Зимняя сказка (СИ) - "Stacey" - Страница 54

— Уехала? — спросила Франческа, подойдя к нему и оперевшись о его бок теплым мягким брюшком. Элжерон нервно ей кивнул. — Ну и хорошо. Теперь здесь будет тихо и спокойно, как было раньше.

— И так же одиноко, как было раньше, — глухим голосом произнес Элжерон. — Почему… я раньше не ощущал этого? Не понимал этого…

— У тебя же есть я! — возмутилась Франческа, ткнув его в ногу острой конечностью.

— Ты паук, — напомнил ей граф. — Я одинок… среди людей. А ведь она приняла меня таким, каков я есть… — задумчиво добавил он.

— Вот уж проблему нашел! — его питомец встрепенулся и мигом взобрался на стены, а следом подобрался к шкафам с книгами, раскрыв их створки. — Просто почитай что-нибудь вот тут или… вот тут, — тонкая паучья нога начала один за другим вытаскивать тома с полок, с глухими хлопками сбрасывая их на пол. — Тут столько всего!

— Франческа, прекрати.

— Море бумаги, хоть она и пахнет невкусно, но ее много-премного! Неужели здесь ты не найдешь какого-нибудь заклинания, которое превратит меня в человека?

— Франческа! — не выдержав, прикрикнул на нее граф, отчего она, уловив ноты злости в его голосе, прекратила разведение разгордияжа. — Во-первых, это просто литература! Романы, повести — сочинения обычных писателей, которые я покупал в последнее время, и которые уже не помещаются в библиотеку! Во-вторых, не существует такого заклинания, которое могло бы обратить паука в человека!

— Но я же видела тогда, в зале…

— Нет! — крикнул Элжерон, не желая возвращаться мыслями к тому дню. — Не смей обсуждать со мной то, что произошло в зале! И ты не сможешь сделать того, что… могла она. Просто запомни это, и оставайся той, кем ты есть.

Граф судорожно вздохнул и лег на ковер возле камина, свернувшись калачиком. Он уставился на длинный бордовый ворс с геометрическим узором. У самого его края, подходящего к камину, были крошечные прожженные точки, видимо, появившиеся от искр, и Элжерон подумал о том, что стоило бы отодвинуть, в конце концов, этот ковер, чтобы однажды не устроить пожар.

Франческа с тихим шорохом спустилась к нему и ткнула в спину.

— Да ладно. Уехала — и уехала. Что ты раскис так. Не обеднеешь.

— Вот именно сейчас я чувствую себя совершенно обнищавшим…

— Только из-за того, что девушка, которую ты знал несколько дней, поехала домой?

— Может… я влюбился? — Элжерон пожал плечами, будто пытаясь оттолкнуть от себя эту догадку.

— О, сильное дело, любовь. Пришла-ушла — не велика потеря. Займешься своими ежедневными делами — и забудешь о ней.

— Нет, Франческа. Ты этого не поймешь. Любовь — это величайшее сокровище. Тот, кто ее найдет, никогда не будет беден. А я полностью опустошен.

— Поспи, — простодушно предложила паучиха.

— Фру-Фру, сон не восполнит эту потерю.

Элжерон вновь тяжело вздохнул. Давно он не чувствовал такого. Будто все его тело, и даже разум, онемели, и теперь гудели, подобно затекшей конечности, и не было сил избавиться от этого ощущения. Он почувствовал, как к нему со спины прижимается теплое тело его питомца. Паучиха перекинула через него длинные черные ноги и сжала его в жестком капкане, вжимая в себя, не давая улизнуть и замкнуться где-то в дальнем темном углу замка в собственном горе, оплакивая столько потерь, каждую из которых он упустил собственноручно.

— Знаешь, Фру-Фру, — тихо сказал Элжерон. — Я бы хотел тебя кое-о-чем попросить. — Паучиха что-то неразборчиво ему пробурчала, и он продолжил. — Не ешь, пожалуйста, больше голубей. Вдруг… Вдруг однажды…

— Хорошо, — проскрипела Франческа, поглаживая его одной ногой в том странном варианте утешительного жеста, на который она была способна.

Глава 20

За окном с большой скоростью мелькали цветущие деревья. Одно за другим, пропуская в промежутках яркие лучи солнца, слепящие глаза, но такие приятные. Мерный стук колес паровоза, везущего своих пассажиров по направлению к Лондону, почти убаюкивал.

В дверь купе постучали, и заглянул высокий проводник с пушистыми усами, одетый в синюю форму.

— Сэр, прибытие через пятнадцать минут, — произнес он.

— Благодарю, — вежливо кивнул Элжерон в ответ.

Дверь с щелчком закрылась, оставляя графа в уединении еще совсем ненадолго. Он осторожно вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист и развернул его, намереваясь в очередной раз перечитать написанное. Письмо прибыло пару недель назад, и было отправлено в церковь отца Андреса с просьбой передать его графу. К удивлению последнего и чести священника, он не вышвырнул его в камин, уничтожая послание назло нечестивцу, а отправил в замок курьера, и письмо достигло получателя целым и невидимым, с не сломанной круглой печатью из сургуча.

