Знак черепа - Данн Джон Аллан - Страница 12

Я поблагодарил его и поделился наконец сомнениями, о которых мне давно хотелось рассказать, раз уж мы, кажется, вправду собрались отправиться в путешествие. Я оставил при себе мысли о явном безрассудстве попыток пускаться в столь сомнительную авантюру ради каких-то мифических сокровищ, ибо не мне было решать судьбу нашей экспедиции, которая к тому же вполне соответствовала моим собственным наклонностям и обеспечивала мне весьма выгодные условия. Но меня интересовало, как миссис Мадден отнесется к нашему плану, и я затронул этот вопрос.

Сар Ричард слегка нахмурился.

— Она не станет вмешиваться, когда дело решится окончательно, — сказал он. — Я поговорю с ней, как только у нас появится что-нибудь конкретное, а пока считаю преждевременным открыто беседовать с ней на эту тему. Все еще может сорваться.

Однако в глазах у него я прочел твердую уверенность в отсутствии каких-либо причин, способных помешать нашему путешествию. Было также очевидно, что на душе у этого человека лежит какая-то тяжесть, постоянно тревожащая его, причем Фрэнк Мадден, как мне казалось, не пребывал в неведении относительно природы данных волнений. Но, поскольку подобные вопросы меня не касались, я постарался выбросить их из головы.

Тем временем хромой юноша непрестанно донимал меня просьбами научить его фехтованию. Нападать, разумеется, он не мог, но некоторые приемы защиты, я полагал, был бы в состоянии освоить.

К сожалению, первые же уроки разочаровали парня, убедив его в отсутствии необходимой ловкости, гибкости и силы, и он довольно мужественно отказался от дальнейших попыток продолжать обучение, хотя я и заметил слезы досады, навернувшиеся на его глаза.

— Говорят, сознание собственной слабости уже является признаком силы, — грустно улыбнувшись, произнес он. — В таком случае я вскоре стану настоящим Голиафом, верно, Джастин?

— Почему бы и нет? — в тон ему ответил я.

В тот день после полудня он занялся верховой ездой на смирной и спокойной лошадке, которую Питер оседлал, соответственно укоротив стремена. Здесь Фрэнк добился более заметных успехов, и его бледные щеки даже зарумянились от физических упражнений; правда, он довольно быстро уставал и с трудом восстанавливал дыхание.

— Как бы я хотел изучить навигацию! — упрашивал он меня. — Ты что-нибудь понимаешь в этом, Джастин? Сэм знает, что означают отметки на компасе, и может показать мне все румбы, но ничего не смыслит в расчетах. Я хочу научиться хотя бы прокладывать курс и находить точку на карте.

Я немного разбирался в такого рода вещах, хотя мои познания в навигации не заходили дальше плавания на шлюпке под парусом вдоль Девонширского побережья. Однако морская соль в моей крови постоянно возбуждала во мне интерес к судам и судовождению, и я научился управляться с секстантом17, определять местонахождение и производить счисление пройденного пути. Инструментов мы не имели, но я объяснил мальчику их устройство и принцип работы с ними, и никогда еще ни у одного учителя не было более способного и прилежного ученика, чем Фрэнк.

Его прекрасные умственные способности, казалось, восполняли недостатки физического развития. Его мышлению были порой не чужды различные причуды и выверты, у него были превратные взгляды на общепринятые нормы морали — чего, впрочем, и следовало ожидать, — но он безошибочно схватывал все на лету и намертво запоминал услышанное. Любовь к приключениям, чувство горечи от того, что он лишен возможности участвовать в забавах сверстников, глубоко проникли в его душу и время от времени проявлялись внешне, в неудовлетворенности обыденным существованием и в стремлении к ярким, незабываемым впечатлениям.

Сэм Запевала олицетворял для него вершину романтики, и я был не в состоянии — вопреки здравому смыслу — прервать их отношения, ставшие слишком близкими. Фрэнк был своенравен, упрям и избалован; к тому же в его искалеченном теле пылал неукротимый дух, который использовал малейшую лазейку, чтобы вырваться на волю из своей тесной скорлупки.

