкой тяги, безотчётного желания взять её за эту самую руку, и дальше будь, что будет. А всё будет серьёзно, несмотря на то что Коул клялся себе, что «серьёзно больше никогда».

Кроме матери, у Коула не было близких женщин. Ева не в счёт, лезть друг другу в душу у них не было привычки. Да и женщиной он её по сути и не воспринимал — девчонка с мужским стержнем, она больше брат, чем сестра. Коул помнил только Энни Маршалл — заблудшую в их район в приступе подросткового протеста девчонку с Вест Сайда — у всех, кто был после, не осталось ни имён, ни лиц. Она была у него первой, если не считать проститутки, к которой Коул сходил, чтобы узнать, что там и как у них, этих женщин, устроено. Это сейчас Энни Маршалл — успешный адвокат, благочестивая женушка и мать двоих детей. А тогда она влилась в гетто и едва не завязла в нём, пока её отец, окружной прокурор, не вытащил её оттуда за шкирку, разорвав их с Коулом неравный союз. Энни Маршалл выбрала юридический колледж, своего сокурсника и блестящее будущее. Александра Маккормик выбрала его, Коула Хантера.

— Поехали, — у неё в глазах блестят слёзы.

Он тянет ей руку в ответ, молча, крепко берёт её ладонь в свою. Она не похожа на Энни. У них всё будет иначе. Когда они скрываются за порогом серой, неприметной коробки муниципального морга, Коул, как бы странно это ни звучало, чувствует, что делает шаг в новую, другую жизнь.

***

За две недели в изоляторе Кайл выспался лучше, чем за весь последний год. Накопленная за эти дни усталость скосила его в первую же ночь. Спать и ждать суда — единственное, что ему оставалось. Адвокат, которого ему предоставили, пресекал все его попытки контактировать с внешним миром так рьяно, будто от этого зависела его премия и до кучи спасение души. С этим скользким говнюком Кайл и сам разговаривал сквозь зубы, всерьёз задумываясь о том, чтобы отказаться от него и защищать себя самостоятельно. Толку было бы больше, а нервотрепки меньше. Да и зачем ему защита, если он дал чистосердечное. Странно, что дело вообще довели до суда.

Он понятия не имел, что с Кали. Где она, была ли она у Фрэнка, взяла ли деньги, жива ли вообще? Понятия не имел, что с братом. Кайл старался не думать об этом. Он старался не думать в принципе — несколько ближайших лет он проведёт в отрыве от привычной жизни, а постоянно мусолить в голове собственные фантазии, только зря себя мучить. Он уже ничего не может сделать. Он уже сделал всё, что мог. Каков бы ни был результат, он на него уже повлиять не в силах — если в первые дни хотелось бросаться на прутья клетки от ярости и досады, то после на всё стало ровно. Наверное, именно так в тюрьме подтачивается воля. Вместе со строгим распорядком жизни в камере досрочного заключения это состояние овоща лишь усиливалось, пока ему не сообщили, что у него сменился адвокат. Андреа Хоффман. Ни разу не слышал. Интересно, с какого перепугу какая-то дамочка решила взяться за его дело? Когда эта высокая, стройная молодая женщина в строгом брючном костюме переступает порог комнаты для переговоров, Кайл не сразу узнает в ней Энни Маршалл — долговязую, языкастую девчонку, которая свела его брата с ума, когда им обоим было по семнадцать.

— Классно выглядишь, — грустно улыбнувшись, выдаёт Кайл вместо приветствия.

— А ты не очень, — Энни не изменилась, такая же резкая и прямолинейная, как стальной прут. Бросив на него скептичный взгляд, она со скрежетом отодвигает стул и садится, бухнув перед собой увесистую пачку с делами. Неужели всё на него? У его бывшего адвоката папочка была потоньше. — Я думала, наши умники из канцелярии имена спутали, и здесь Коул, — невесело, в тон Кайлу, хмыкает Энни. При упоминании имени брата, она чуть меняется в лице, сквозь маску деловой холодности проступает напуганная и злая, как чёрт, девчонка, которую Коул спас, вытащив из-под главаря «Шакалов». Она поднимает на него потеплевший взгляд. — Ну, привет.

Её резкие, не слишком красивые черты сгладило время, превратив в холеную красотку. Энни в своё время сделала верный выбор, она здесь — на своём месте по праву рождения. Как и Кайл на своём. Такая вот ирония.

