Пламя и пепел (СИ) - Ружинская Марина "Mockingbird0406" - Страница 55

Первые два часа пути она ни с кем не разговаривала. Все старались как можно быстрее оторваться, сама Эльжбета несколько раз настороженно оглядывалась по сторонам. Погони за ними не было, и лес казался полностью мёртвым. Ни животных, ни птиц, обычно певших свои песни на деревьях, ни путников, ни потерявшихся крестьян. Кроме того, чем дальше они шли вперёд, тем становился холоднее воздух. Графиня поёжилась, но усмехнулась: настоящий холод засел у неё внутри.

Войско вскоре спокойно добралось до лагеря. Относительно спокойно. Эльжбета представляла, что творилось в душах у этих солдат, потерявших столько товарищей в этой битве. В битве, которая начиналась так ярко и закончилась так позорно. Но думать об этом сейчас уже было поздно. У многих из них были семьи, жёны, мужья, дети, престарелые родители. Может, они без них справятся, проживут, а может… Эльжбете думать не хотелось. Она на своей шкуре убедилась, что смерть — это страшно. Но своей смерти графиня отчего-то не боялась. Если уж её любимые прошли через это, то и она справится. Они-то умирали без страха — Эльжбета знала. Смерть Ежи она видела собственными глазами, а Вибек… она не могла умереть иначе.

Слишком быстро прошли следующие два дня. За всё это время Эльжбета ни крошки в рот не взяла, почти не выходила из шатра, никого к себе не подпускала. Она не понимала — зачем. Ей просто хотелось остаться одной, и лишь позже графиня задумалась о том, что выйти к вассалам всё-таки нужно. Хотя бы для того, чтобы сагитировать их уехать отсюда. Пора было убираться. Пора было делать хоть что-то, пусть уже ни в чём не было никакого смысла.

На третий день графиня всё же вышла на свежий воздух. Солнце ещё не собиралось заходить за горизонт, но в небе сгущались тучи. Эльжбета подняла голову к небу. Всё это не к добру. Конец безмерно близок. Безумно скор.

Графиня прошла чуть дальше, вглубь лагеря и вдруг заметила рядом с костром низкую темноволосую девушку в чёрном плаще. Из-за капюшона лица её не было видно, но по двум косам, свисавшим спереди, Эльжбета узнала баронессу Хан.

— Гретель, — тихим голосом сказала графиня. Баронесса повернулась к ней лицом, до неузнаваемости изменившимся за эти три дня. В её глазах не блестело слёз, но казалось, что девушка вот-вот заплачет. В её лице читались страх и боль, бессилие, отчаяние — всё то, что Гретель показывала очень редко. Случалось, она плакала от злости даже на военный советах, но баронесса никогда не позволяла себе настолько сильного уныния. На лбу у неё красовалась небольшая, но глубокая рана с запёкшейся кровью. — Ты в порядке?

В ответ баронесса Хан только кивнула. Эльжбета почувствовала себя неуместной, наверное, следовало бы оставить Гретель в одиночестве. У неё было точно такое же состояние, как у графини после того, как ей сообщили о смерти Вибек.

— Когда мы отступили, замок сдался. Ваша сестра, её сиятельство Войцеха, умерла, и кто-то из слуг открыл ворота в город, — сдавленным голосом сказала она. Эльжбета замерла, не найдя, что и ответить баронессе. Графиня больше не чувствовала ни скорби, ни отчаяния — ничего. Только внеземная усталость, чувство собственной бессмысленности и какую-то слабую досаду. Если Розенберги взяли Кюгель — они его не отвоюют. Они не смогут с пятьюстами воинами ни штурмовать, ни осадить замок. Преимущество ведь всегда на стороне осаждаемых…

Графиня даже не пыталась отрицать. Розенберги взяли Кюгель. Ошибки быть не может. А Войцеха, скорее всего, выпила яд, или Микалина сама её отравила.

— Надо убираться, — ответила Эльжбета уверенным голосом и скривилась. — Ева не придёт. — Она произносила эти слова и уже не чувствовала, как слёзы подступали к глазам. Что ей осталось теперь? Ничего. На этой войне Эльжбета потеряла всё, что у неё было. Как ей вернуть всё это? Никак. Есть ли смысл?

