Пламя и пепел (СИ) - Ружинская Марина "Mockingbird0406" - Страница 28

Вацлава вновь полоснула ножом, но на сей раз сильнее и глубже. Джуничи вскрикнул. А женщина и не собиралась останавливаться. Она наносила и наносила удары, кромсала обе ноги, изредка попадая по тем же самым ранениям. Сколько раз кинжал уже прорезал кожу? Десять? Двадцать? Двадцать восемь? Джуничи потерял счёт. Он почти перестал кричать, привыкнув к постоянной боли. Казалось, ноги вот-вот просто сами оторвутся от тела. Вацлава не наносила ударов по более уязвимым местам лишь потому, что ставила своей целью всё-таки не убийство, а причинение страданий и выведывание сведений. А значит мучить его будут ещё очень долго.

В ярости Джуничи сжал зубы. Скупая слеза скатилась по его щеке и смешалась с кровью. Ему не было страшно. Ему не было холодно. Слёзы текли просто от напряжения и боли. Вацлава полоснула кинжалом по ключице, и Ильзе было хотела напомнить ей, что она начинается заигрываться, но женщина сама остановилась, напоследок вонзив кинжал в левую ногу Мурасаки.

Наверное, это было очень больно, но Джуничи было всё равно.

Он снова посмотрел на Рокеру. Посмотрел с сочувствием, сожалением и виной. Да, он был виноват, что теперь Рокеру обречён. Его убьют. Его запытают до смерти. И всё это потому, что Джуничи сдал замок.

— Я… я знаю, где он, — неожиданно подал голос Рокеру. Мурасаки вздрогнул. Если Рокеру сейчас им всё расскажет — кто он теперь для него, как не мразь, предатель, тряпка, скотина, достойная только безвольно гнить в земле? Если Ким пытается во благо — у него ничего не выйдет. Да и какое это будет благо? Жизнь среди врагов, разоривших земли, на которых он рос? Служба тем, кто убил его сюзерена? Джуничи не ожидал такой подлости и трусости от Рокеру. Надо же — это просто смешно… Только вот Джуничи было совсем не до смеха. Хотелось убить Рокеру, чтобы он не сказал больше ни слова. Он заслуживает смерти даже больше, чем Вацлава, Ильзе и остальные их люди. Они не предавали родину на глазах у того, кому служили всю жизнь.

Джуничи вздрогнул от ярости. Рокеру сейчас предаст всех — и его, и родину, и родную мать, и товарищей, павших за Ламахон.

— Что? — переспросила Вацлава и резко извлекла кинжал из ноги Мурасаки. Джуничи сжал руки в кулаки.

— Говори, — приказала Ильзе холодным голосом.

Ким вздрогнул, нервно усмехнулся и принялся говорить, то и дело запинаясь и повторяясь — на имменском он говорил довольно плохо. Джуничи почувствовал, как задрожали руки. От ярости, от отчаянья, от страха и боли. Пальцы ужасно болели. Казалось, какие-то из них и вовсе были сломаны. Рокеру, вот ведь сукин сын… И он ещё смел ему верить, считал его лучшим из своих людей. Да лучше бы отправил его на смерть в первый же день, чем сейчас был вынужден слушать, как он выдаёт врагу всё, что клялся хранить в тайне.

— Воронёный клинок сейчас у леди Ханыль Мин. И больше о нём мы ничего не знаем. Утром пришло письмо, известие о смерти принца. Там буквально два слова было о клинке, — договорил Рокеру и его тут же перебили.

— Прекрасно. — Ильзе торжествующе улыбнулась. Джуничи лежал, не издавая ни звука. Он был поражён, ошеломлён, раздавлен, разбит. Он не понимал: как так, почему Рокеру всё рассказал? Он обязан был хранить эту тайну, пусть она и не казалась какой-то сильно значимой для государства, он должен был. Должен. Несмотря ни на что. Несмотря на слабость, на боль, на отчаянье. Несмотря на то, что прямо перед ним умирает его сюзерен. Так было надо. Он ведь давал клятву. Он ведь понимал тогда, в семнадцать с половиной лет, понимал, на что шёл. Джуничи задрожал от ярости всем телом. Вацлава, смотря на это зрелище, усмехнулась. Дрожь пробирала изнутри, сердце бешено стучало, будто готовилось вырваться наружу, разрушив рёбра и кожу. Джуничи впервые за это время прошипел всего одно бранное слово на ламахонском языке и снова замолчал, втягивая в себя холодный воздух. Мурасаки бросил на Рокеру полный ненависти и презрения взгляд. Тот аж вздрогнул от такой неожиданности, попятился назад. Джуничи продолжал смотреть на него с ненавистью, обнажил покрасневшие от крови зубы, и выглядел действительно страшно и жутко. Рокеру даже попятился назад, словно ребёнок, увидевший собаку. Как же Джуничи ненавидел его в те минуты, каким же мерзким и слабым он казался ему.