— Как ты узнала?

— Отец, — коротко отвечает она, красноречиво поведя бровями.

Кайл отлично помнит прокурора Маршалла. Суровый мужик, который так сильно любил свою дочь, что дважды отмазал их с Коулом от уголовки, отчасти благодаря ему Кайл «выбился в люди», пусть и ненадолго — с судимостью ему Академия не светила. Но в один прекрасный день его терпение закончилось. Он лично приехал в только что купленное «Логово», сгреб дочь в охапку и затолкал в машину. Перед отъездом Маршалл сказал брату пару слов, о которых Коул так и не рассказал.

— Позавчера он пришёл к нам и завёл свою любимую: «Говорил же, допрыгаются твои дружки», — Энни вздыхает и закатывает глаза. — Ему сказала сенатор. Откуда узнала сенатор, я понятия не имею. Адвокат, кстати, твой — дерьмо. Тебе хотят впаять по полной, его единственной извилины не хватит, чтобы спорить с обвинением в суде, — завершив свой по-деловому чёткий рассказ, Энни складывает руки в замок прямо на папке с бумагами, расслабляет идеально прямую спину, чуть склоняется над столом, заглядывает Кайлу в глаза. — Рассказывай, как ты дошёл до жизни такой?

— Всё очень сложно. — Словно не было этих десяти лет, словно она опять та девчонка, с которой можно просто потрепаться за жизнь. Бывали времена, когда Энни его — молчуна — могла разговорить с полпинка, да так, что не заткнешь, только теперь вот Кайлу сказать-то и нечего, нечего добавить, к тому, что и так очевидно.

— Исходя из практики скажу тебе, что обычно всё проще некуда, — она улыбается, зная, что права. Ничего здесь сложного: любил, хотел помочь, помог, себя подставил. Простейшая формула того, как проебать собственную жизнь, когда сердце не в ладах с мозгами. — Зачем ты это сделал? Я же видела тебя на улице, ты же в патруль подался! Я подумала, что хоть один из Хантеров взялся за ум, а тут на тебе.

— Ты ведь читала дело? Мне больше нечего добавить. — Добавить ему действительно нечего, а разводить сопли про любовь не лучшее время и место. Про Кали он будет железно молчать, нельзя её во всё это впутывать.

— Кстати вот, — в ответ на это Энни с невозмутимым видом суёт ему сложенный вдвое листок бумаги. — Твой друг трижды пытался передать это через твоего говнюка-адвоката. Я прочла, уж извини. Оттуда ноги растут, да?

«Она беременна» — забористым почерком Фрэнка.

— Знаешь, где ты спалился? В ювелирке. Они сразу в полицию позвонили. Слушай, адвокату, как врачу, сказать можно всё…

— У неё были долги перед картелем. Точнее у её отца. Ей угрожали.

Энни умеет дожимать, Кайл поддаётся. В глаза словно песка насыпали. Буквы растворяются на бумаге, словно бумажку искупали в воде. Кайл машинальным движением складывает её вчетверо, откладывает в сторону, глаза на Маршалл не поднимает, шарит взглядом по поверхности стола, то и дело цепляясь за этот несчастный клочок. Клочок, который ему всю жизнь перевернул.

— И ты решил подработать? Подумал, что море тебе по колено, да?

— Я не жалею об этом.

Он жалеет лишь о том, что не может сейчас быть рядом с Кали. Не выспросит подробностей, не сумеет помочь, не будет рядом, когда придёт срок рожать, не выберет вместе с ней имя. Не возьмёт его на руки. Жалеет, что подставился так глупо — с совестью он договорился бы со временем, не привыкать. Знать бы раньше… У него будет ребёнок. Он станет отцом. А он здесь, за этим блядским железным столом. В наручниках. Кайл откидывается на спинку стула, трёт руками лицо, скребёт ногтями щетину. Звон цепочки, гудение ламп, звук собственного дыхания превращаются в сплошной гул, и даже пристальный взгляд Энни Маршалл, кажется, имеет звук — сверлящий, пронизывающий. Что-то внутри зудит встать и зарядить шагами из угла в угол, от стене к стене, потому что внутри всё пылает, и сидеть на одном месте становится просто невозможно. Только сейчас Кайл осознает всю тяжесть лишения свободы, понимает, насколько трудно сидеть в клетке, когда там, с другой стороны решётки, проходит мимо жизнь.