Ровные синие слова, написанные изящным женским почерком с милыми завитушками у удлиненных букв, Элжерон помнил уже наизусть.

"Дорогой граф".

Это невинное приветствие словно что-то переключило в голове графа, едва он его увидел впервые. Как будто в то время, что прошло с момента отъезда баронессы, его голова превратилась в бурлящий котелок с плотно закрытой крышкой, и ее письмо сорвало эту преграду, высвободив все то давление, которое не давало Элжерону жить спокойной жизнью и заниматься своими делами. Но только сейчас, подъезжая к Лондону, оно спало, выровнялось, и он внезапно начал задумываться: а стоила ли овчинка выделки? Ведь далее ничего не шлось о приглашении в гости или о том, что баронесса Кинсрайт была бы рада увидеть его в своем имении. С другой стороны, она ведь написала "дорогой". Не "уважаемый", и не просто "здравствуйте". Элжерон отчего-то сразу же решил, что за этим словом крылось много больше, нежели общепринятое вежливое обращение.

"Я благополучно добралась домой", — прочитал он.

По крайней мере, у нее все было хорошо, по ее же словам далее в письме. Пусть ее путешествие и было таким же затяжным, как и у Элжерона. Он уже сбился со счета, сколько дилижансов он сменил, и в скольки гостиницах останавливался. Это было его первое длительное путешествие, в абсолютном одиночестве. Элжерон нервничал, и с ужасом ожидал наступления каждого следующего дня и преодоления очередного отрезка пути. В какой-то из гостиниц он потерял свой чемодан, и он канул в Лету безвозвратно, сколько бы граф ни пытался выяснить, куда тот делся. В результате у него остался лишь дорожный кожаный саквояж коричневого цвета, благо в нем были деньги, документы и самые необходимые предметы одежды. Так что Элжерон подошел к этому происшествию философски и решил, что и налегке он сможет добраться до злосчастного Лондона. А припасенные деньги всегда помогут докупить то, чего ему не будет хватать.

Паровоз издал протяжный тонкий свист, и вагоны начали медленно тормозить, подъезжая к живописному лондонскому вокзалу. Граф в очередной раз подавил приступ паники, после чего начал поспешные сборы. Он тщательно сложил и спрятал письмо, набросил на плечи легкое темно-серое весеннее пальто и прихватил саквояж.

Коридор вагона оказался пуст. Похоже, сегодня мало, кто приехал в Лондон. Граф прошагал по нему, мельком заглядывая в пустые купе, и вышел наружу. Его мгновенно окружили шум и кутерьма огромного вокзала. Столько людей, звуков, запахов, ощущений — от всего этого у Элжерона закружилась голова, и в первое мгновение он растерялся и пошел наобум вперед, еще даже не начав думать о том, чтобы покинуть это место и отправиться дальше. Внезапно паровоз, мимо которого он проходил, изошелся белыми клубами пара и громко зашипел, резко вогнав Элжерона в панику. Он отшатнулся от механической громадины и нечаянно налетел на прохожего: высокого тучного мужчину в котелке. Тот повернулся к графу и возмущенно начал браниться, отчего Элжерон выпучил на него глаза, даже не в силах выдавить из себя извинения, и юркнул мимо него, прочь с этого вокзала, туда, где больше воздуха, пространства и, возможно, меньше людей. Он пулей вылетел наружу, очутившись на шумной широкой улице. Мимо сновала толпа, какие-то торговцы выкрикивали рекламу своих товаров, по мощеной улице цокали копытами кони, запряженные в дилижансы, и с грохотом проехало несколько автомобилей, издав гулкий гудок. У Элжерона, жителя тихой глубинки, голова пошла кругом: слишком много всего происходило разом вокруг него. Он почти бегом пронесся по улице и вжался в стену какого-то здания, прижимая к груди саквояж, метая взгляды вокруг себя, словно загнанный зверь. Нет, это была худшая идея из всех, что у него была. Лондон и вправду зловонная шумная дыра, перенаселенная людьми, животными, паразитами, крысами, которых Элжерон ощущал в подвалах зданий вокруг. Он не мог даже толком вдохнуть из-за тяжелого воздуха, наполненного какими-то странными и совершенно не знакомыми ему запахами. Зачем он вообще сюда приехал? Мог бы послать письмо. Мог бы изначально спросить, хотят ли его вообще видеть. Что он скажет Маргарет, когда заявится к ней? Поздоровается и провозгласит, что решил, что пришло время нанести ей ответный визит? Нет, это была отвратительная идея. Пусть письмо Маргарет и несло миролюбивый мотив, Элжерон, ослепленный собственным волнением, мог перепутать его с общепринятой вежливостью. И только сейчас встряска, вызванная длительным путешествием и резкой сменой обстановки, его отрезвила.