В его душе имелись такие тайные нерастраченные силы, что мне не удавалось ни постичь их, ни преодолеть; в нем преобладала упрямая воля, игнорирующая всякие авторитеты и не доверяющая дружбе. В умственном отношении он значительно опережал и свои годы, и свое физическое развитие. И тем не менее, я делал все возможное, чтобы завоевать его расположение, и полагал, что мне это легче удастся, если я смогу научить его чему-нибудь соответствующему его собственным устремлениям.

Ближе к вечеру второго дня после отъезда Симпкинса почтовая карета, вся забрызганная грязью от быстрой езды, доставила к сэру Ричарду посетителя, человека по имени Саймон Левисон, — плотного дородного джентльмена, чью важность и значимость в обществе демонстрировал плащ, отороченный горностаем, и целая выставка цепочек, брелоков, колец и прочих ювелирных изделий. Гость был весьма счастлив в связи с благополучным прибытием, а почтальон с насмешкой поведал Питеру — о чем последний не преминул тут же рассказать Фрэнку, — как тот страшно трусил всю дорогу, боясь нападения разбойников. Однако в обращении с сэром Ричардом гость напускал на себя важность и держал себя с ним наравне, чему я несказанно удивился, поскольку гость, вне всякого сомнения, был евреем.

— Деловой партнер моего доброго дядюшки-хранителя, — отозвался о нем Фрэнк и, казалось, хотел добавить еще что-то, но сдержался, улыбнувшись своим невысказанным мыслям.

Сэр Ричард заперся с Саймоном в библиотеке, распорядившись о ночлеге для гостя. Дважды, случайно пройдя мимо, я слышал доносящиеся оттуда громкие слова и перебранку. В девять часов вечера сэр Ричард послал за мной. Фрэнк был уже в постели, и я намеревался последовать его примеру, но все откладывал в ожидании возможного прибытия Фентона.

Увлеченный собиранием бумаг, разбросанных по столу, гость встретил меня сдержанным поклоном.

— Если явится известный вам Фентон, — сказал сэр Ричард, — примите его от моего имени. Я буду занят с этим… джентльменом еще некоторое время.

Его заминка перед словом «джентльменом» была едва заметной, однако вызвала беглую презрительную усмешку, и слегка выпученные миндалевидные глаза Саймона блеснули, подчеркнув вспыльчивый характер последнего. В его манерах чувствовался намек на некоторое превосходство, и это тоже показалось мне весьма странным. Поистине, здесь, в Мадден-Холле, происходило немало такого, чему я не придавал значения, поскольку дела хозяев меня не касались; но все это, тем не менее, оставляло туманный намек на некую тайну, заставляя подозревать, что взаимоотношения между здешними обитателями не столь гладкие, как они выглядели на первый взгляд.

Было десять часов, и я удобно расположился в мягком кресле, сидя перед камином в небольшой комнате — то ли охотничьем кабинете, то ли маленькой гостиной, смежной с библиотекой, — когда Хадсон доложил о прибытии двух человек. Лицо старого слуги выражало явное недоумение и недовольство приемом таких посетителей.

— Это Симпкинс, из таверны, и с ним еще один бродяга, — сказал он и, понизив голос, добавил: — Мне кажется, тот самый, что стоял подле вас во время казни, а потом напал на меня и мастера Фрэнка… Может, позвать Питера с оружием?

Я покачал головой, пересев из кресла за приземистый столик у стены, отделявшей комнату от библиотеки.

— Впусти их. Сэр Ричард примет их позже.

Хадсон ушел, сохраняя неодобрительную мину на лице.

Беспалый, которого, как выяснилось, звали Том Фентон, конечно, не смог узнать во мне того нищего оборванца, который стоял рядом с ним во время казни Тауни. Он набожно коснулся пряди волос, свисавшей на лоб из-под шапки, и переступил с ноги на ногу. Приехавшие были с ног до головы забрызганы грязью.

— Мы очень торопились, — заявил Симпкинс. — Даже в таверну не заглянули по дороге.

Я понял намек и приказал принести пива.

— Можете идти, — сказал я Симпкинсу, когда тот утерся рукавом, осушив свою кружку. — Если вы нам понадобитесь, мы за вами пошлем.