Графиня бросила последний взгляд на солдат, расходившихся по своим шатрам, и отправилась к своему. Она шла так быстро, хотя ей не хотелось идти, ноги сами несли её туда. Не хотелось думать больше ни о чём. Было даже не страшно, не больно, не холодно. Эльжбете было… всё равно. Всё равно, что будет дальше. Всё равно, чем всё в итоге кончится. Всё равно, что без неё будет делать армия.

Эльжбета только сейчас поняла, насколько сильно она устала. В жизни уже не было ничего, кроме этой усталости, кроме боли. Графиня скривилась. Это давно пора было понять. Это началось давно, ещё когда Ежи умер, и Эльжбета впервые почувствовала себя бессильной. А, может, и ещё раньше, когда она задумалась о том, как ей страшно будет потерять кого-то на этой войне… Вот только тогда у неё ещё была Вибек, ещё была Войцеха, Розенберги ещё не осаждали Кюгель, и всё, наверное, можно было решить. Она ещё могла быть счастливой, ещё могла быть внимательнее и лучше. Не нужно было впадать в уныние так рано.

Эльжбета горько усмехнулась. Знай она, что так будет, она, может, вообще бы не засылала сюда войска. Да, Розенберги всё равно пришли бы в замок, но, может быть, Эльжбета смогла бы что-то сделать. У неё были все шансы, а теперь… Теперь графиня не видела смысла ни в чём.

Эльжбета влетела в шатёр на бешеной скорости и схватила свой кинжал, лежавший на столе. Сердце бешено стучало где-то в горле. Она прямо сейчас может лишить себя жизни, прекратить всё это, капитулировать, уйти, бросить их всех — от этого ничего не поменяется. Эльжбета ничего не решит своим бессмысленным присутствием, а после её самоубийства, может, воцарится паника среди её солдат, может, они дезертируют или поубивают друг друга — да, не самый лучший исход. Но предсказуемый. Все худшие варианты имеют шансы сбыться прямо сейчас. Они уже проиграли. У них уже слишком мало людей, чтобы что-то предпринимать. А Ева не приедет. Никогда не приедет. Ева её ненавидит.

Графиня поднесла кинжал к горлу. За время войны с Ауксинисом она перерезала столько глоток, научилась убивать, не чувствуя страха. Что ей стоит без страха убить себя? Она — такой же человек, как и её жертвы. Вот только они хотели жить, стремились к жизни, а Эльжбета — нет. Хватит. Хватит этой имитации жизни. Её больше нет и никогда не будет. И не зря на безжизненном небе сгущаются чёрные тучи. Там, в тишине, над грозой, в царстве богини Эльги все обретают покой. Может, хоть там Эльжбета достигнет того, что мечтала.

А, впрочем, на всё уже наплевать. И на то, что после смерти будет — тоже. На это тем более наплевать. Там наверное так холодно и нет ничего, кроме солнца.

— Я устала, — шепнула Эльжбета с горькой усмешкой и со всей силы резанула по собственной глотке. Ей показалось, что лезвие скрипнуло о кость, боль сковала горло, и графиня почувствовала, что кровь брызнула из раны. Наверняка со стороны это выглядело очень зрелищно, жаль, что никто этого не видел. А, может, и не жаль — это было бы очень неловко.

Всё поплыло перед глазами. Эльжбета не видела перед собой ничего, кроме тьмы. Окружающий мир сделался размытым, бессмысленным, невнятным. Графиня не понимала и не чувствовала уже ничего. Её глаза закрылись сами собой, и она ничком упала на землю.

Она уже не слышала, как в шатёр ворвалась испуганная, что было для неё неестественно, Гретель, желавшая оповестить её о том, что Розенберги вернулись, что их две тысячи от всего войска, и они намерены уничтожить всех солдат Эльжбеты. Пусть предпринимают что-то самостоятельно, всё равно они не изменят уже ничего. Под командованием девчонки Сармов враги сотрут с лица земли лагерь, будут убивать и насиловать всех, кто попадётся под руку, заберут всё, а что не смогут забрать — сожгут. Точно также, как когда-то армия Кюгелей в Ламахоне.

Гретель даже не успела крикнуть или сказать что-то, как к ней подлетела низкая рыжеволосая девушка в доспехах и приставила к её собственному горлу кинжал.

— Малгожата, — следом за ней в шатёр вошла девушка в лёгких доспехах лет двадцати пяти с чёрными кудрявыми волосами, собранными в хвост, и голубыми глазами. С собой у неё был лук и колчан со стрелами, которые она положила под письменный стол, не боясь, что их могут украсть в потасовке, — не трогай её. Она может знать что-то.