Ставка на выбывание (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна - Страница 35

— Будет не больно, ты даже сможешь освободиться, но, думаю, этого хватит, чтобы понять, что я вчера чувствовал.

— Не трогай меня, не прикасайся ко мне! Если ты тронешь меня хоть пальцем, я тебя возненавижу!

— Вот сегодня я тебе верю, сегодня ты говоришь искренне. — Потащил ее к лестнице. — Я не садист, но очень хочу, чтобы тебе стало больно.

— Отпусти меня! Клянусь, я тебя возненавижу! — кричала она, бесполезно сопротивляясь.

Обмотав ее руки своим ремнем, он привязал их к перилам.

— Тебе больно? Обидно? Ты унижена? Проникнись всем этим, и, может быть, тогда ты перестанешь делать со мной все, что ты делаешь. И, пожалуйста, никуда не уходи, я сейчас вернусь, — саркастически кольнув напоследок, взбежал по лестнице. — А если только дернешься, я привяжу тебя здесь навечно! Ты же не сомневаешься в этом? — рявкнул сверху.

Да, привязал он ее чисто символически, но Машке хватило. Он знал, куда бить, и ударил. Ударил так точно, что она от своей боли задохнулась.

Душевное потрясение удалось. Это было больно, обидно и унизительно. Все, как он говорил. Она же не животное, не собачка, чтобы ее пристегивать и привязывать!

Освободив руки, Маша швырнула ремень в другой конец комнаты. Ошарашенно опустилась на пол, пятясь, отползла от лестницы и прижалась спиной к простенку между огромных окон.

Виталий спустился к ней через несколько минут, которые потратил на то, чтобы переодеться. На нем теперь были светлые джинсы и тонкий свитер в бело-голубую полоску.

— Ты не имеешь права так со мной обращаться, — задушенным от слез голосом сказала она. — Я тебя ненавижу.

— Не сомневаюсь. Но это пройдет. Я тебя тоже вчера ненавидел, а сегодня уже нет. Не нравится, да? Мне тоже. Я ужасно не люблю, когда ты расстроена и плачешь. Мне от этого очень плохо, но, видимо, другого выхода уже нет. Придется, Маня, нам вместе немножко пострадать. Ради общего блага. — Сел рядом с ней прямо на пол, повторив ее позу.

Мария подтянула колени ближе к груди, уперлась в них локтями и закрыла руками лицо.

— Какой кошмар. Ты говоришь, что тебе самому от этого плохо, но все равно ломаешь меня.

— Не больше, чем ты ломаешь сама себя. Ты живешь со мной и ломаешь себя.

— Я живу с тобой и не знаю, что со мной будет завтра!

— Ага. Трахаешься со мной как сука — все тебе нравится. Врешь тоже — как сука!

— Если ты знал, какого хрена тогда устроил этот спектакль? — заорала она. — Машенька, а чего ты такая грустная! Машенька, а давай куда-нибудь сходим! Машенька, может, у тебя на завтра какие-то планы! Если ты все знал! Я даже не спрашиваю — откуда!

— Спектакль ты устроила, а я только подыграл. Я же все ждал, когда же Машенька что-то скажет мне… что-то объяснит… Может, Машенька, поговорит со мной, наконец! Нет! Ты сидишь и врешь мне в глаза! — заорал он. — Не екнуло, нет? Вообще не екнуло?

— Хорошо, — всхлипнув и вздохнув сказала она, неожиданно спокойным тоном, — а если бы я поговорила… сказала, что купила билет на самолет, что хочу проведать родственников и завтра улетаю, что заодно хочу просто побыть без тебя и подумать… Ты бы отпустил меня?

— Нет! — рявкнул он.

— Тогда какого хрена ты мне теперь предъявляешь претензии! — снова закричала она. — Думаешь, я не знала, чем этот разговор закончится?

Знала! Потому что тебе с самого начала наплевать на мои чувства! Ты взял меня, потому что тебе так захотелось! И тебе было плевать, что мне нужно было другое, что я хотела не так! Ты взял меня, словно я какая-то вещь! А я не твоя вещь! Я не вещь! Не игрушка и не кукла! Понятно тебе?!

Тогда он разозлился. Снова загорелся вчерашней злостью и закричал, словно что-то сорвалось в нем, сломав последний оплот терпения:

— Дело не во мне, Маша! В тебе! Ты даже мысли не допускаешь, что наши отношения могут быть нормальными! Что у нас есть будущее! Веди себя по-другому, и все будет по-другому! Веди себя как моя женщина, а не как моя вещь! Стань моей женщиной, и тогда ты перестанешь быть моей вещью!

