Грозовое Облако (ЛП) - Шустерман Нил - Страница 48

В то время как серп Анастасия ждала за кулисами, серп Кюри заняла место в пятом ряду. Она нашла свое кресло тесным и неудобным. Мари была женщиной высокой, и ее колени упирались в спинку переднего кресла. Зрители, сидящие вокруг нее, судорожно сжимали в руках свои программки. Людей приводила в ужас перспектива весь вечер провести рядом с серпом — ведь она пришла сюда, чтобы выполоть кого-то из них! Только один мужчина, сидевший в соседнем кресле, был расположен к общению. Даже больше — он болтал без умолку. Усы его, похожие на мохнатую гусеницу, шевелились, когда он говорил, и серп Кюри едва удерживалась от смеха.

— Какая честь оказаться в компании самой Гранд-дамы Смерти! — трещал он, пока еще не погасли огни. — Надеюсь, вы ничего не имеете против, что я называю вас так, Ваша честь? В Средмерике… нет, во всем мире найдется не много столь же знаменитых серпов, как вы, и меня вовсе не удивляет, что вы поклонница театра смертного времени. К этому склонны только самые просвещенные из людей!

А что если, раздумывала Кюри, этот человек и есть убийца? Его подослали, чтобы он заговорил ее до смерти.

Серп Анастасия собиралась следить за действием из-за кулис. Обычно зрелища Эпохи Смертности не пробуждали в ней эмоций — как и почти во всех остальных людях. Страсти, триумфы, страхи, утраты — все это не имело смысла в мире, где отсутствовали бедность, алчность и естественная смерть. Но, став серпом, Анастасия начала понимать смертность лучше других людей, а уж про алчность и жажду власти и говорить не приходится. Возможно, этим последним и не было места в жизни большинства граждан, но в Ордене серпов они все чаще и чаще выплывали из темных закоулков и вливались в главное русло.

Занавес взвился вверх, и спектакль начался. Хотя по большей части язык пьесы был Цитре малопонятен, хитросплетения и властные интриги загипнотизировали ее — но недостаточно, чтобы утратить бдительность. Любое движение за кулисами, любой звук отдавались в ее теле сейсмической встряской. Если бы здесь появились убийцы, она узнала бы об их присутствии задолго до их приближения.

— Надо скрывать операцию от Грозового Облака как можно дольше, — сказала Пурити. — Пусть узнает, когда все уже будет кончено.

Впрочем, Пурити скрывала подробности не только от Грозового Облака, но и от самого Грейсона.

— Ты знаешь свою задачу, и больше тебе ничего знать не надо, — говорила она, настаивая, что чем меньшее количество заговорщиков представляет себе общую картину, тем меньше риск провала.

Роль Грейсона была до того проста, что это граничило с оскорблением. Он должен был в точно выверенный момент устроить диверсию на улице, ведущей к театру. Отвлечь внимание трех камер Грозового Облака, тем самым создав слепую зону. Пока камеры будут следить за Грейсоном, Пурити с несколькими другими членами шайки проникнут в театр через артистический вход. Остальное было для Грейсона тайной за семью печатями.

Если бы он мог видеть полную картину, если бы он знал, что Пурити и ее команда собираются учинить в театре, у него было бы больше возможностей как для того, чтобы предотвратить преступление, так и для того, чтобы защитить подругу в случае провала. Но не зная общего плана, он мог лишь ждать, что из всего этого выйдет да по возможности уменьшить потери.

— Психуешь, Рубец? — заметила Пурити, когда они вечером выходили из квартиры. Все ее «вооружение» состояло из не подключенного к сети телефона и кухонного ножа в кармане тяжелого пальто. Нож, по-видимому, предназначался не для серпов, а для любого, кто встрянет на пути.

— А ты не психуешь? — парировал он.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Я тащусь! Мурашки по всему телу. Обожаю это ощущение!

— Это всего лишь твои наниты пытаются взять под контроль адреналин.

— Ха, пусть только попробуют!

Пурити всячески уверяла Грейсона, что его задача ему по силам, что она верит в него. И все же это было не совсем так, поскольку существовал план Б.

