След менестреля (СИ) - Астахов Андрей Львович - Страница 48

— Не знаю. Может, это болезнь лишила меня радости бытия. Когда-то я с восторгом и ожиданием смотрел в грядущее, теперь же нет. Мое время на исходе.

— Время на хорошее дело всегда найдется.

— Время — возможно. Но вот талант…Я часто задумывался над этим раньше, но теперь эти мысли не дают мне покоя. Мысли о совершенстве, которое недостижимо.

— Интересно. Что вы имеете в виду?

— Я прихожу к выводу, что слова не могут выразить всего великолепия этого мира, его удивительной гармонии и необыкновенности всего, что сотворено Господом. Всего того, что каждое мгновение видят мои глаза, слышат мои уши, ощущают мои пальцы. Красота, переданная в словах — лишь бледная тень красоты реальной, окружающей меня в образах, которых так много, и которые так волнуют меня. Прелесть белоснежного цветка, смоченного утренней росой, великолепие вековых деревьев у дороги, грандиозность весенней грозы, божественная грация женской походки — можно ли вообще выразить свои ощущения от них в словах? Мне кажется, нет. Даже слова, упорядоченные в стихотворные строки и подкрепленные самой чарующей музыкой, не в состоянии этого сделать. Всякий раз, когда я пытаюсь вложить в свои песни свои впечатления и чувства, я вижу, что мне не удается передать их в полной мере другим людям, заставить их пережить то, что пережил я сам. Или это я настолько бездарен, что не могу передать словами увиденное, услышанное и испытанное мной? Или же дело не во мне, и я тщетно пытаюсь идти по стопам глупца из притчи, который силился объяснить слепым от рождения, какого цвета небо? — Де Клерк с мольбой посмотрел на меня, и я буквально физически почувствовал его отчаяние. — Все чаще и чаще у меня появляется мысль бросить мое занятие. Удалиться в глухой угол, где никто не знает меня, и никогда не слышал обо мне, спрятать мою лютню в сундук, написанные мной стихи сжечь или выбросить в пропасть — и жить так, как живут тысячи людей. Просто, непритязательно, без ненужных фантазий. Обрабатывать землю, выращивать овощи и скот, доить коров, по субботам танцевать с девушками на деревенском майдане, а по воскресеньям посещать Божий храм и молиться о самых простых вещах — о дожде для посевов, о здоровье для близких, о мире для моей души и для моей страны. Навсегда оставить странствия, найти счастье и покой в семье, растить детей и надеяться на светлую безмятежную старость, в которой мне не будет грозить одиночество вечного бродяги. Я думаю о такой жизни и всякий раз ловлю себя на мысли, что не смогу так жить. Что-то отравлено во мне, что-то не так с моей душой, ибо поиск абсолютной красоты заставляет ее лишать меня покоя и гонит по свету — куда, зачем? Я даю себе слово больше не брать в руки инструмент, и нарушаю его, я клянусь перестать писать стихи — и кощунственно нарушаю данную клятву. Я, подобно неразумному ребенку, восторгаюсь тем, чему множество людей не придают значения и равнодушен к вещам, за которые многие готовы платить самую дорогую цену. Люди смотрят на меня как на юродивого, и я понимаю их.

Сегодня многое меняется. Наш мир становится все хуже и хуже. В своих странствиях я слышал одно и то же — рассказы о великом страхе, который живет в душах людей. Им не до красоты и любви. Они ждут испытаний и больше не верят в лучшее будущее. Я почувствовал это, когда пел им свои песни. Я видел их глаза в этот момент. И я понимал, что не сумел их заставить забыть о плохом и поверить в хорошее.

А это значит, что я плохой менестрель. У меня нет Дара. И если так, стоит ли дальше гневить Вечность?

Я не знаю. Никогда еще я не чувствовал такой неопределенности и такого уныния. Наверное, я старею. Мне ведь уже тридцать два года, сэр. В моем возрасте люди начинают задумываться о вечном.

— Полно вам, ваши годы… — и тут я подумал, что во времена де Клерка люди редко доживали до сорока лет. И еще заметил седину в волосах барда. Видимо, бедняга совсем пал духом. — У вас еще будет время сочинить свою лучшую балладу.

