Сказ о Дайири Наследнице (СИ) - Александрович Кирилл - Страница 12

— Жива моя Гая Итра. Путь не окончен, охотник.

Еле дойдя до стола, ощущая саднящий кислый привкус хмельной бурды на зубах и в горле Дор сел на табурет. Ош уже лежал лицом в миске — двенадцать кружек даже для него было много. Дор огляделся и, вскинув руку, поймал за запястье пробегавшую мимо прислужку-девчуху, ту самую, которая подавала им с утра.

— Принеси что-нибудь поесть. И воду принеси, дочка, — с этими словами он сунул ей в кулак серебряный слиток.

Сухие глаза девчухи сначала округлились и, разжав тонкий кулачок, она разглядела плату. Подняв уже мокрые от слез глаза на Дор Ийсу, она сунула полусферу в рот и убежала. Дор сидел и размышлял, как быть дальше. Просить великана вернутся в родное селение или самому попытать счастья придти туда, надеясь не быть схваченным и стать рабом. Но уверенность в том, что именно туда ему и надо, была тверда.

Девчуха принесла миску горячей мясной похлебки и большую кружку с водой. И снова скрылась. Но не успел Дор доесть, как она появилась вновь, отерев со стола и собирая пустую посуду. Дор чувствовал испарину на лбу и липкий пот на спине.

— Где тут можно умыться? — обратился он к прислужке.

Та взяла его под локоть и проворно проводила в тесную коморку за бочками. В коморке был чан с водой, в котором плескался деревянный черпак, а в полу была дырка, со стопу размером. Дор стянул с себя рубаху с курткой через голову и услышал, как дверь коморки закрылась. Обернувшись, увидел девчуху, испуганно смотревшую ему в глаза. Тонкими пальцами она расцепила застежки ниток на плечах и ее и без того скудное одеяние упало на пол. Ее руки потянулись к завязкам порток охотника.

— Ты чего? — спросил Дор в недоумении, — ты это брось, слышишь?

На глазах девчухи налились слезы, она, тихо всхлипнув, как смогла, прикрыла свое нагое тело ладонями. Дор наклонился и подтянул ее одежду, с трудом справившись с застежками. Девчуха едва совладав с плачем, юркнула за дверь. Доп принялся поливать себя из ковша, свободной рукой растирая запыленное, вспотевшее без меры тело.

С долей облегчения он вернулся за стол. Великан еще не просыпался. Скоро на Идолим опустится вечер, а за ним будет ночь. Надо поспать. Девчуха уже крутилась у столов, прислуживая и, стараясь, увернутся от, хватавших ее за одежду и локти, сальных неумытых рук разгулявшихся, хмельных гостей бардака. Он встретился с ней взглядом и подозвал еле заметным движением руки.

— Нам бы с этим верзилой отоспаться бы.

Прислужка кивнула и убежала. Вскоре, вернувшись, потащила Дор Ийсу с собой.

— Погоди, — еле подняв от стола хмельное массивное тело, Дор взгромоздил Оша на плечо и потащился следом за прислужкой. За стойками бочек были коморки чуть больше. В одной стояло три кровати.

— Да нам бы и двух хватило, — обернувшись, обратился Дор к девчухе.

Он сбросил уже захрапевшего верзилу на одну из полатей и, ухнувшись уставшим телом на соседнюю, провалился в сон.

Рассвет не заставил поверить, что ночь была длинной. Открыв глаза, Дор заметил, что койка, где спал Ош, уже пуста, а под его ногами у кровати, прямо на полу спит та самая прислужка.

— Эй, а этот где? — тихо спросил Дор, легко тронув за плечо спящую.

Девчуха, еле разомкнув глаза ото сна, встала и проводила Дор Ийсу в зал.

Ош сидел за тем же столом, только уже с миской похлебки перед собой.

— Мне принесут что-нибудь выпить?

С этими словами Ош запустил свободный табурет в верстак с бочками. Дор подошел к верстаку и, подобрав табурет, уселся на него за столом напротив Оша.

— Ты помнишь, где мой рюкзак? — обратился он к прислужке.

Та выволокла из-под верстака поклажу Дор Ийсы.

— Собрался куда-то идти? — спросил его Ош.

— Да. Как называется твое родное поселение?

— О, мы и об этом вчера поговорили? — верзила, нахмурившись, добавил — Копкой. Тебе зачем?

— Затем, что мне нужно быть в Копкой.

— Отличная новость, — видно, что хмель испортил великану и самочувствие и настроение. — Ну, доброго пути.

— Ты идешь со мной.

— А ты смельчак и в правду. С чего бы?

