Когда охотник становится жертвой (СИ) - Грэм Анна - Страница 44

Когда её приглашают на осмотр, Кали не может заставить себя встать с дивана. Ладони вспотели, страницы глянцевого журнала, который она листала на автомате, не видя букв, липнут к ним, грозя порваться. Кали боится боли, боится вмешательства, по-детски боится врача, белых халатов и запаха анестетика, боится, что анестезия вообще не подействует. Кали подписывает согласие, где сказано о вероятности осложнения, о том, что она понимает это и не будет иметь претензий — Кали боится, что произойдёт и это. Вся она превращается в один сплошной липкий ком страха. Идёт, раздевается, ложится, отвечает на вопросы — как робот, бессознательно, стараясь отключиться от всего окружающего.

Она вздрагивает, когда полоска холодного геля ложится ей на живот, когда безликий специалист по диагностике начинает водить по коже датчиком, чтобы посмотреть состояние внутренних органов перед процедурой. Кали хочется плакать, ей кажется, что она чувствует протестующее шевеление, пусть этого и не может быть. Это ещё не ребёнок, это лишь сплетение тканей. Маленькое существо, которое отчаянно хочет жить, которое ни в чём не виновно. Которое зачато в любви…

— У вас в семье были двойни? — доктор внимательно смотрит на монитор, продолжая надавливать ей на живот. Кали поворачивает голову, но в мешанине из цветных пятен ничего не может разобрать.

— У отца ребёнка есть брат. Близнец, — выдыхает Кали, не слыша звука собственного голоса за грохотом крови в висках. Такие вопросы не задают просто так. Кали надеется, что доктор ошибается…

— Срок ещё очень маленький, но я могу с уверенностью сказать, что эмбрионов двое.

Эмбрионов двое. Этот сухой канцелярский отчёт падает на неё каменной глыбой, давит её к кушетке до ощутимой боли в спине. Становится так холодно, что тело покрывается мурашками и вздрагивает, словно от ударов тока. Кали хочется попросить выключить кондиционер, но она не может произнести ни слова, язык не слушается. Когда с неё убирают датчики, она садится, свешивает ноги; пытаясь вернуть тепло, обнимает себя — жалкую, растерянную, вздрагивающую. Двойня. Двойная ответственность. Двойное предательство. Двойное убийство.

— Вы не хотите подумать? Время ещё есть. — Кали молча качает головой. — Тогда проходите к операционному столу.

Кали поднимает взгляд, видит стальной блеск медицинских приборов — они похожи на инструменты для пыток.

— Мисс Рейес?

— Простите, мне нехорошо.

Кали выходит из кабинета едва ли не в одном лифчике. Она застёгивает пуговицы блузки уже в коридоре, мечется, судорожно пытаясь найти спасение в табличке с надписью «Дамская комната». Дернув ручку на себя, падает в острый, ледяной холод белоснежного кафеля и ряда до блеска начищенных раковин с зеркалами.

— Боже, зачем я это сделала? Зачем выпила эту чёртову таблетку? — из закрытой кабинки доносится сбивчивый женский голос и плач. Девушка явно говорит с кем-то по телефону и оттого не слышит, что в туалет вошёл кто-то ещё. — Врачи сказали, уже ничего нельзя сделать. Дэвид говорил, что мы поженимся, он найдёт работу получше, но я так злилась, так злилась! Я ведь хотела этого ребёнка, понимаешь, но мама сказала, пока я не закончу колледж… — девушка в кабинке часто и тяжело дышит, пытаясь задавить рыдания.

Кали заносит руку над краном и замирает, так и не пустив воду. Хочется раствориться в воздухе, потому что стать свидетелем чужой трагедии так же горько, как и быть участником собственной. Слова этой несчастной девушки — девушки, чьего лица Рейес даже не видит — повторяют её сомнения, те, которые она ещё не успела осознать. Она лишь чувствовала их, чувствовала всю дорогу до клиники: страхом, тревожностью, ознобом, болью в груди, жаром внизу живота, и сейчас — ужасом от того, что едва не повторила судьбу этой бедной девушки. Осознанием того, что не хочет её повторять, потому что будет жалеть ровно так же.

— Я не хочу в этот чёртов колледж. Не хочу. Боже, зачем я выпила эту таблетку!

Кали пятится спиной к двери, разворачивается и на цыпочках, чтобы не выдать своего присутствия, выходит в коридор.

Кровь всё ещё шумит в ушах, когда она забирает документы и выходит из клиники на воздух. Решение приходит само собой, мгновенно, становится бесповоротным. Кали никогда в жизни не была так уверена. Сомнений больше не остаётся, лишь отголоски ужаса бьют мелкой дрожью по рукам — она чуть не сотворила непоправимое.