Ильзе подошла ближе и потребовала у Вацлавы клинок. Вацлава схватила Джуничи под руку, заставив его встать. Он хотел вырваться. Хотя бы попытаться. Но какая-то незримая сила не дала ему сделать этого. Мурасаки покорно встал. Леди Штакельберг наклонилась и полоснула кинжалом по его горлу. Этого следовало ожидать. Боль прожгла поражённое место. Джуничи сдавленно простонал и рухнул без чувств на холодный пол. Рокеру вздрогнул и попятился назад, но Витольд схватил его за левое плечо, не давая сдвинуться с места.

— И так будет с каждым, кто будет молчать. — Ильзе подбросила кинжал в воздухе.

***

— Нам не удалось выяснить больше ничего. — Вацлава стояла перед леди Штакельберг, опустив голову. Она выглядела уставшей. Спутавшиеся рыжие волосы упали на лоб, и баронесса даже не стремилась их убирать. Похоже, пытки, длившиеся чуть ли не беспрерывно неделю, выжали из неё все соки. Она даже не улыбалась и не шутила.

Ильзе вздохнула. Это было странно. Ким так легко вскрылся тогда, неужели остальное решил утаить? Или действительно не знал? Как обычно — всё самое ценное выведать не удалось. Леди Штакельберг казалось, что это было именно так. Он ведь был так близок к Мурасаки и наверняка знал больше остальных.

— Продолжайте пытать его до тех пор, пока не проболтается, — ответила Ильзе твёрдым голосом. Она терпеть не могла, когда что-то не получалось. Как же быстро леди Штакельберг успела привыкнуть к тому, что всё давалось легко. Пока они не столкнулись с Мурасаки. Богиня, как же они потрепали ей нервы…

— Некого пытать — сдох он, — устало усмехнулась Вацлава и таки убрала с лица волосы. — Мы с Ульрикой чуть перестарались…

То есть, как это — перестарались? Ильзе устало вздохнула. Говорить о том, что они только что потеряли ценного пленника, не имело смысла. Вацлава и герцогиня Рихтер всё знали сами.

— Похоже, он действительно ничего не знал. И выдал всё, что мог. — Эти слова были сказаны как самоутешение. Он совершенно точно, определённо что-то знал. Не мог не знать. — Вы получите в качестве награды его катану и вакидзаси. Они высоко ценятся в Эллибии. Да и здесь за них наверняка много отдадут. Ну, или можете оставить их как память о победе.

Вацлава в ответ улыбнулась со свойственным ей тщеславием.

— Могу ли я отправиться в Мёллендорф, чтобы заниматься пытками дальше? — с некоторой надеждой спросила она.

— Нет, пока не можете, — отрезала Ильзе и опустила голову на руку. — Я совсем забыла вам сказала: я вела переписку с Ханыль Мин… Будет битва недалеко от её замка. Ближе к концу июля, — добавила леди Штакельберг, смотря пустым взглядом перед собой. — У нас достаточно времени, чтобы подготовиться. Я уже написала брату о том, что нам требуются солдаты. — Ильзе кивнула. Людей у брата оставалось ещё достаточно. За полгода осады она просила прислать подкрепление всего раз, и просила не очень много — пятьсот человек. Так что у Аццо найдётся пару тысяч солдат для этой битвы. Тогда как раз армия Ильзе будет значительно превосходить армию Ханыль. А значит, сражение имеет смысл.

В ответ Вацлава только кивнула. Ильзе отпустила её, баронесса ушла, и в ту же секунду в кабинет вошла Генрика. Леди Штакельберг была очень рада её видеть. Она так устала от своих вассалов, отчитывавшихся о пытках и потерях или постоянно спрашивавших о наградах, так устала от мыслей о войне, от всех этих забот и проблем. Генрика сейчас была спасением, лучиком света во всём этом хаосе. Она хотя бы никогда не спрашивала о вознаграждении, словно ей это было совсем не важно, никогда не жаловалась, и после её визитов всегда оставалась надежда на лучшее.

Герцогиня поклонилась, и Ильзе улыбнулась ей настолько радостно и дружелюбно, насколько могла. За всё время, пока длилась война, леди Штакельберг успела сильно привязаться к ней и уже не понимала, как могла относиться к ней раньше с пренебрежением и грубостью? В глубине души ей было немного стыдно за это, но того, что было не вернёшь, да и сама Генрика вряд ли помнила. Она всегда так искренне улыбалась, что, казалось, и не замечала такого плохого отношения и ранее.