— Гая Итра — мать моей дочери. Рёвен пленил ее и разорил мое селение. Я лично убью его. И ты мне в этом поможешь.

Ош изучающе смотрел на Дор Ийсу. Молчание было долгим. Потом Ош отвернул взгляд на окно и, прищурив глаза, постучал ложкой по миске с похлебкой не глядя.

— Путь до Копкой займет семь дней.

— Бежать будем с рассвета до сумерек.

Ош повернулся и, посмотрев на лицо собеседника, растянул правый край губ в хищной ухмылке в ответ.

5

Второй вечер к ряду в долине рудников проводил Мидра-Старец. Он ждал вестей. Еще прошлым утром он поднялся в расселину у холмов, откуда, как на ладони была видна и долина и мерные вереницы обозов с рудой, рабы волокущие цепи и телеги, и Идолим. Великий город, как огромный зверь, жрал всех, кто стоял перед его входом, как перед разверстой пастью, с прямой спиной и сплевывал уже обглоданных и согбенных, в рудники и лачуги под своими стенами. Непрерывное кишение жизни, которое под вечер отдавалось лишь буйными криками, плачем и стенаниями, хмельными драками и всем тем, что там за стеной называлось ходом жизни.

Мидра смотрел на небо. Еще сумерки и рано разводить огонь. Ночи становились теплее и уютнее. Именно в такие ночи разум предает неге то, что называют воспоминаниями. Время превращает память в отрезок пространства, наполненный мирами, в которых всё становится разным, всё и все, даже тот, кому принадлежат эти созданные миры. И эти миры живут той жизнью, которой их наполняют оставленные в них эмоции. И цвет этих эмоций отделяет один мир от другого. Кому как не ему, живущему вне времени старику, этого не знать. Стоит лишь закрыть глаза — и вот она гладь речной воды, несущая его лодью, наполненную верными ему воинами, и воинский азарт, рождаемый где-то в груди, как яростный крик, когда видишь лихого и бесстрашного противника перед собой. Сделай два шага и видишь ночь за пологом землянки и легкое шуршание шкур за спиной. И так это странно, что все и сладкая истома и вкус своей и чужой крови в ноздрях при сражении, становится одинаково отрывистым и из всего пройденного остается лишь ощущения пережитого. Опыт увиденного, отрывками наполнявший прошедшее время.

Вот бледное свечение ночи за пологом входа. И шуршание шкур. И как он, тогда уже Мидра, молодой пилигрим, повернулся на этот шорох — как чувствует себя она, та, что спала на кровати? И как он, сидя рядом с ней, опустил свою ладонь на ее щеку, погладив большим пальцем ей по брови. И она, высунув руку из под шкур, положила на его грудь свою ладонь. И её, еще не успевший окрепнуть голос, спросил в тишине: "Выха, ты здесь? Мне холодно и жарко…все сразу". И его слегка срывающийся голос ответил: "Я здесь, Мичана.". И он, опустившись на локоть, припадает губами к ее лбу, ее рука обвивает его шею, жар поцелуя сливает пространство вокруг них в единый пожар. Отрывки памяти всплывая показывают их нагие тела, слитые воедино, светящиеся от жара и страсти ярче огня очага, и ее прогнувшаяся спина перед ним. Его рука, скользящая по покрытой испариной упругой спине к ее шее…

Шорох у подножия холмов стряхнул пелену с глаз Мидры и пристальный, испытующий взгляд наполнился холодными зелеными искрами. Мидра знал, что к нему идет Арид.

6

Разложенный шатер, по ту сторону северной границы Империи Объедененных Земель, мог вместить войско. Но при этом он не казался пустым, принимая под свой полог двух правителей со своей свитой.

— Император, ответь, зачем ты поставил свою армию к моим южным границам?

— Как мне обращаться к тебе, Багир? Какой титул ты носишь, после безвременной кончины царя Аливира Златорукого? Прими мои соболезнования, кстати, связанные с этой печальной утратой.

Воймаз держался раскованно, стоя напротив постамента со скамьей, на которой восседал приемный сын царя Аливира Златорукого Багир Йорн Мёдри Зоркий.

— Наместник трона Бейтан Тьёра, наследник Виевара земли, горы Агли, — спокойный и одновременно жесткий голос Багира заставлял всех, затаив дыхание, слушать, когда он говорил. Всех кроме выскочки, который стоял перед ним. Воимаз огляделся, заметив небольшую лавку с пристроенной к ней мягкой спинкой, подтащил проворно на середину зала, так, что даже обе расторопные свиты пальцем пошевелить не успели. Развалился на ней вольготно, положив меч к себе на колени.