Пламя и пепел (СИ) - Ружинская Марина "Mockingbird0406" - Страница 73

— Привет, — наконец выдавила Генрика охрипшим и тихим голосом. Ильзе только кивнула в ответ, не в силах сделать больше ничего. Фридрих, сидевший в углу, прикрыл лицо рукой так, будто бы пытался спрятать слёзы. Ильзе только сейчас обратила на него внимание, резко развернулась к нему, заставив вздрогнуть. Она смотрела на него без презрения. Скорее даже с сочувствием, сожалением обо всём, что произошло за этот год. Фридриху сильно доставалось от неё почти за всё, что он делал. Он мог отхватить пощёчину за любое сказанное не так слово, что очень ранило его и иной раз доводило до слёз. Ильзе не было жаль его, но она мысленно простила ему все его несуществующие грехи.

— Да не плачь ты. Ты был верным оруженосцем, — сморщившись от боли сказала Генрика.

— Из-за меня вы теперь здесь, — произнесла леди Штакельберг твёрдо. — Вы хотите, чтобы мне было стыдно? Мне стыдно. — Она не знала, как это вырвалось у неё. Фридрих тут же спрятал взгляд в глубоком воротнике, зато Генрика не смутилась нисколько.

— Я хотела, чтобы ты была счастлива, — устало ответила герцогиня Корхонен. — Всё, что я делала для тебя, я делала с любовью. Я надеялась, верила, что всё это кончится. Что и ты, и я, и моя семья обретём счастье и покой после этого всего. — Она замолкла и откашлялась. — Я прощала тебе любую жестокость, потому что ты была жестока ко всем, кроме меня. Я чувствовала, что ты даришь мне всю любовь, которая только была у тебя, и дарила тебе свою в ответ.

— Мне было больно… — Ильзе не заметила, как прошептала это. — И сейчас — очень больно. — Она опустила голову так, чтобы её лицо скрылось за прядями волос. То, о чём говорила Генрика, задело в ней что-то, и от этого стало не по себе, как будто бы ей только что заглянули в душу и потревожили там что-то острой раскалённой иглой. — Но это как-то смягчало мою ненависть… Когда тебя не было рядом, я сходила с ума от ярости. Я становилась жестокой.

— Но ты ведь понимаешь, что мы никогда не могли бы быть вместе после войны. — Генрика устало кивнула. — Нас бы просто заставили выйти замуж ради продолжения рода.

— Не заставили бы, — ответила Ильзе голосом, полным ненависти. — Мы — свободные женщины, могли бы сами всё решить. Мы не единственные представительницы своих родов. — Она ненавидела, когда кто-то ограничивал её свободу и решал за неё, и хотя у женщин Эллибии было намного больше свобод, чем у ауксинисских и даже ветианских, долг присутствовал всегда и у всех. Ильзе терпеть не могла все эти устои, хотя и понимала, что в соседних странах всё могло быть куда хуже.

— Прости меня… — она сказала это сдавленным голосом, после чего чья-то грубая рука резко схватила её за предплечье и развернула назад. Это была Эйуми. В левой руке у неё блестел небольшой кинжал с причудливым узором на рукояти. Ильзе сразу узнала этот клинок. Он достался Генрике то ли от отца, то ли от матери, и она не расставалась с ним почти никогда, хоть и редко использовала.

Увидев свой собственный кинжал, герцогиня равнодушно усмехнулась и снова закрыла глаза. Ильзе видела, что ей на самом деле больно. Физически или душевно - это не имело значения. Генрика снова открыла глаза и бросила усталый, измученный взгляд на Мурасаки. Эйуми улыбалась ей, и от этого Ильзе становилась тошно. Как Генрика может оставаться спокойной? Или просто держит всю ненависть в себе?

— Убей её. Сама, — сказала герцогиня Мурасаки холодно. — Вот этим кинжалом.

— Нет! — процедила Ильзе сквозь зубы. Ей тут же отвесили тяжёлую пощёчину, от которой у неё пошла кровь из носа. Ярко-алая, липкая, горячая… Леди Штакельберг ненавидела этот вкус, хотя и любила вид крови. — Я не сделаю этого ни при каких… — Ей не дали договорить, снова больно ударив по щеке. Не обращая внимание на страшную боль в запястьях, Ильзе резко вздёрнула руки к лицу и прижала одну из них к поражённому месту. Раны безумно саднили и кровоточили, а синяки — отвратительно ныли.