— Помни, — предупредила она, — Грызл будет следить за всей операцией с крыши. Твоя диверсия должна быть значительной и захватить столько народу, чтобы все три камеры отвлеклись на нее. Если не получится, Грызл тебе поможет.

Грызл чуть ли не полвека потратил на то, чтобы в совершенстве овладеть пращой. Поначалу Грейсон решил, что вышибала попросту раскокает камеры, если те не повернутся к Грейсону, но затем сообразил, что это встревожило бы Грозовое Облако — оно поняло бы: тут что-то не так. План Б заключался не в том, чтобы стрелять по камерам. Грызл выведет из строя Грейсона.

— Если ты не справишься сам, Грызл запульнет тебе в башку хорошим булыжником, — объяснила Пурити скорее с удовольствием, чем с сожалением. — Будет столько кровищи, столько шума, что тогда уж точно все три камеры уставятся на тебя!

Последнее, чего бы Грейсону хотелось, — это в решающий момент выпасть из уравнения, а через несколько дней проснуться в медицинском центре и узнать, что с серпами Кюри и Анастасией покончено.

Они с Пурити расстались за несколько кварталов до театра, и Грейсон отправился на то место, где собирался устроить представление для наблюдательных камер. Он не торопился. Нельзя же, в самом деле, прийти раньше, а потом околачиваться там в ожидании. Это вызвало бы подозрения. Поэтому он сначала погулял по окрестностям, размышляя, что же, черт возьми, предпринять. Прохожие либо игнорировали его, либо обходили стороной. С тех пор, как он натянул на себя маску негодного, Грейсон к такому обращению привык, но сегодня он остро ощущал на себе все взгляды и ничего не мог с этим поделать. Причем на него смотрели не только человеческие, но и электронные глаза. В домах и офисах камеры Грозового Облака прятались в незаметных местах, но на улицах Облако даже не пыталось как-то замаскировать их. Они двигались, они поворачивались. Смотрели в одну сторону, другую, третью. Фокусировались, меняли масштаб изображения. Некоторые таращились в небо, словно в раздумье. Интересно, каково это — не только получать огромный массив данных, но и обрабатывать его практически мгновенно? Охватывать мир с такой перспективы, которую ни один человек не в силах даже вообразить?

За минуту до начала диверсии Грейсон повернулся и пошел обратно к театру. Миновал какое-то кафе. Камера, сидящая на козырьке над входом, повернулась к нему, и Грейсон чуть не отвел взгляд, не желая смотреть в глаза Грозовому Облаку. Он боялся, что оно осудит его за все его прегрешения.

Гэвин Блоджет редко мог вспомнить, что происходило на улице по дороге на работу или домой. Потому что, как правило, почти ничего не происходило. Гэвин, как и многие другие, был человеком привычки, вел пассивную, но комфортабельную жизнь без единого намека на перемены — по крайней мере, в ближайшие сто лет. И это хорошо. Дни его были прекрасны, вечера уютны, а сны приятны. Ему было тридцать два, и каждый год, в свой день рождения, он скручивал возраст обратно до тридцати двух. Гэвин не испытывал ни малейшего желания стать старше. Он не испытывал ни малейшего желания стать моложе. Он находился на пике формы и планировал оставаться таковым вечно. Питал отвращение ко всему, что нарушало заведенный порядок. Поэтому увидев негодника, пялящего на него зенки, Гэвин ускорил шаг — миновать наглеца поскорее и забыть о нем. Но у негодника оказались другие планы.

— Эй, тебя что-то не устраивает? — спросил негодный — немного слишком громко, на взгляд Гэвина, и заступил ему дорогу.

— Все устраивает, — ответил Гэвин и сделал то, что делал всегда, попадая в неудобную ситуацию — заулыбался и залопотал: — Просто заметил твои волосы — никогда не видал таких черных. Впечатляюще. А эти рожки? Сам я, конечно, никогда не делал себе телесных модификаций, но знаю, что те, кто сделал…

Негодный сграбастал его за грудки и притиснул к стене — не настолько крепко, чтобы пробудить болевые наниты, но достаточно резко, чтобы дать понять: он не даст жертве уйти так просто.