— Хотел бы я в это верить. Но что-то не так со мной, сэр. Или Предчувствие Беды овладело и мной так же, как и другими? Я не могу сказать наверняка. Лишь чувствую, что будущее готовит мне испытания, равных которым я еще не знал. Смогу ли я остаться самим собой в наползающих сумерках? Вопрос… И ответа на него у меня нет.

Бард помолчал, будто хотел услышать такой желанный для себя ответ от нас с Вероникой. Потом тяжело вздохнул.

— Мне кажется, что я иду вперед, но в итоге оказываюсь там, откуда начал свой путь, — продолжал он. — Мне мнится, что я достиг совершенства, но, в конечном счете, я всего лишь обманываю себя, пытаюсь придать тому, что делаю хоть какой-то смысл. А мир стал другим, и я понимаю это.

Я понимаю все, но иду дальше путем, который когда-то выбрал. Я не могу по-другому. Лишь надеюсь, что однажды все-таки найду ответы на вопросы, которые мучают меня сегодня. Найду те слова, которых мне сегодня так не хватает.

— Вы их уже нашли, — заметил я. — Не стоит принижать свои таланты.

— Нет-нет, я вижу, что все идет не так, совсем не так! Какое-то безумие владеет мной. В моей голове часто всплывают образы событий, которых не было в моей жизни. Чужие имена, чужие лица, странные места, где я будто бы бывал, где жил и которые — да простит меня Господь! — считал своей родиной. Я ведь сын крестьянина, но иногда в моих снах я прекрасно говорю по-французски, не хуже тех пленных шевалье, которых видел в Кентербери. Откуда это у меня? У меня никогда не было семьи, но порой я слышу детские голоса, которые называют меня «Папа!», и я понимаю, что они как-то связаны с тайной, которую я долгие годы пытаюсь разгадать. Что это, как не сумасшествие?

— Да, действительно странно (Ну не мог я рассказать де Клерку того, что узнал о нем от Тейо и Сестер!). Но это не безумие. Это чувствительность души художника, как мне кажется.

— Дай-то Бог. Теперь, когда в мою жизнь вошла леди Вероника, я бы хотел только одного — победить болезнь и остаток жизни прожить с моей милой в тихом прекрасном уголке Саратхана, в маленьком домике с садом, где будут расти цветы и звенеть детские голоса. — Де Клерк с обожанием посмотрел на мою бывшую помощницу. — А ты, единственная любовь моя, ты хочешь этого?

— Всей душой, — ответила Вероника с таким жаром, что я смутился и почувствовал себя в этой комнате лишним.

— Скажите мне, мастер Вильям, а вы бы не хотели вернуться в Англию? — спросил я.

— В Англию? — Мне показалось, что де Клерк вздрогнул всем телом. — В Англию? А почему я должен вернуться в Англию?

— Это ваша родина, как-никак. Вы англичанин. Нет ничего лучше возвращения домой после долгих странствий.

— Я бы охотно, но… Пресвятая Церковь отлучила меня.

— За что?

— За ересь, — де Клерк опустил взгляд. — За то, что я рассказывал о том, что видел здесь, в Элодриане.

— Но ведь можно и покаяться, — произнес я.

— Нет, — де Клерк мотнул головой. — Церковь не простит мне. Покаяние не спасет меня.

— Мать-Церковь милосердна. Она служит Господу, а Бог есть любовь. У нее всегда найдется слово утешения и поддержки для заблудшего сына.

Вероника посмотрела на меня с удивлением. Де Клерк судорожно сжал кулаки.

— Я когда-то бежал оттуда, — сказал он. — Тейо поведал мне, какая судьба меня ждет, и я испугался. Страх смерти помутил мой рассудок.

— Судьба иногда бывает слепа, но есть еще воля Божья. Блажен, кто следует ей.

— Вы говорите, как священник, — де Клерк посмотрел на меня почти с испугом.

— Я выслушал вас и подумал, что ваши мысли о собственном несовершенстве и пустоте вашей жизни вызваны недомоганием, усталостью и разлукой с домом. Вы слишком долго странствовали по Элодриану и оторвались от своих корней. Вам нужен покой, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. К тому же, вам пора подумать о собственной семье.

— Я уже признался леди Веронике в любви и просил ее стать моей женой, — заявил де Клерк, — и она согласилась.

Оба-на! Вот это был гром среди ясного неба. Нет, понятно, что это любовь, но чтобы так далеко все зашло…