Она понимает и принимает поступок Кайла, потому что сама сделала бы точно так же. Она, не раздумывая, выпустила бы пулю в себя, если бы на чаше весов стояла бы его и её жизнь, так в чём винить его? Уничтожить то единственное, что было в её жизни настоящим — нет, она этого не сделает. Теперь она не одна, их трое. Кайл словно повторился в ней. У его детей будет лучшая жизнь, гораздо лучше жизней их отца и дяди. Кали сделает для этого всё. Кали дождётся его, сколько бы времени не потребовалось…

Она звонит в Департамент полиции и забирает машину со штрафстоянки, отгоняет её на ремонт, звонит Фрэнку и приезжает к нему домой тем же вечером.

— Деньги ещё у вас?! — с порога в лоб. Кали снова забывает даже поздороваться, лишь скупо извиняется за неожиданный визит. На её вопрос Фрэнк отвечает утвердительным кивком головы. — Я их заберу. И кольцо, — на долгий, хмурый взгляд Фрэнка Кали отвечает. — Я приму эту жертву. Кайл сел не зря.

Она повторяет слова Фрэнка, которые тот в сердцах бросил ей в след. Фрэнк молча, опустив взгляд, словно пристыженный, отправляется в кухню, выносит оттуда бумажный свёрток и коробочку с кольцом. Кали открывает её и, не разглядывая, надевает на палец. Размер подходит идеально.

— В суд не ходите, свиданий не добивайтесь. Поезжайте на север, северо-восток, в глубь страны. Наличкой особо не светите, раскидайте по картам в течение полугода, купите дом. Будут спрашивать, скажите, это ваш дедушка. Умер, наследство оставил, — Фрэнк помогает ей спрятать деньги в машине, даёт ей две лишние обоймы для пистолета. Наставляет её перед долгой, трудной поездкой в неизвестность. — Банкам он, скажете, не доверял. Старый человек, что с него взять. Я дам вам номер одного парня — он мой должник, вам нарисуют любую бумагу, главное, не контактируйте с полицией, хотя бы первое время.

Кали кивает, принимая инструкции, садится за руль, заводит мотор.

— Я беременна. И я буду рожать. Передайте ему, — и закрывает дверь. Фрэнк ничего не успевает ответить ей, но слов не нужно. Она всё видит по его глазам. У Фрэнка Конелли честные, добрые глаза. Кали уже однажды смотрела в такие…

Рейес выезжает с парковки, бросает последний, прощальный взгляд на улицы Южного Централа, на дома, на людей, трогает рукоять пистолета под сиденьем. Выехав на шоссе, Кали смотрит, как лучи заката играют на гранях её кольца, которому не суждено стать обручальным, сжимает в кулак левую ладонь. Словно на ней не кольцо, а кастет.

***

— Если я не вернусь через полчаса, действуй по первоначальному плану.

Эйса крепко держит руль машины, словно она всё ещё в пути, а не стоит на парковке под тоннами бетона и металла. Сквозь перекрытия здания торгового центра отлично просматривается округа: дорога, въезды и выезды из отеля, где остановился Маккормик и затянутый сеткой фасад гостиницы, в которую направляется Данэм. Район модный, улицы оживлённые, камеры, как гирлянды, на каждом столбе, игорный центр в двух поворотах — место, тяжёлое для маневра. Если что-то пойдёт не так, уйти будет сложно. Данэм не проигрывает, но это его «если» в сухом остатке даёт вероятность провала. Оливер допускает такой вариант. Она — нет.

— Когда всё закончится, съездим в Канкун? — Эйса говорит вместо «если» «когда». Так легче. Так обострившаяся чуйка на дерьмо свербит чуть тише.

— Я бы на твоём месте не рвался на родину.

Данэм, как всегда профессионально собран и спокоен. Он сверяет время на часах, подтягивает к себе кофр с инструментами — Эйса знает, там у него винтовка в разборе, пистолет, документы и деньги на случай, если придётся уходить по отдельности. Ривера здесь — просто водила, без которой Оливер запросто справился бы. Это она упала ему на хвост, потому что праздное бездействие стало вдруг каким-то бессмысленным. Ей хочется, чтобы Данэм убрал Маккормика, мстительно хочется, чтобы Франко поджал хвост и свалил из Америки в свои джунгли. Ей хочется быть рядом с Данэмом, потому что он заряжает её. Потому что рядом с ним она острее чувствует жизнь. Потому что он придаёт её существованию смысл, как бы, чёрт возьми, странно это ни звучало. Она знает, что он чувствует то же самое.