— Не нравится, как я себя веду? Тогда оставь меня в покое! Все оставьте! Ты такой же, как и он! Ему тоже все не нравилось! Оставьте меня все в покое, я вам ничего не должна! И не надо меня переделывать, я не переделаюсь! А то все такие важные, попробуй на ваши принципы посягнуть! Я в этой жизни тоже чего-то стою! Для себя в первую очередь! И не надо пытаться что-то из меня слепить! — Она тоже кричала, словно в этом была ее последняя жизненная необходимость. Кричала ему о себе, о своей надломленной душе и надорванном сердце, о боли и смятении, бессмысленности и безысходности. Кричала о всем том, что много времени душило ее изнутри.

— Ты своим отношением делаешь из меня зверя! Ты сама делаешь из меня зверя! Своими руками! Я никогда не кричал так! Тем более на женщин!

В этом никогда не было необходимости! Знаешь, когда люди кричат, Маша? Когда их не слышат! — снова заорал он. — Я буду орать на тебя, пока ты меня не услышишь! Я буду орать, пока ты не услышишь, что у меня тоже есть чувства!

— Разве ты хоть раз за все это время говорил о чувствах?! — Сначала она громко плакала, будто пыталась плачем заглушить его крик, но потом постепенно стихла. Перестала реветь в голос и перестала спорить.

— Я никогда не скрывал, ты просто не хочешь их видеть!

Он орал от усталости, от ее равнодушия, от той тяжести, что накопилась в душе. Когда гнев иссяк, Виталий опустошенно замолчал.

— Не кричи, не надо. Я тебя слышу, — сорванным голосом сказала она и придвинулась к нему. Сама потянулась, нетвердыми руками схватилась за свитер и приникла к его груди. — Только не кричи так больше, я слышу.

Она слышала. Сквозь этот крик окрашенный яростью и злостью она наконец услышала его звенящую боль. Она ее почувствовала. Поняла изнутри и стала тихо плакать, уткнувшись мокрым лицом ему в шею.

Бажин усадил Машку на себя, стальным кольцом обхватил ее плечи, медленно выдохнул и заговорил тихо, почти шепотом, но она слышала и различала каждое его слово:

— Ты заставляешь меня делать тебе больно, а я этого не хочу. Я потом об это жалею. Я уже жалею.

Маша со вздохом оттолкнулась, села на нем удобнее, опираясь на его колени, как на спинку стула.

— Ты правда так сильно ко мне привязался?

Он выдержал паузу, но не намеренно. Ему тоже, как и Машке, потребовался глубокий вздох, чтобы выйти из этого тяжелого затягивающего молчания, как из комы.

— Да, — просто ответил он, но почему-то Машке почудилось в этом коротком слове больше смысла, чем в бесконечности красивых слов. Так просто и душевно прозвучал его ответ. Так по-настоящему искренне.

Машка смотрела ему в лицо, изучала, будто видела впервые, и втайне волновалась. Все хотела собраться с мыслями и сказать наконец ему что-то важное и решительное, но никак не могла сообразить, с чего же начать.

— Говори, — подтолкнул он, потому что прочитал в ее глазах это желание.

— Не знаю, с чего начать. Это будет бред…

— Машенька, ты хотя бы начни. А я в твоем бреде постараюсь найти для себя что-нибудь важное.

— Когда я говорила тебе, что хочу быть одна, это было правдой. Я хотела быть одна и не хотела ни с кем встречаться. И уж тем более я не хотела встречаться с тобой. Объяснять почему? Потому что ты абсолютно в моем вкусе. Весь. Потому что ты мой мужчина. Шансов устоять у меня не было. Меня как раз на таких тиранов тянет. Конечно, я сразу поняла, что это будет п*здец, что ты моя новая беда.

Бажин поддержал разговор едва заметной напряженной улыбкой, которая тут же исчезла.

Маша вздохнула, почему-то вздрогнув:

— Хуже нет, если твой мужчина появляется именно тогда, когда ты не можешь себе его позволить. Я не могла себе позволить тебя. Но ты взял меня за горло. Да-да, можешь хоть сколько отпираться, но ты сделал именно так — взял за горло. Ты сегодня хотел, чтобы я в твоей шкуре побывала, но в мою шкуру ты влезть не пытался. Представь, что у тебя душа плачет, а тебя на комедию притащили и удивляются, почему ты не смеешься. Ну, весело же! Интересно! И локтями толкают… — Начала бить по груди ладонью, срываясь в крик и плачь. — Почему не смеешься?