Эйуми молча вложила ей в правую руку кинжал. Ильзе покорно сжала его. Она не должна этого делать. Не должна. При ней Эйуми так много говорила о милосердии и уважении и сама же вручила ей оружие, чтобы расправиться над той единственной, кого леди Штакельберг действительно любила. Может быть, это и милосердно по отношении к Генрике, но это — не уважение к чувствам Ильзе.

Генрика резко открыла глаза. Увидев кинжал в руке Ильзе, она даже не дрогнула, не скривилась, не стала умоляюще смотреть и тем более плакать. Она словно знала, что это случится, словно уже со всем смирилась давно. Может быть, сейчас Генрика проклинает Ильзе, ненавидит её, но её лицо не выражало ничего

Ильзе удобнее перехватила кинжал так, чтобы лезвие смотрело точно вниз, занесла его над животом герцогини Корхонен, и не смогла так просто взять и резко опустить его, вонзить, заставить Генрику вскрикнуть от нестерпимой боли. После стольких месяцев защиты возлюбленной от любого шороха, Ильзе не могла допустить того, чтобы она страдала, тем более, причинить ей вред собственными руками. Генрика могла раздражать её, надоедать, мешать, но леди Штакельберг всегда одумывалась, прежде чем сделать ей больно.

— Больно не будет, — сказала Генрика устало. — Бей в сердце. — Эти слова звучали так спокойно, будто бы герцогиня хотела её поддержать и утешить. Будто бы вины Ильзе во всём этом не было, и она оказалась здесь абсолютно случайно. Генрика смотрела на неё как на свою леди, смиренно, с долей уважения, но совсем без страха. Ильзе вспомнила, как герцогиня боялась её в самом начале.

Слова Генрики ни капли её не успокоили. После этих слов её руки только сильнее задрожали, сердце бешено застучало в груди, а холод прошёлся по спине тысячей острых мечей. Но она уже не могла тянуть, понимая, что и самой Генрике непросто ждать смерти.

Ильзе занесла над грудью возлюбленной кинжал и резко, молниеносно всадила его ей прямо в сердце. Герцогиня вздрогнула, приоткрыла рот в беззвучном крике и, не успев ничего сделать или сказать, застыла без чувств с широко распахнутыми глазами.

Ильзе резко вытащила кинжал, выронила, и он со звоном ударился о каменный пол. Она была словно парализована: не могла ни встать, ни сказать, ни даже головы в сторону Мурасаки повернуть. Ильзе смотрела на Генрику испуганными, широко распахнутыми глазами, всё ещё не понимая, что случилось.

— Её отец просто не смог бы выплатить выкуп — слишком дорого, — равнодушно проговорила Эйуми. — Избавиться от неё было милосердием.

— Что вы знаете о милосердии?! – подал голос Фридрих сквозь слёзы, но тут же замолчал и уткнулся головой в колени, видимо, отдавшись рыданиям. Ильзе хотелось ударить его как можно сильнее, как можно больнее задеть, как можно грубее оскорбить. Прежняя жалость моментально сошла на нет. Осталось лишь отвращение к его слабости, ничтожности и трусости.

Про себя Ильзе улыбнулась: даже у неё самой было больше смелости.

Фридрих поднял на неё серые заплаканные глаза, прижался к стене и зарыдал сильнее прежнего. Ильзе снова перевела взгляд на Генрику, словно хотела убедиться, что она мертва.

— Схватите её, — приказала Эйуми, и стражник грубо взял Ильзе за запястье.

Её снова поволокли в камеру, где и бросили лежать до рассвета.

***

— Что? Покинули камеры? — В темнице звонкий голос Эйуми был слышен за сотни метров.

— Да, ваше сиятельство, — вторил ей усталым голосом Чихёль. — Рихтер, Склодовская, мальчишка, сидевший с Корхонен, и ещё какой-то барон, кажется, Герц.

— А стражи? — раздражённо ответила Эйуми.

— Половина из них сделала вид, что ничего не знает. Нескольких, по их словам, избили. Подозреваю, части просто приплатили, хотя откуда у них деньги? Если только они с кем-то договорились. — Лорд Пак говорил спокойно, будто бы ничего не случилось. Наверное, это сильно раздражало герцогиню Эйуми, и Ильзе даже жалела, что не видит её лица в этот момент.

— Допросить каждого стражника, если надо, применяйте любые виды пыток, — процедила герцогиня Мурасаки сквозь зубы. Чихёль ничего не ответил ей. Они уже стояли у камеры леди Штакельберг и смотрели на неё оценивающими взглядами.